— В Сребролесье сезонные оползни, Гильем, — пояснил Грегор. — Треть армии вместе с гвардией и королём отстала. Герцогу было поручено маршем дойти до Гетенборга и занять плацдарм…
— Но этот придурок не послушался, — кивнул барон, словно для него всё произошедшее было очевидным. — Арнульскому очень хотелось выслужиться, аж в заднице свербило. Дай угадаю, идиот попёрся в лобовую атаку, не слушая ни советов, ни соображений, всё так же думая, что сражается против двадцатитысячного корпуса? У вас хоть разведка была?
— Была, — подтвердил Георг. — Герцог приказал высечь командира разведчика, что принёс ему сведения о настоящей численности имперцев. Сказал, что за подобное пораженчество и трусость надо вешать. А затем ночью велел построиться в боевой порядок и наступать на Гетенборг.
— Гетенборг к тому времени был уже за Империей?
— Так точно. Судя по тому, что крепостные укрепления оказались нетронуты, сопротивления не было.
— Имперцы действуют быстро, и мне это не нравится, — задумчиво пробормотал барон. — Раньше они были куда медлительнее. Обстоятельнее, да, но медлительнее. Но чёрт с ним…
— Дальше была бойня, Гильем, — не дал барону закончить Георг. — Натуральная бойня. Ты лучше меня знаешь тамошний ландшафт: одни равнины, ни лесочка, ни бугорочка. Из естественных преград только речка, та самая. Тяжёлая кавалерия имперцев без труда взяла разгон и ударила по нашему левому флангу. Сражение, по сути, на этом и закончилось, началась резня. Целые подразделения, хорошие, регулярные подразделения моментально оказывались в окружении и умирали все до единого. У меня до сих пор перед глазами стоит эта картина: бескрайнее поле перед городскими стенами, и всё в каких-то цветных тряпках. Наши флаги, Гильем. Огромная равнина, усеянная трупами и нашими флагами…
— Какие потери? — деловито, не давая молодому человеку сбиться на лирические переживания, спросил барон.
— Колоссальные. Отступали в спешке, так что точно не знаю. Но из того, что мне удалось узнать — тысяч тридцать или около того. Из сорока. Почти вся кавалерия, очень много магов, пехоты видимо-невидимо…
— А у тебя что?
— Немного, — виконт печально покачал головой. — Мы сумели прорваться через перевал, отделившись от основного косяка армии, но всё же — немного. Два эскадрона лёгкой кавалерии, это сто двадцать всадников. Сводная потрёпанная рота регулярных войск, ещё человек сто шестьдесят. И полторы тысячи ополченцев. Но это мясо, Гильем, сам понимаешь. На него рассчитывать не приходится. Может быть они и смогли бы показать чудеса стойкости, обороняя свои дома, но западные провинции, откуда они почти все и были родом, теперь в глубоком тылу противника. Раненых почти нет, всех, кто не смог идти, пришлось бросить на Вороньем перевале. Метели начались как всегда неожиданно, сбросив правда, слава Богам, с нашего следа и имперцев.
— А остальные? — спросил барон.
— Из того, что я сам лично видел, большая часть выживших отступала на восток, к Сребролесью. Как я понял, Арнульский либо погиб, либо пропал без вести. Во главе колонны был стяг де Летта.
— Наверняка попытаются выйти к Белой Крепости и соединиться с королём, — разговаривая будто сам с собой, произнёс барон. — Но это тоже не панацея. Королю, если он не дурак, а он не дурак, за крепость держаться резона нет, сомнут. Придётся отступать дальше, сквозь грязь и оползни. И тут наша малочисленность сыграет нам на руку, имперцы просто не смогут протащить через такую слякоть свою громадную армию. Мы выиграем время.
— Да, но остаётся ещё наше, южное направление, — возразил виконт. — Я уверен, что скоро имперцы заявятся и сюда. Попытаются обойти Сребролесье по дуге, выйти прямиком к столице.
— А сил у нас негусто, — подтвердил барон. — У меня три моих полка, это три с половиной тысячи человек. Плюс местное ополчение, ещё с тысчонки полторы. Прибавим твоих, и получим около семи тысяч. И это все силы, на которые славный град Дарммол, в котором мы имеем удовольствие сейчас пребывать, может рассчитывать. Подкрепления не будет.
— Мне бы очень хотелось знать, сколько на нас кинут имперцы.
