Миссис Гарстинг была злая, жестокая, властолюбивая, жадная и глупая женщина.

Муж ее был присяжный поверенный, она надеялась, что он сделает хорошую карьеру и, добившись места правительственного судьи, дойдет до высших ступеней по службе. Надежда ее не оправдалась. Он оказался усердным, но далеко не блестящим в своей специальности.

Потеряв всякую надежду возвысить свое социальное положение через него, она сосредоточила все свои надежды на дочерях.

Они должны сделать блестящие партии и тем вознаградить ее за все пережитые разочарования и неудачи в жизни.

Их было две: Китти и Дорис.

Дорис не обещала быть хорошенькой, у нее был слишком длинный нос и неуклюжая фигура, в лучшем случае можно было надеяться, что она выйдет замуж за хорошо обеспеченного молодого человека с приличной профессией.

Но Китти была красавица. У нее были большие, блестящие, выразительные темные глаза, каштановые с оттенком бронзы вьющиеся волосы, чудные зубы и дивный цвет лица. Черты лица были не так хороши, подбородок слишком выдавался вперед, нос, хоть и не такой длинный, как у Дорис, был немного велик. Красота ее в большой степени зависела от ее молодости, и миссис Гарстинг понимала, что Китти должна выйти замуж очень молодой, во всей прелести ранней юности. Когда она начала выезжать в свет, она была ослепительно хороша; цвет лица был ее главной красотой, но глаза ее, с длинными ресницами были такие нежные, такие лучистые, что захватывали сердце, когда в них поглядишь. Она была очаровательно весела и старалась нравиться. Миссис Гарстинг излила на нее всю привязанность, на которую она была способна. Это была грубая, расчетливая, эгоистичная любовь. Мечты ее насчет Китти были самые честолюбивые. Ее не удовлетворила бы хорошая партия для Китти, Китти должна была выйти замуж блестяще. Китти была воспитана в сознании, что она будет красавицей, и отлично знала честолюбивые мечты матери. Они вполне соответствовали ее собственным стремлениям.

Китти появилась в обществе, и миссис Гарстинг начала проявлять чудеса ловкости, чтобы добиться приглашений на балы, где Китти могла встретить подходящих молодых людей. Китти имела большой успех. Она была не только красива, но и интересна. Она приобрела сразу дюжину поклонников, влюбленных в нее, но между ними не оказалось ни одного годного, и Китти, продолжая быть очаровательной со всеми, не скомпрометировала себя ни с одним. Гостиная в Саус Кенгсинтоне наполнялась каждое воскресенье влюбленными юношами, но миссис Гарстинг говорила, что с ее стороны больших усилий не надо, чтобы оберегать Китти от них. Китти всегда готова была кокетничать с ними, и ее забавляло возбуждать соревнование между ними, но когда они все, без исключения, делали ей предложение, она решительно и тактично отказывала каждому из них.

Первый сезон прошел, и идеальный жених не появился, второй также; но она была молода и могла себе позволить роскошь не торопиться.

Тогда она его знала очень мало, теперь, после почти двухлетнего замужества, ей не удалось вполне понять его. Сначала она была тронута его добротой и польщена, хотя очень удивлена той страстной любовью к ней, которую в нем встретила. Он относился к ней с чрезвычайным уважением, заботился об ее удобствах; он торопился удовлетворить малейшее ее желание. Он постоянно делал ей маленькие подарки. Когда ей случалось заболеть, никто не способен был нежнее и внимательнее ухаживать за ней. Если она просила его сделать что- нибудь для него неприятное, тягостное, казалось, что она этим оказывает ему милость. Вежлив он был всегда безукоризненно. Вставал, когда она входила в комнату, помогал ей выходить из экипажа; при случайных встречах на улице всегда приподнимал шляпу, заботливо торопился отворить ей дверь, когда она уходила из комнаты, никогда не входил к ней в спальню или в будуар, не постучав предварительно в дверь. Он обращался с ней не так, как, судя по наблюдениям Китти, обращается большинство мужей с женами, а как с почетной гостьей. Это было приятно, но немного забавно. Она бы проще себя с ним чувствовала, если бы он не был таким церемонным. Даже их супружеские сношения не сблизили их. Он был страстен, свиреп, странно истеричен и сентиментален.

