И только Линд, отжимаясь, не смотрел в упрямую землю, как все остальные его однокашники. Глаза его внимательно глядели на барона, с суровой миной наблюдавшего за экзекуцией.
Просто потому то кажется он был единственным, кто заметил внимательный взгляд барона, направленный во время распекания Холька именно на герцогского сына.
***
Это было выше её сил.
Боги совершили ужасную ошибку, когда решили, что её место среди боевых магов. И если всемогущие создатели этого несчастного мира могут совершать ошибки, то что уж говорить про неё, несчастную и одинокую девушку, которую вербовщики академии выдернули из комфорта родного дома, из ухода гувернанток и сытных обедов.
А она, дурочка, вся расцветала. Представляла себя воительницей, как на древних гравюрах, завораживающей и опасной. Плетущей могущественные заклятия, сжигающие целые армии и стирающие в пыль города. И конечно, красавцев-кавалеров, падающих к её ногам и умоляющих о хотя бы одном взгляде, большего они недостойны.
Кто же мог предсказать, что валяться в ногах придётся ей самой. А мучитель её ни капли не будет походить на принца из баллады.
Больше она не могла этого терпеть.
Аккуратная ножка с такой неестественно натёртой мозолью неслышно выскользнула из-под тонкого одеяла и опустилась на холодный дощатый пол их общей спальни. Какой ужас, какой стыд. Все спят вповалку, а от мужчин она отделена тонко тоненькой занавеской, на которую во время её вечернего переодевания наверняка пялятся во все глаза и этот чумной северянин, и склизкий ворюга.
Марте-то всё равно, она в своём крестьянском доме к такому привыкла. Вот и сейчас спит без задних ног, из приоткрытого рта тянется по подушке тонкая ниточка противной слюны.
Она, дочь самого графа, не должна здесь находиться. Не может, просто больше не может. Хватит с неё и истязаний барона, и его оскорблений, и потного душного помещения, в которое они все каждый день вваливаются без сил.
Кожаная мантия Луизы бесшумно легла девушке на плечи. Сапожки не грохнули невысокими каблуками об пол. Уже всё готово. Уже вот-вот. Сейчас она соберётся и выскользнет за дверь. Караула у них в доме нет, никто её остановить не сможет. Дальше — мышкой проскользнуть по ночным улицам, прямо к стене. Дуболом-стражник не посмеет её остановить, в конце концов она маг, а он — никто. Деревенщина с копьём.
После этого останется лишь привязать давно заготовленную верёвку к зубцу крепостной стены и спуститься вниз. Да, это тяжело, да, спасительная верёвка будет нещадно жечь руки, но она справится. Она сильная девушка, не зря же этот садист-барон гонял её две недели подряд.
А потом — свобода. И гори огнём этот Дарммол, гори огнём эта война и эта осада. Она пойдёт обратно, она вернётся домой, к отцу и матери, и больше никогда, о Боги, никогда не свяжется с магией. Никогда снова.
План идеален. Что может пойти не так?
***
— Так, так, так, — задумчиво произнёс барон, стоя в одних кальсонах и рубахе на главной площади города и глядя на зарёванную Луизу, которую крепко держали два заросших щетиной солдата. — Очень интересно.
Изумлённый полукруг остальных магов, поднятый с постелей буквально пятнадцать минут назад неожиданно влетевшим в спальню посыльным барона, молча наблюдал за происходящим. То и дело один из учеников удивлённо тёр слипающиеся глаза, не в силах поверить в происходящее.
Заплаканное лицо Луизы, изуродованное гримасой боли и стыда, тускло освещалось двумя факелами, которые держали караульные, одетые в цвета барона. Остальные маги стояли как раз на границе этого неяркого света, едва-едва разгоняющего тьму.
— Позвольте узнать, юная леди, что заставило вас в столь поздний час ошиваться возле крепостной стены? — с издевкой спросил барон.
— Ваше благородие, — обратился к нему один из стражников, держащих Луизу. — У неё ещё мешок с собой был. Вот.
— Так, — заинтересованно произнёс барон, рывком открывая полученный холщовый мешок, — что у нас тут? Сухари, — начал перечислять он содержимое котомки, — деньги, фляжка с вином и верёвка. Зачем тебе понадобилась верёвка, Луиза?