— Тысяч двадцать, не меньше, — уверенно ответил барон, хлопнув рукой по гладкой тёмно-дубовой поверхности стола. — И это как минимум.
Барон встал быстро, резко, в полной готовности к действию.
— Значит, начинаем готовиться, — продолжил он, с удовольствием потягиваясь, — Расположи своих людей, Грегор, пусть отдыхают. Я пока повыдёргиваю из тёплых постелей городской магистрат, пусть раскошеливаются и дают людей и денег на оборону. Всадникам твоим завтра выдай двойное жалование и отправь по шлюхам. Пусть отдохнут, потому что в ближайшие дни они мне очень понадобятся. Метели на перевале идут от двух недель до месяца, но я никогда не доверял ни погоде, ни имперцами. Я совсем не удивлюсь, если эти сумасшедшие наплюют на шторма и попробуют прорваться. Твои всадники должны будут нести постоянное наблюдение за горами, ежедневно, слышишь, ежедневно докладывая о положении дел. Мы сейчас права на ошибку не имеем.
— Понял, — согласно кивнул виконт, тоже поднимаясь со своего места.
Барон, задумчиво сложив руки за спиной на уровне поясницы, дал медленный и широкий круг по кабинету. Босые ноги его утопали в мягком и шерстяном южном ковре, стоящем, наверное, целое состояние. Но герой битвы при Гетенборге мог себе позволить такую роскошь.
Вот только помогут ли прошлые заслуги в новой войне?
Барон подошёл к окну. Сейчас он казался виконту куда более собранным и подтянутым, нежели в самом начале встречи. От вальяжной походки и широких неаккуратных шагов не осталось и следа. Больше всего барон сейчас напоминал поджарого и активного молодого лейтенанта в походном строю, что ждёт не дождётся момента показать себя. Даже чёрная траурная лента, которую он уже вот десять лет как носил на манер аксельбанта, казалась не символом вечной скорби, но эмблемой ярости и гнева, медленно и неумолимо закипающих где-то глубоко внутри мужчины.
— Скажи мне, Грегор, — обратился барон к виконту половиной лица, слабоосвещённой светом городских фонарей главной площади Дарммола, куда и выходило окно кабинета, — как ты думаешь, какие у нас шансы?
Сделав пару широких шагов, виконт тоже приблизился к окну и замер на другом его краю, так же, как и барон, задумчиво глядя на пустынную площадь.
— Мы в полной заднице, Гильем. Мы в полной заднице…
***
Куриный гвалт оглушал.
Крепостная стена на рассвете выглядела хищно. Больше всего она была похожа на обнажённую в злобном и хитром оскале победителя пасть. Зубцы её походили на широко расставленные зубы, между которыми, словно какие-то червеобразные паразиты, сновали немногочисленные дозорные.
Всё это было привычно и понятно. Гильем Рейкландский видел подобную картину не раз и не два за свою жизнь. Открытые настежь ставни крепостных ворот, бесстыдно задранная, словно юбка у проститутки, решётка. Сереющий камень стен, почти чёрный от рассветной росы. Слишком оптимистично развевающиеся штандарты на воротных гурдициях. Всё это было, и не раз. Бесконечно длинная колонна входящих в город солдат, все с понурыми, небритыми лицами, ядрёный мат, выбивающийся из общего монотонного гвалта, вопли, крики, мост, слегка, почти невидимо прогибающийся под тяжестью сотен ног. И шеренга сержантов, лейтенантов и прочих командиров всех сортов и мастей, угрюмо застывшая возле распределительного стола, переминающаяся с ноги на ногу, и жаждущая поскорее отметиться, получить баронское предписание для своего подразделения и свалить куда подальше. Хотя бы на ближайшую конюшню, зарыться в сено и сладко продрыхнуть часа два-три.
Барон всё это уже видел. Особенно командирскую шеренгу, стоящую прямо перед его столом. Но кудахтанье, так злившее его, никак не прекращалось.
— Откуда курица? — спросил он, у двух стоящих по бокам бородатых солдат, своей личной охраны.
Солдаты, как и барон, были одеты в свободный кафтан, вышитый мелкими ромбами двух цветов: чёрного и красного. На головах у обоих были широкополые тюрбаны во всю ту же, чёрно-красную полоску. В левой руке каждый держал древко длинной алебарды, по уставу приложенное к плечу.
