– Это у тебя мышечная ткань воспалилась от тяжелых нагрузок на мышечный аппарат руки! – голосом специалиста пояснила Катя. – У меня было то же самое после первой смены. Я даже в больницу ходила. Врач сказал, что это миозит мышц и прописал мне гель, который снял мышечное напряжение и убрал отек. Но это не до конца помогло: у меня была по-прежнему слабость в конечностях и, чуть позже, он прописал мне анальгетики. А вообще он сказал, что мне нельзя поднимать тяжести хотя бы неделю, но куда там! За два дня я кое-как подлечилась и снова вышла в свою смену, и мне опять пришлось тягать эти тяжелые ящики!
Таня тихо вздохнула и продолжила паковать на вакуумном упаковщике варенку, но каждое движение и усилие, даже незначительное, причиняло ей острую нестерпимую боль. Катя, пытаясь помочь, стала тягать ее тяжелые ящики, но Таня оттолкнула ее – никто не должен страдать из-за ее проблем. В самом конце смены, когда силы окончательно покинули ее, она не могла себе дать вразумительного ответа, что она делает здесь, в этом холодном аду целых двадцать четыре часа. Она перетаскала сотни тяжелых ящиков, она сгибалась в одной позе над одним конвейером по пять-шесть часов без перерыва, потом меняла рабочее место, чтобы вот так же сгибаться по шесть часов к ряду, но уже над другим конвейером. Безликая и монотонная работа сводила ее с ума. Казалось, что мозг тупел и медленно, но верно умирал от однообразной конвейерной работы. Когда она поведала о своих ощущениях и чувствах Кате – та удивилась и сказала, что у нее такие же впечатления от этого места.
Утром, выйдя из помещения на улицу, Таня зажмурилась от непривычно яркого света. У нее было чувство, будто она вышла из погребального мира мертвых. Она совсем отвыкла от улицы, томясь целые сутки при противном для глаз электрическом свете. Помимо снежных пейзажей, раскинувшихся перед ней, на небосводе красовалось утреннее солнце. Оно повисло огромным оранжевым яблоком у самого горизонта. Таня обрадовалась ему, как хорошему знакомому. Давно оно не баловало своими лучами людей этого миллионного города. Последние несколько недель были довольно пасмурными и дождливыми, а густой туман хозяйничал на улицах их города, будто полноправный правитель этих земель.
– Ты как? – спросила заинтересовано Катя, наблюдая, как Таня, словно инвалид, неуклюже спускается по ступенькам высокого крыльца. Ее давно уже все обогнали, только она все еще не могла доплестись до последней ступеньки.
– Ничего, все нормально, – усмехаясь своей неуклюжести, ответила она.
Таня ощущала себя высохшей мумией, которую силком выпихнули из подземелья на свет божий. Болели все кости, все мышцы, в особенности кисти рук и поясница. На перекрестке девушки простились и разошлись в разные стороны – Кате нужно было спешить на остановку, чтобы поймать свой автобус, а к дому Тани было рукой подать. Но если вчера она осилила путь до завода всего лишь за двадцать минут, то обратная дорога заняла целых сорок минут. Это был уже не тот путь, что накануне. Теперь каждый шаг давался с трудом, будто она пробивалась через тернистую тропу, идущую через топи и болота.
Таня заметила: как только выпал снег, все магазины, находящиеся в их районе, тут же развесили по окнам и вывескам гирлянды и незатейливые елочные украшения. Хотя было только начало декабря. Но для настроения и праздничной атмосферы календарные даты не нужны. Некоторые разрисовали стекла зимними пейзажами. Кое-кто уже установил искусственную елку на витрине, украсив ее блестящим серебристым дождиком и разноцветным серпантином.
Она, наконец, доковыляла до своего дома. На дворе была суббота – детвора резвилась на улице и радовалась долгожданному снегу – для каждого ребенка не так уж и много нужно для полного счастья. Одна группа детей с воодушевлением лепила снеговика, другая со звонким смехом катала друг друга на санках, третья – играла в снежки. Некоторые родители стояли в стороне и с умилением смотрели на своих детей, другие же, отбросив предрассудки, резвились вместе со своими малышами, валяясь в снегу. А еще они помогали свои детям катать огромные шары для снеговика. Рядом с готовыми снежными шарами стояло перевернутое пластмассовое ведерко красного цвета, а на нем лежала шишка и чей-то светлый пушистый шарф – ребятишки заранее позаботились о наряде для будущего снеговика. Возле них крутилась и вездесущая баба Маша, так как среди этой ребятни была ее пятилетняя внучка Настя. На женщине был все тот же серый пуховый платок, с которым она даже в теплое время года не желала расставаться. Иногда он служил ей головным убором, иногда заменял ей накидку на плечи, а порою, она опоясывала им поясницу.