Ее смущала его чрезвычайная впечатлительность. Его сдержанность надо было приписать застенчивости или годами выработанной выдержке; которому из этих двух качеств – она не знала. Он казался ей немного жалким и смешным, когда, удовлетворив свою страсть и держа ее в своих объятиях, он говорил ей глупые словца притворно-детским говором. Это он-то, застенчивый в разговоре, осторожный, обычно боявшийся сказать какой-нибудь пустяк и показаться смешным! Однажды он горько обиделся, когда она при этом рассмеялась и сказала ему, что он болтает страшную чушь. Она почувствовала, что руки, которые ее обнимали, вдруг разжались, он замолчал на мгновенье и, выпустив ее из своих объятий, вышел вон из комнаты. Она не хотела его обижать и дня через два сказала ему:

– Милый дурачок, говори мне какие хочешь глупости, если это тебе нравится.

Он сконфуженно засмеялся. Она скоро узнала, что он, к несчастью, совершенно не способен хоть на минуту перестать критически относиться к самому себе. Самомнение его было очень велико. В обществе, на вечерах, когда все принимались петь, Вальтер никогда не мог решиться к ним присоединиться.

Он сидел, улыбаясь, чтобы показать, что ему весело и приятно, но улыбка эта была принужденная, с оттенком сарказма, и чувствовалось, что он считает дураками всех этих веселящихся людей. Во время плавания, когда они ехали в Китай, он решительно отказался костюмироваться; все остальные это сделали. Все ее удовольствие было тогда испорчено, так как она ясно видела, что он считает всю затею глупой и скучной.

У Китти был веселый характер. Она охотно болтала целый день и любила смеяться. Его молчаливость тяготила ее. У него была манера – и эта манера злила ее – совсем не отвечать, если она делала какое-нибудь пустое замечание. Положим, тут и не требовалось ответа, но было бы приятнее, если бы он что-нибудь сказал. Например, если в дождливый день она скажет: «Сегодня не дождь, а настоящий ливень», он мог бы ответить. «Да, льет ужасно!» Но он молчал. Иногда ей хотелось взять его за плечи и потрясти хорошенько.

– Я сказала, что это не дождь, а ливень, – повторяла она.

– Я слышал, – отвечал он с ласковой улыбкой.

Эти слова доказывали, что он не хотел обидеть ее. Он ничего не сказал просто потому, что ему нечего было сказать.

«Если бы все люди говорили только тогда, когда могут сказать что-нибудь дельное, – с улыбкой рассуждала Китти, – род человеческий очень скоро потерял бы дар речи».

Суть в том, что он, конечно, не обладал свойством очаровывать.

Вот почему он не был общим любимцем. Пробыв недолго в Чинг-Иене, она поняла, что он популярностью там не пользуется. О его работе она имела очень смутное понятие. С нее было достаточно убеждения, что государственный бактериолог не важная птица. По-видимому он не имел желания обсуждать с нею эту сторону своей жизни. В начале супружества она хотела ему показать, что все, касающееся его, ее интересует и стала спрашивать о его работе. Он шуткой отделался от нее.

– Работа моя скучная и чисто техническая, – в другом случае сказал он. – При том отвратительно оплачивается.

О себе он говорил очень мало. Только прямыми вопросами она извлекла из него все, что знала о его прошлом, о его рождении, воспитании, о жизни до того, как он ее встретил. Странно в нем было то, что ничто его так не раздражало, как вопросы. Когда однажды, по свойственному ей любопытству, она закидала его вопросами, с каждым из них его ответы делались все более и более краткими и отрывистыми. Ей было ясно, что он не отвечает ей не потому, что скрывает что-нибудь от нее, но исключительно по своей природной скрытности. Он был так застенчив и скромен, что ему было всегда неприятно говорить о себе. Он не умел быть откровенным.