Я останавливаю вопрос на его губах поднятой рукой и делаю глубокий вдох.

— Оно было засыпано, чтобы я не могла взглянуть на себя. Озёра в других королевских ротациях также были засыпаны, — говорю я.

Он всё ещё не говорит. Тишина, заполнившая пространство между нами, настолько густая, что кажется, будто она заползает мне в горло и душит меня.

— Я не знаю почему, — добавляю я.

— Ты же не хочешь сказать, что никогда не видела собственного лица, — говорит он.

Моё молчание является достаточным подтверждением.

— Блять, это… Зачем ей было это делать? — спрашивает он, разговаривая больше с собой, чем со мной. Он отступает от меня. — Ты сама решила носить вуаль? — спрашивает он, оборачиваясь ко мне.

Я качаю головой, и неожиданно Кедрик впадает в ярость.

— Твоя мать… она больная, извращенная сука.

Я понятия не имею, что означает «блять» и «сука», но они не звучат как приятные слова.

— Ты, правда, никогда не видела своего собственного лица? В зеркале? В родниках? — спрашивает он.

— Никогда. Родники слишком тёмные, а зеркала запрещены в королевских ротациях. Я раньше ощупывала своё лицо, но это всё.

Он в раздумье прижимает подбородок к груди и кивает.

— Это правда, я никогда не видел здесь зеркал. Но ты же можешь увидеть его разными способами. Вода в тазике? Я не знаю, — говорит он, вскидывая руку в воздух.

Я откидываю голову назад и прислоняюсь к дереву Каур позади меня. Как объяснить ему? Я вздыхаю. Придётся рассказать ему всё.

— До десяти лет я, в основном, была изолирована в башне над комнатой, которую я сейчас занимаю. Иногда меня выпускали, но со мной всегда был кто-то, кто следил за мной, — я спускаюсь вниз по стволу дерева, вспоминая. — Я ненавидела каждый такой день. Я просто хотела быть свободной. У меня не было друзей, за исключением Оландона, а позже появился Аквин.

Я умолкаю, чтобы собраться, прочищаю горло, чтобы избавиться от вставшего в нём кома.

Кедрик делает движение в мою сторону, но я поднимаю руку.

— Когда мне было девять, мать пришла ко мне в комнату и сказала, что я могу пойти на улицу. Она сказала, что я не могу никому показывать своё лицо. Я не могла поверить своей удаче. Свобода в обмен на то, чтобы не показывать своё лицо? Ничего не могло быть легче. Я бежала через поля и взбиралась на деревья, и нюхала цветы. Я пошла в деревню для исследований.

Я закрываю глаза, излагая следующую часть.

— Там под деревом была девочка, игравшая в игру с круглыми камешками. Она спросила, не хочу ли я тоже сыграть.

Я рассказывала эту историю только Оландону.

— Я возвращалась туда каждый день на протяжении недели, и каждый раз, когда она просила меня показать моё лицо, я говорила «нет», — я сдерживаю слёзы. — Но у меня никогда раньше не было друзей, — шепчу я. — Поэтому в конце недели я сказала «да» и показала ей своё лицо.

— И что случилось? — вопрос едва тревожит воздух, настолько он тих.

— За мной всегда следили. На неё напали раньше, чем я успела что-либо сделать. Ей перерезали горло и заставили меня смотреть, как она умирает.

Я слышу резкое дыхание Кедрика.

— После этого меня снова заперли, пока мне не исполнилось десять. Затем мать пришла ко мне, как и раньше, только на этот раз она сказала, что если я когда-либо взгляну на своё лицо или покажу его кому-то, она убьёт Оландона, запрёт меня в башне и выбросит ключ. На этот раз я ей поверила, ведь мне всё ещё снились кошмары, преследуя меня целый год с того дня.

Кедрик садится на землю и качает головой.

— Это самая пугающая вещь, которую я слышал в своей жизни. Как может мать творить такое со своим ребёнком? И зачем прибегать к таким ужасным мерам, чтобы сохранить на тебе вуаль? — бормочет он.

Мы сидим в тишине.

— Вероятно, она напугана. Страх порождает самые сильные реакции, — говорит он.

— Что? — говорю я.

— Должно быть, она боится.

Я пожимаю плечами.

— Думаю, она просто ненавидит меня.

Он качает головой и снова встаёт.

— Может быть.