Таня поздоровалась с ней и направилась к подъезду.
– Ты что, из преисподней возвращаешься? – спросила вдруг квартальная, с изумлением рассматривая ее бледное лицо и корявую походку.
– А что, так заметно? – удивилась Таня.
– И где же тебя все-таки носило? – с любопытством поинтересовалась женщина.
– Я всего лишь иду с работы…
– Хороша, видать, работа! – хмыкнула баба Маша. – И что же это за работа? – бесцеремонно спросила она, подходя поближе к Тане. Она всегда любила быть в курсе любых, даже самых незначительных событий.
– Я устроилась на наш колбасный завод упаковщиком-комплектовщиком…
– Нашла куда устроится! – разочарованно протянула квартальная. – Там моя невестка работала еще до рождения Насти. После месяца работы в этом морозильнике она лечилась потом несколько месяцев!
– Но мне нужно продержаться хотя бы до июня, – усмехнулась Таня.
– А почему именно до июня? – спросила баба Маша, поправляя пуховый платок на голове.
– Потому что в июне я буду поступать в институт…
– Ах, вот оно что! – закивала головой квартальная и неожиданно спросила: – У тебя жар что ли? Все лицо нездорового красного оттенка… – пристально разглядывая Таню, произнесла она.
– Наверное…
– Наверное?! – баба Маша схватила Таню за руку и потащила в подъезд. – Настя, со двора никуда, я сейчас вернусь! – крикнула она внучке.
Девочка понятливо кивнула головой – она и не собиралась никуда уходить, ведь ее друзья вместе с ней занимались ответственной работой – лепкой огромного снеговика.
Баба Маша открыла свою дверь и запихнула Таню в коридор, потом разулась и поспешила на кухню. Через пять минут она возвратилась с небольшой кастрюлькой в руках, замотанной в бежевое полотенце. Сверху лежал какой-то бумажный сверток.
– Тут тебе горячий куриный суп и несколько бутербродов, а еще возьми парацетамол. Выпьешь после того, как покушаешь! – она протянула девушке блистер с белыми таблетками и кастрюлю со свертком.
Таня неловко замялась.
– Бери, бери, отговорок не приемлю! – засмеялась женщина. – Кастрюлю принесешь потом…
– Спасибо вам огромное! – поблагодарила Таня. – Вы очень добры ко мне…
– Ага, можешь, и со своей Светкой поделится! – сказала снисходительно баба Маша. – А то она, лентяйка, небось, не знает даже, как чай приготовить!
– Ну, что вы! – возразила Таня. Она с благодарностью посмотрела на квартальную. Подумать только! Еще вчера эта с виду суровая женщина даже не поздоровалась с ней, а сегодня она была само радушие и доброта.
На площадке они простились. Таня стала не спеша подниматься по лестнице на второй этаж, держась одной рукой за перила. Там, в конце коридора, который напоминал мрачный потусторонний тоннель, за столом в домино играло несколько человек. Они помахали Тане рукой в знак приветствия. Девушка помахала им в ответ. Среди них был и ее чересчур высокий и полный пятидесятилетний сосед, который так любил выпить. Тане вдруг показалось, что она знает этих людей не полгода, а всю свою сознательную жизнь. Может, потому что они все сразу приняли ее, относились к ней доброжелательно и часто спрашивали – не нужно ли ей чего?
Со Светой же не здоровалось половина подъезда – из-за ее нелюдимости и чрезмерной мрачности. Она признавалась Тане, что ее все время бесили их постоянные расспросы о ее личной жизни – а это была ее нелюбимая тема, как и у любого одинокого человека. Ей не нравилось, что к ней лезли в душу, и она хотела одного – чтобы ее оставили в покое. Поэтому она и носила на своем лице маску отчужденности, чтобы ни у кого из жильцов не возникало желания расспросить ее о том, о чем она предпочитала молчать. Лишь в приступе отчаяния она тащила кого-нибудь в квартиру для отвлеченных бесед на кухне за рюмкой дешевого коньяка. Как правило, это были люди посторонние: они не интересовались ее жизнью, ни о чем личном не расспрашивали. С ними можно было просто посидеть на кухне и болтать о разных несущественных мелочах, о чем угодно, но не о том, чего она так боится – а больше всего она боялась одиночества. Из жильцов дома лишь сосед был вхож в их квартиру. Он не учинял Свете допросов, и всегда делал акцент на том, чтобы его рюмка никогда не была пустой. Он любил рассказывать глупые анекдоты и забавные случаи из своей жизни. Свету это вполне устраивало, она даже на миг забывала о том, что ее гложет.
