До сих пор она никогда не была влюблена.

Это было удивительное ощущение.

С тех пор, как она узнала, что такое любовь, она поняла, какою любовью любит ее Вальтер; в этом отношении она даже почувствовала к нему симпатию. Она начала его поддразнивать, и ее забавляла тихая улыбка, с которой он терпел ее шутки. Он был обрадован и удивлен. Скоро он сделается похожим на обыкновенного смертного, – думала она. Теперь, когда она узнала, что такое страсть, ее развлекало играть ею, подобно тому, как музыкант, играющий на арфе, любит перебирать струны своего инструмента. Она смеялась, когда он конфузился и лицо его принимало удивленное, растерянное выражение. Когда Чарли сделался ее любовником, отношения между нею и Вальтером стали ей казаться до невероятия нелепыми. Без смеха она почти не могла на него смотреть. Он был такой важный, серьезный, сдержанный. Она была слишком счастлива, чтобы относиться недоброжелательно к нему. Если бы не он, она никогда не познакомилась бы с Чарли.

Она колебалась некоторое время, прежде чем решиться на последний окончательный шаг, не потому, чтобы она не хотела уступить его страсти, – любила она его так же сильно, как и он ее, – но ее стесняли принципы, привитые воспитанием, все строгие условности ее прежней жизни. Финал произошел неожиданно для них обоих; ни один из них его не предвидел в тот момент, и она была изумлена, что после этого она не стала чувствовать себя иною, чем до того. Она осталась той же Китти, что и прежде. Она предполагала, что в ней произойдет какая-то фантастическая перемена, – не отдавала себе отчета какая, – и что она будет чувствовать себя другим человеком. Взглянув случайно в зеркало, она была поражена, ибо увидела в нем лицо той же женщины, что смотрела в него и вчера.

– Ты очень на меня сердишься? – спросил он ее.

– Я тебя обожаю, – прошептала она.

– Не кажется ли тебе, что было безрассудно с твоей стороны потерять столько времени?

Очевидно, еще нельзя было быть уверенным, что Вальтеру все известно. Если он не знает, то лучше оставить его в неведении; а если знает, то, в конце концов, это для всех лучше. Вначале она довольствовалась, хоть ей это и не совсем нравилось, тем, что украдкой виделась с Чарли; но с течением времени страсть ее усилилась, и ее раздражали препятствия, которые мешали им всегда быть вместе, никогда не расставаться.

Сколько раз говорил он ей, что проклинает положение, принуждающее его к скрытности, проклинает узы, связывающие его, связывающие ее. Было бы чудно хорошо, если бы они оба были свободны! Никто, конечно, от этого не страдал бы. Она знала отношения между ним и его женой. То была холодная женщина, любви между ними уже многие годы не было. Их удерживала вместе только сила привычки, условности жизни и дети – конечно, дети. Чарли было легче освободиться, чем ей, потому что Вальтер любил ее. Но ведь он погружен в свою ученую работу; для мужчин всегда есть клуб; конечно, сразу это его сильно взволнует, но он успокоится. Почему бы ему вновь не жениться? Чарли говорил ей, что не понимает, как она могла принести себя в жертву- и выйти замуж за Вальтера Фэйн.

С улыбкой недоумения она вспоминала, как испугалась при мысли, что Вальтер их поймал. Пугаться было нечего.

Конечно, было очень страшно видеть, как ручка двери тихо двигалась. Теперь они сознавали, что именно может Вальтер сделать в худшем случае и были на все готовы. Чарли почувствует облегчение, так же как и она, когда обстоятельства принудят их сделать то, чего они, в сущности, больше всего желают.

Вальтер ведь настоящий джентльмен, в этом она должна отдать ему справедливость; он ее любит, он поступит корректно и даст ей развод.

Вдруг ее опять захлестнула волна страха и ужаса, в ней загорелась ненависть к мужу. Если ему захочется сделать сцену – пусть делает и не удивляется, если в ответ услышит то, чего не ожидает. Она ему скажет, что никогда ни на грош не любила его и что не было ни одного дня, когда бы она не жалела, что вышла за него замуж.

