Двенадцать лет назад.

Матвей слишком близком. Уперся руками в столешницу, взял Агату в кольцо своих рук. Коснулся своим лбом ее лба. И замер. Агата слушала перестук их сердец, боялась сделать какую-нибудь глупость и все испортить. Матвей слегка отстранился, снял очки, и она почти угадала «Можно?» в его тихом вздохе. Она кивнула и закрыла глаза…

Наши дни.

– Стопроцентной информации о внешнем виде дома и интерьере у нас нет, к сожалению. Но по уцелевшим фотографиям и мемуарам современников кое-что удалось выяснить. Работы по внутренней отделке завершают, да ты сама все сейчас увидишь.

Она подошли к зданию. Усадьба преобразилась и готовилась к приему посетителей: фасад выкрасили в солнечно-желтый, треугольные фронтончики окон слепили белизной.

– Навес над крыльцом не сохранился. Сгнил, когда мы еще тут… когда лагерь тут был. Видишь, следы крепления заметны? А вот здесь выветривание известкового раствора. Высолы на стене говорят о систематическом намокании… Аккуратнее, не споткнись. – Матвей придержал перед ней массивную дверь с кованой ручкой.

Огромный светлый холл с мозаикой на полу. Мраморная лестница на второй этаж. Колонны, обвитые цветочными завитками-лепниной. Где-то сбоку загудел перфоратор и тут же смолк. Туда-сюда сновали люди в рабочей одежде, и Агата почувствовала себя гостем муравейника. В центре стояло несколько коробок с логотипами известных музеев, Агата бросилась к ним.

– Почему посторонние в помещении? – сердитый окрик эхом прокатился по гулкому залу, заметался по настенным барельефам, задребезжал хрусталинками на потолочной люстре.

Рядом стояла элегантная дама – брючный костюм безупречно сидел на ее худощавой фигуре, очки в толстой бирюзовой оправе удачно маскировали зрелый возраст. Коротко стриженные осветленные волосы завершали деловой облик.

– Это не посторонние, это Агата Липай, известный столичный реставратор. Спасительница полотен Шишкина и Айвазовского. Знакомьтесь, Жанна Львовна.

Приветствие застыло на Агатиных губах, откуда он знал? Не только она шпионила за ним все эти годы. Вчитывалась в анонсы выставок и конференций, избегала тех мероприятий, где могла столкнуться нос к носу с известным профессором истории Шелестовым. Что еще ему известно об Агате?

– Реставратор – это хорошо, реставратор – это прекрасно, – заметно подобрела Жанна Львовна. – Ермолин побросал все и исчез без объяснений. А у нас планы, у нас сроки. – Негодующе потрясла она папочкой перед Агатиным носом и, нахмурившись, спросила: – А Анатолий Евгеньевич в курсе? По поводу замены специалиста?

– Платонов возражать не станет, тем более ситуация безвыходная, сами знаете, – заверил ее Матвей.

Как быстро он определил ее судьбу, не спросив у самой Агаты. Ей хотелось быть принципиальной. И немножко, самую малость, вредной. И из мастерской она выбралась расслабиться и побездельничать на свежем воздухе. Про отпуск сама проболталась по дороге в усадьбу, чтобы чем-то заполнить затянувшуюся паузу, чтобы только уйти от ответов на неудобные вопросы… Из открытой коробки Матвей вытянул детскую погремушку, покрутил между пальцами, потряс. Раздался характерный звук. Агата передумала возражать, ей хотелось одного – побыстрее к сокровищам.

– Под вашу ответственность, Матвей. А документы у вас, Агата, имеются…

– Вай, вай! Так дэла нэ дэлаются! Мнэ нужэн хорощий мука! Ваграм нэ халтурщик, Ваграм дэлает все как надо, как учитель учил! – В зале появился мужчина в белом переднике и поварском колпаке. Его темные глаза метали молнии. – Хорощий, качественный мука!

– Ваграм Тигранович, что вы опять разбушевались? Что опять не так? – спросила Жанна Львовна, едва сдерживая свое раздражение и прикрываясь папкой, словно щитом.

– Все нэ так! Я вчера заказал, все написал, да? А что привезли? Как из этого готовить? Какой пэльмэн из этого будэт? Как гостэй дорогых угощать?

Хлопнула входная дверь, в зал процокала Галка и с удивлением уставилась на Агату.