И тут девушка не выдержала. Неизвестно каким образом, одним кошачьим рывком она вырвалась из цепкой хватки стражников, и упала на землю, обнимая колени барона и захлёбываясь слезами.
— Ва… ваше благородие, — проревела она, не в силах совладать с рыданиями. — Ваше благородие, я… я прошу вас, умол… умоляю! Отпустите меня, пожалуйста, отпустите! Я не могу больше, я… я просто не могу, я не хочу! Ваше бла-а-а… городие…
Барон, в ответ на эту тираду мягко отстранил ладони Луизы и присел на одно колено, так, чтобы видеть её красное и колючее лицо.
— Девочка моя, — сказал он почти ласково, прикладывая ладони к её щекам, — так ты сбежать хотела?
Луиза, в очередной раз подавившись всхлипом, кивнула.
— Луиза, зайчик мой, ты, наверное, забыла, — ещё более добро, почти как родной дедушка, произнёс барон. — Мы на войне, золотце. На войне. И ты, и я, и друзья твои, и даже тот стражник, что тебя поймал. Мы на войне. И выхода у нас тут только два: либо победить, либо умереть.
— Но я не могу-у-у-у, — протяжно взвыла графская дочка, выпуская из глаз очередную волну слёз.
— Я знаю, что не можешь, — почти перейдя на шёпот, продолжил барон. — Знаю, что не можешь. Но у тебя нет выбора. И у меня нет. И у твоих товарищей тоже. Понимаешь?
Девушка, судорожно дрожа всем телом, кивнула.
— Это хорошо, что понимаешь, — печально произнёс барон, поднимаясь во весь рост. — Это хорошо…
И вдруг в голос рявкнул:
— Луиза Торийская, дочь графа Торийского и ученица Ордена магов! За попытку дезертирства в боевой обстановке, за предательство королевства и своих товарищей, за малодушие и трусость перед лицом противника, я, властью данной мне королём, приговариваю тебя к смертной казни через повешение. Приговор привести в исполнение незамедлительно.
И с этими словами бросил верёвку, которую только недавно достал из рюкзака, одному из своих охранников.
Вопль Луизы нельзя было описать словами. Больше всего это было похоже на крик самки, у которой на глазах озверевший от крови хищник пожирает её же детёнышей, отнимая самое дорогое. Барон для Луизы был как раз тем самым хищником, покусившимся на самое драгоценное.
На её жизнь.
Площадь разом оживилась от возмущённых криков магов.
— Барон!..
— Нет, вы не посмеете!..
— Нельзя, ваше благородие, вы не можете!..
— Нет, Боги, нет!..
Стражники, ещё недавно державшие Луизу, вихрем метнулись к озверевшим ученикам, оттесняя их древками копий, не давая подойти к месту казни, на котором бородатый солдат уже связывал петлю.
Барон же, не обращая никакого внимания на протестующий вой, спокойным шагом удалился внутрь ратуши.
И только Линд ничего не кричал. Он стоял молча, вместе со всеми, шаг за шагом отступая под грубым напором стражников. Сын герцога лишь с немой яростью сжимал кулаки, глядя на захлопнувшуюся за бароном дверь.
***
— Прежде чем открывать рот, — произнёс барон, стоящий спиной к Линду, — лучше ещё раз обдумай всё, что ты собираешься сказать.
Командующий, успевший к этому времени уже надеть свой излюбленный красно-чёрный кафтан с чёрной лентой через плечо и нацепить на пояс ножны с мечом, никак не отреагировал на появление в своём кабинете возмущённого Линда. Не отрываясь от ночного широкого окна, он смотрел на площадь перед ратушей, где на ветру болтался едва видимый, но уже совсем остывший труп Луизы.
Линда, который к этому времени тоже успел привести себя в порядок и переодеться в фирменную кожаную мантию мага, это замечание несколько охладило. Однако сбить с толку сына герцога у барона не получилось. Он выскажет ему в лицо всё то, что о нём думает. И будь, что будет.
— Барон, хочу вам прямо заявить — вы тварь, — начал Линд. — Вы настоящий садист и тиран. Я уверен, что все ваши действия направлены лишь на одно — на компенсацию прошлых обид и неудач. Вы многое натерпелись в жизни, я понимаю, и вместо милосердия к страдающим, вы хотите лишь усугубить их несчастья. Хотите причинить такую же, если не большую боль, которую испытали когда-то сами. Я всё сказал, делайте что хотите.