Китти своими мыслями довела себя до ярости. Пусть он посмеет упрекать ее! Все, что произошло, – произошло по его собственной вине. Она счастлива, что он, наконец, знает правду. Она его ненавидит, хотела бы никогда его больше не видеть. Да, она рада, что все притворство кончилось. Пусть он оставит ее в покое. Он к ней приставал, надоедал и тем заставил выйти за него, теперь довольно! Она им объелась до тошноты.

– Объелась, – громко повторяла она, дрожа от злобы. – Объелась! Объелась!

Она услышала звук автомобиля, подъезжавшего к калитке сада. Вальтер поднимался по лестнице наверх.

Он вошел в комнату. Сердце у нее усиленно билось, руки дрожали. К счастью, она лежала на диване с открытой книгой в руках, как-будто читала. На пороге он остановился, и глаза их встретились. Сердце у нее упало; холод пробежал по спине, и она вздрогнула.

Его лицо было смертельно бледно, таким она его видела уже один раз, когда они сидели в парке, и он просил ее стать его женой. Его темные глаза, неподвижные, непроницаемые, казались невероятно большими.

Он все знал.

– Ты рано вернулся, – заметила она.

Его губы так дрожали, что он едва мог говорить. Она перепугалась. Ей казалось, что он упадет в обморок.

– Нет, кажется, в обычное время.

Она не узнавала его голоса. Он старался говорить громко и непринужденно, но голос был неестественный. Ей хотелось знать, видит ли он, как она вся дрожит. Только сильным напряжением воли она удерживала готовый вырваться крик.

Он опустил глаза.

– Пойду одеваться.

Он вышел из комнаты. Она была так потрясена, что в течение нескольких минут не была в состоянии встать; наконец, с трудом поднялась на ноги. Как после тяжкой болезни ноги еле держали ее.

Опираясь на стулья и столы, она выбралась на веранду и, держась одной рукой за стенку, прошла в свою комнату.

Когда она, переодевшись, вернулась в будуар, – они только при гостях пользовались гостиной, – он стоял у стола и рассматривал картинки в «Скэтче». Ей надо было сделать усилие, чтобы войти в комнату.

– Не спустимся ли мы в столовую? Обед готов.

– Я тебя задержала?

Ужасно было то, что губы у нее продолжали дрожать.

Когда он, наконец, заговорит?

Они на минуту молча присели. Он, наконец, что- то произнес, что-то самое обыденное, зловеще прозвучавшее в ее ушах.

– Пароход «Экспресс» не пришел сегодня. Не задержала ли его буря? – сказал он.

– Он должен был прийти сегодня?

– Да.

Она взглянула на него и видела, что его глаза устремлены на тарелку. Он опять заговорил о каких-то пустяках, о предстоявшем теннисном состязании, и говорил долго. Голос у него вообще был приятный, с разнообразными модуляциями в тонах; теперь он звучал однообразно, в нем не было никаких оттенков.

Голос звучал неестественно, точно он говорил откуда-то очень издалека. И все время глаза его смотрели то на тарелку, то на стол, то на какую- нибудь картинку, висевшую на стене; ни разу его глаза не встретились с ее глазами. Она поняла, что ему невыносимо смотреть на нее.

– Пойдем наверх? – спросил он, когда обед кончился.

– Если хочешь.

Она встала, и он отворил дверь, чтобы пропустить ее. Когда она проходила мимо него, он опустил глаза. По приходе в будуар, он опять взялся за иллюстрированный журнал.

– Это новый «Скэтч»? Я, кажется, его не видел.

– Не знаю, не обратила внимания.

Этот журнал лежал на столе уже более двух недель, и она знала, что он его много раз рассматривал. Он сел и принялся опять за журнал. Она снова легла на диван и взяла книгу. Обыкновенно по вечерам, когда они были одни, они играли в карты или раскладывали пасьянс. Он сидел в удобной позе, в кресле и, казалось, погрузился в рассматривание картинок. Страниц он не перелистывал. Она попробовала читать, но разобрать ничего не могла.

Буквы прыгали перед глазами. Голова у нее сильно болела.