Мила Евгеньевна имела на этот счёт противное мнение. Будучи женщиной уже не молодой, но ещё и не старой, с вьющимися, цвета жёлтого золота волосами, женственно упитанным, недряблым телом и всё ещё округлой, достаточно полной, чтобы влюбиться, грудью, она считала, что муж себя запустил.

  - Я тебя по-прежнему очень люблю, но ты только посмотри на себя. Ты обрюзг чудовищно. Не пора ли тебе за себя взяться? - призывала она мужа к благоразумию.

  Аркадий Иванович, хмурясь, отвечал жене:

  - Дорогая, читала ли ты повесть Куприна "Впотьмах"? Я вот уже который раз перечитываю и прихожу в неописуемый восторг.

  Несмотря на все разногласия, жили они душа в душу.

  II

  В один тёплый, безветренный день Аркадий Иванович прогуливался по парку. Прогулка его в этот день затянулась, он бродил по городу без дела, то есть без чтения, уже третий час, и это обстоятельство сводило его с ума.

  Дело в том, что в конце каждого месяца, Аркадий Иванович, вот уже много лет, покупал книги. Был как раз конец месяца, - начатый несколько дней назад роман он дочитал, совершенно неожиданно, вчера вечером (вчера была пятница), хотя предполагал, что только к понедельнику перейдёт к последней главе.

  Отоваривался Аркадий Иванович всегда в одной и той же книжной лавке, - это была лавка дешёвых, поддержанных книг, и он всем сердцем её любил. Аркадий Иванович читал только поддержанные книги. Новые книги он не признавал; к тому же, на новые книги у него не было денег. Роман, дочитанный им вчера, был последней оставшейся книгой, приобретённой в прошлом месяце. Пришла пора покупать новые (старые) книги.

  Книжная лавка, которую так любил Аркадий Иванович, была открыта с понедельника по пятницу. А сегодня суббота.

  Утром, примерно на двадцать первой минуте обдумывания у зеркала накануне прочитанного романа, Аркадий Иванович осознал вдруг, что до понедельника остался без книг. И пришёл в ужас. Что делать? Ничего из уже прочитанного (а домашняя библиотека у него была чрезвычайно богатая) он перечитывать был не намерен, так как уже настроился на вполне конкретную повесть, которая, он знал, ждёт его в лавке. К тому же, следующее "перечитывание" было у него по плану только через два месяца, а Аркадий Иванович страшно не любил нарушать свои планы; он читал книги в строгом порядке, заранее намеченном им самим. Если уж по той или иной причине ему приходилось отступиться от этого порядка, его одолевала тревога, он становился подавленным, раздражительным, противным; а когда он оставался на день или два и вовсе без книг, то им овладевало отчаяние. Сегодня был как раз такой день.

  Чтобы хоть как-то прийти в себя и, по возможности, обратить своё отчаяние хотя бы в тоску, Аркадий Иванович и отправился на прогулку - сразу же после своих "гигигиенических" процедур, - без завтрака и даже без чашки кофе со сливками, который он обожал и пил ежедневно, по обыкновению дважды - после лёгкого завтрака и после плотного ужина. Аркадий Иванович утверждал, что кофе ему как воздух необходим, - утром - чтобы проснуться как следует, прогнать прочь с ночи прилипший сон, а вечером - чтобы крепко и сладко уснуть. Без чашки кофе на ночь он плохо спал - ворочался без конца и видел неприятные, глупые сны; без чашки кофе поутру он был вял в течение дня, и иногда эта вялость сказывалась на "качестве" его чтения.

  Сегодня, однако, Аркадий Иванович вял не был. Вероятно, оттого, что об утреннем кофе он забыл напрочь. А как же иначе? Чтение он обожал больше, чем кофе, и в сложившейся ситуации не забыть об утреннем кофе с его стороны было бы стыдно и оскорбительно - по отношению к святыне, к чтению, о котором он намеревался в течение двух серых, ненужных ему дней сокрушаться.

  Аркадий Иванович почувствовал некоторую тяжесть в ногах (два с половиной часа беспрестанной ходьбы, с его-то вторым подбородком!), и понял, несмотря на гнетущую мысль о подлой судьбе, отравившей его выходные, что хорошо бы присесть, отдохнуть. И Аркадий Иванович принялся высматривать подходящую для него (по его же собственным, особым критериям) лавочку.

  Ему нужна была такая лавочка, которая находилась бы и не всецело на солнце, и не всецело в тени; чтоб вокруг было не шумно, но и не совсем тихо; хорошо, если неподалёку будут похаживать голуби, - Аркадий Иванович признавал голубей и даже чуточку их любил, однако его любви к этим птицам было недостаточно для того, чтобы их кормить - ни семечками, ни хлебными крошками он голубей не угощал никогда, - голуби представляли для него сугубо эстетический интерес, - ему нравилось на них смотреть.

  Аркадий Иванович обошёл весь парк дважды - тщательно, зорко, - но подходящей для него лавочки не находилось. Аркадий Иванович опечаленно завздыхал.

  Но вдруг, совершенно случайно, волею провидения, в которое Аркадий Иванович веровал, его глаз зацепился за красный беретик - яркий, заметный; беретик принадлежал средних лет женщине, решившей, по-видимому, что ей уже сидеть хватит, что нужно пройтись, размять ноги - толстые и неухоженные, совсем не такие, как у Милы Евгеньевны; у Милы Евгеньевны были не ноги, а ножки, и Аркадий Иванович, обычно невнимательный и равнодушный к подобного рода вещам, этот факт почему-то, к собственному своему удивлению, подметил.

  Подметил он также и то, что лавочка, покинутая только что женщиной в красном беретике, стоит под каштаном, заботливые ветви которого надёжно укрывали её от солнца, но в то же время пропускали благосклонно кое-какие лучи - не много и не мало, а именно столько, сколько нужно было Аркадию Ивановичу. Неподалёку от лавочки слышался ненавязчивый, детский смех и смутно доносились откуда-то два-три негромко болтающих, почти не противных женских голоса; и совсем рядом бродил даже бело-коричневый голубь. Последнее обстоятельство несколько смутило Аркадия Ивановича, так как предпочитал он голубых голубей (он считал, что настоящие голуби должны непременно быть голубыми), но рассудив, что и бело-коричневый голубь - голубь, пусть и не совсем настоящий, Аркадий Иванович успокоился.