— Забавно то, что я уже не считаю, что она убила бы Оландона. Она любит его. Но я боюсь снова оказаться запертой в башне. Вряд ли я смогу пережить это.

Спуститься по стене из моей комнаты было одним делом. Комната в башне находилась намного выше.

Мы приходим к Старому Озеру. Но этот образ потускнел после мрачной истории моей жизни.

— Я прошу прощения, я не хотела рушить… — мои слова оборвались, когда меня заключили в яростные объятия.

— Никогда не извиняйся, Лина. Это твоя мать должна извиняться, — говорит он и отодвигается так, что я могу видеть его лицо.

Я никогда не видела его таким разгневанным. Я киваю, задержав дыхание.

Мы начинаем возвращаться. Кедрик открывает рот, чтобы заговорить. Я слышу, как он переводит дыхание, когда делает это.

— Оландон когда-нибудь предлагал тебе описать твоё лицо? — наконец спрашивает он.

Я продолжаю идти, мои руки сжаты за спиной.

— Да, — говорю я. — Я рассказала ему то, что только что рассказала тебе, и после этого сказала никогда больше этого не предлагать.

— За тобой всё ещё следят? — спрашивает он.

— Иногда. Но довольно реже с тех пор, как прибыла ваша делегация, вероятно, мама слишком занята тем, чтобы следили за вами, — говорю я.

— Знаю. Малир и Рон получают массу удовольствия, сбивая их с пути, — говорит он.

Я смеюсь, пытаясь представить эту картину.

— Ты когда-нибудь позволишь мне увидеть своё лицо? — спрашивает он, но я уже качаю головой.

— Нет, Кедрик… Я не могу. Мне жаль. Пожалуйста, пойми.

Мысль о том, чтобы снять вуаль, наполняет меня ужасом. Существует слишком большой риск, что меня поймают или кто-нибудь расскажет моей матери.

Он долго время не говорит, и я в тревоге иду рядом с ним.

— Кедрик. Ты должен пообещать мне, что эти сведения не попадут ни к кому другому. Даже к твоему брату, Королю Джовану.

Я не хотела, чтобы моя история стала всеобщим достоянием или повлияла на отношения Гласиума с моей матерью.

Он целует тыльную сторону моей ладони.

— Даю тебе слово.

Он не отпускает мою руку, пока мы не достигаем окраины деревни.

ГЛАВА 03

В течение следующих нескольких недель я чувствую себя легче, чем когда-либо. Я делаю всё то же самое: навещаю близнецов, тренируюсь с Аквином, посещаю приют и провожу время с Кедриком и моим братом. Но я счастливее. Открыться Кедрику оказалось правильным решением, хотя Оландон говорит мне, что это была ошибка.

День такой жаркий, что воздух искажает восприятие пейзажа передо мной. В такие дни, как сегодня, выделенные группы деревенских жителей прочёсывают ротацию в поисках точечных пожаров, которые возникают без какой-либо другой причины, кроме слишком жаркой погоды. Жители также убирают лиственный мусор с площадок, близких к деревне и дворцу, до того как мы достигнем третьей ротации.

Я с близнецами сижу на лестнице в тени стены Каура, оглядывая тренировочный двор. Остальные делегаты сегодня присоединились к тренировке. Из-за жары они раздеты до брюк. Наши стражники сохраняют полное обмундирование, состоящее из свободных туник с длинными рукавами и брюк, заправленных в сапоги со шнуровкой до колен. Ремни перекрещиваются на спине и под мышками, чтобы плотно зафиксировать нагрудную пластину. Широкие пояса опоясывают их бёдра, в них есть места для кинжалов и мечей. Они выглядят очень нарядно, но я сомневаюсь в практичности всего этого в такую жару.

Судя по тому, что я вижу, это больше, чем просто дружеское соревнование. Делегаты заливаются потом, и мне их немного жаль. Малир и Рон, здоровые, мускулистые мужчины, которые обычно следуют за Кедриком, и они впечатляющие бойцы. Если бы мне пришлось побороться с Малиром, который был одним из старших делегатов, до сегодняшнего дня, я бы сильно недооценила его. Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что Рон и Малир следовали за Кедриком в качестве охраны. Даже моя мать берёт свою Элиту только когда выходит в деревню. В остальное время наша стража служила для поддержания порядка, а также защищала от вторжения.