– Галинэ! – Ваграм смиренно приложился к ее ручке. – Порядка нэт – работа нэт. Мука нэ та, я сто раз говорил. – Он тыкнул в сторону Жанны Львовны, и та задрала нос. – Продукт хорощий – еда вкусный, пальчики оближешь. Экономить нэльзя. Ни в коем случае нэльзя!

– Да-да, Ваграм, разберемся. – В этот момент Галку куда больше занимал другой вопрос: а эта что здесь делает, около Шелестова? – Агата, а ты вроде домой к себе пошла…

– Агата работает в проекте, – спокойно ответил за нее Матвей.

– Давно ли? – злобно прищурилась Галка. – У меня таких сведений нет. Все это надо согласовать.

– Уже пятнадцать минут как работает. Считай, сейчас и согласовали, – сухо отозвался Шелестов. – К Ермолину кто все время цеплялся? Вот и нет у нас больше реставратора.

– Он поддавал! На рабочем месте! У него белая горячка началась! Девочки в зеркалах ему мерещились!

– Может быть, но работу свою делал. У нас открытие через три недели, если ты забыла.

– Не забыла, – прошипела Галка, недовольно косясь в сторону Агаты.

Агата едва ли обращала внимание на их перепалку, сейчас ее занимало совсем другое. Она листала пожелтевший альбом, перед ее глазами проносилась жизнь семьи Захржевских, застывшая на постановочных фотографиях.

Галка выглянула из-за ее плеча и фыркнула:

– Че у тебя там? Какие-то они странные.

– Это постмортем, – ответила Агата.

– Да ты что? – Матвей мгновенно придвинулся к Агате, схватил альбом, случайно коснувшись ее руки. Она резко отодвинулась, и бесценные снимки едва не рассыпались по мраморном полу.

– Кто-нибудь объяснит…– Галка начала закипать, быть не при делах она не любила.

– Посмертная фотография. Фотокарточка недавно умерших людей, точнее, умерших девочек.

– Мертвых? – Вытаращила глаза Галка и ткнула пальцем с яркой бабочкой на ногте в фото. – Вот она что, мертвая?!

– Похоже. – Жанна Львовна извлекла откуда-то лупу и рассматривала выцветшее изображение. – Девочка неживая. Точно постмортем.

– Жуть какая. Захржевские что, извращенцы были? – Галка брезгливо отдернула руку от изображения.

– Нет, это мода. Наследие поздневикторианской эпохи и изобретение дагерротипа. Такие снимки – единственный портрет ребенка, оставшийся семье на память. – Матвей внимательно просматривал фотоальбом. – Дорогое удовольствие, не каждый мог себе позволить.

– Ни фига се, удовольствие! И эта тоже?!

– Да, видишь опору сзади? У девочки платьице коротенькое – видно, кронштейн для поддержки тела плохо прикрыли. Фотограф поверх закрытых глаз на снимке пририсовывал открытые…

– Шелестов, остановись, меня сейчас вырвет. Ваграм, пойдем разберемся, что там с накладными и мукой. – Галка деловито застучала каблучками по мраморной плитке.

– И маслом, Галинэ, сливочный масло должен быть мягкий…– Ваграм бросился следом.

– Пять ангелов на аллее – пять фотографий постмортем. – Агата захлопнула альбом и бережно достала из коробки миниатюру с рыжеволосой девочкой.

Вспомнились дурацкие страшилки на ночь в лагере. Граф – Дракула, граф – чокнутый гений, писавший кровью маленьких детей свои картины. Фонтанировал идеями, естественно, Толик. Каким он сейчас стал?

– Платонов скоро приедет? – Она повернулась к Шелестову.

В его взгляде и улыбке читалось такое безудержное торжество, что она опешила. Ей показалось, что причина этого торжества вовсе не редкостная находка семейного альбома. О прочих причинах она запретила себе думать.

Только сейчас Агата поняла, что денежный вопрос с ней никто не обсуждал. Да она бы и так согласилась, только бы прикоснуться к миниатюрам графа.

Агата поднималась по лестнице. Раньше на месте срезанных дубовых балясин стояли куски фанеры для безопасности воспитанников лагеря. На перилах зияла глубокая трещина, а на нижней ступени – выщербина от удара чем-то тяжелым. Теперь парадной лестнице полностью вернулся исторический облик, и Агату охватил приятный трепет от увиденного – настолько получилось изящно и величественно. Пахло краской, лаком и полиролем, а еще в воздухе витала надежда – старый дом пробуждался от спячки.