Она с силой оттолкнула его. Будто почувствовала невероятное давление, от которого захотелось немедленно освободиться. Убежать, спрятаться, только не чувствовать этот нестерпимый, будоражащий коктейль из желания и ярости от того, что он делал происходящее невозможным. Ей так захотелось сделать ему больно. Так же мучительно больно, как он делал сейчас ей, своей близостью, своим бездействием, своей невыносимой нелюбовью.
— Трус.
Нат стремительно направилась к двери. Одна мысль сейчас была в ее выжженном беспощадным желанием мозгу – ПРОЧЬ. Уже практически дойдя до двери, она почувствовала, как Северус мягко поймал ее за руку. Нестерпимо захотелось плакать. Словно все, что сдерживало ее, вдруг разбилось о теплое прикосновение его руки. Она старалась освободиться из его хватки и продолжить спасительное движение на свежий морозный воздух, но он не отпускал. Она не хотела оборачиваться, все еще не до конца справившись со стоящими в глазах слезами. Поэтому бессильно дергала руку, в слабой надежде все же вырваться. Когда Натали перестала трепыхаться, он осторожно потянул ее на себя, заставляя повернуться. Она, как отчаявшаяся маленькая птичка, утомленная борьбой за свободу с жесткими прутьями клетки, безвольно отдавалась этому движению. Он развернул ее к себе и положил руки на ее хрупкие плечи:
— Ну, что ты, моя маленькая птичка… — Северус будто читал ее мысли. Но Нат уже не обращала на это никакого внимания, отчаявшись выглядеть благоразумно, как еще недавно себе обещала. Он осторожно откинул ее волосы назад, открывая лицо. Легко коснувшись кончиками пальцев ее щеки, он запустил руку в волосы, привлекая ее к себе, и Нат, как тряпичная кукла, управляемая опытным кукловодом, сделала шаг ему на встречу. Северус осторожно потянул за волосы, заставляя запрокинуть голову.
— Посмотри на меня, — выдохнул он. — Посмотри…
Нат осторожно приоткрыла ресницы. Он был так близко, так откровенно смотрел на нее своими невыносимо-черными глазами. Эти два пылающих опала, в которых разлились нежность и желание, заполнив до краев. Она была заворожена этим чудом, которое он показал ей, после такого долгого пути в темноте. Ей было уже все равно, что он может подумать, насколько это прилично и о прочей благопристойной ерунде. Она готова была пойти за ним, как за Вергилием, спускаясь на самый последний круг ада к замерзшему озеру Коцит, в котором навечно вмерз низвергнутый небесами прекраснейший из ангелов, что поддавшийся зовам плоти превратился в чудовище. Она сейчас сама превращалась в чудовище, отдаваясь своим страстям, повергающим ее на вечные муки вмерзнуть в него, врасти навечно, так, что уже ножом не отрежешь.
Ее губы приоткрылись, отдавая себя на откуп его нежности. Он мог, как дементор, высосать из нее душу, а мог наполнить ее до краев счастьем и светом.
Северус легко коснулся губами ее губ, словно проверяя выдержит ли его сердце такую муку. И срываясь за ней в совершенно осознанный выбор, скользнул в ее так гостеприимно приоткрытый рот, даря восторг и искупление.
Только пережив пустоту души, он так остро сейчас ощущал полноту жизни. Словно вместе с Нат в нее пришли да волнение, да тревога, но именно они наполняли ее смыслом. Его сердце, как старинный часовой механизм, сломанный беспощадным временем, что после починки снова пошел. Каждая, даже самая маленькая и, казалось бы, незначительная деталь была задействована в сложном механизме, приводя его в слаженное синхронное движение.
Как одно человеческое существо способно вместить в себя весь мир? Она – и ослепительный свет и непроглядная тьма, и безутешная боль и блаженное исцеление, и вселенская скорбь и безмерный восторг. Когда смотришь в ее глаза – видишь вселенную, которая оказывается так мала, чтобы поместиться в них, как и безмерна, чтобы заполнить их без остатка.
Хочется раствориться в ней, вдохнуть, разоблачить. Дыхание сбивается, по телу разливается жар. Он не в силах его унять. Его руки жаждут прикосновений, его губы хотят красть хрупкие крылья поцелуев с ее губ, рассыпать их нежность по ее звенящему жаждой любви и близости телу. Стирать границы срывая стоны, сливаясь до неразделимого “мы”.
Северус чувствовал, как под каждым прикосновением ее жадных губ плавится его кожа. Отслаиваясь сожалениями, не сбывшимися мечтами, болью потерь. Обнажаясь, оставляя после себя только нестерпимо нежную, тонкую, как в момент рождения. Внутри шевелилось что-то огромное, светлое, непомерное, расталкивая льды сомнения, поднимаясь, расправляя крылья, озаряя новым светом надежды его израненную болью потери и вины душу. Словно туда вернулся Бог и наводил свои порядки, возвращая на свои места все, что он, как маленький беспризорник, прятал в тайнике своего сердца: любимых людей, счастливые воспоминания… Пользоваться которыми он себе запрещал так долго, думая, что не достоин. И только она, ворвавшись в его «существование» уверенно и бесповоротно, приняла его всего без остатка, со всеми комплексами, гнусным характером, тоннами не растраченной любви, неисчерпаемыми запасами нежности, целым арсеналом преданности.
Распятый любовью, беззащитный, он весь оголенный нерв. Он наконец отпустил себя, будто занимая в счет будущих одолжений у судьбы эту муку. Северус знал, что непременно придется расплачиваться за этот крохотный лучик счастья, за эту слабость, причем дорогой ценой. Но он понимал, за что ему будет выставлен этот счет.
Ее нежность расплавляла его сознание. Никто и никогда не смотрел на него ТАК. Он будто боялся разрушить этот божественный огонь, бушующий сейчас в глубине ее серых глаз, и это ощущение абсолютной душевной наполненности, которое дарило ему каждое прикосновение ее нетерпеливых рук. Они выцеловывали, вымучивали друг друга не смея… сгорая дотла в этом только им принадлежащем раю, небеса которого горели адским пламенем.
Нат смотрела на него сейчас так открыто, даже если бы он нанес ей удар ножом в сердце, она приняла бы его с благодарностью, не закрывая глаз. А на устах, пока они могут шевелиться, было бы только «спасибо». «Спасибо, что прямо в сердце». Он вошел в нее, и она, выдохнув стон, прикрыла на миг глаза и из-под ресниц ее потекли слезы.
Они любили друг друга так, будто их никогда не предавали. Отдавая себя без остатка. Они были полны друг другом – с одним на двоих дыханием, одним бьющимся так восторженно и нервно сердцем. Точно огонь этой сладкой муки закалял в своем горниле их тела, очищая огнем, соединяя, вплавляя друг в друга, делая нерушимым целым.
Они лежали в темноте, Северус все еще не мог отпустить ее из плена своих рук, запуская пальцы в ее теплые, пахнущие цветами волосы. Дотрагиваясь до быстро бьющейся в агонии венке на шее, ощущая губами стремительное течение крови. Она запрокидывала голову открываясь ему навстречу. Он оглаживал своими ставшими такими чувствительными пальцами ее острые ключицы. Ласкал ее грудь, так удобно умещающуюся в его ладонях. Его руки скользнули под лопатки, и Нат выгнула спину, поддаваясь его порыву. Он накрыл губами ее сосок ощущая языком его твердость. Она застонала в ответ и еще больше выгнулась, запустив нервные пальцы в гриву его черных волос. Где-то в внизу живота снова стало зарождаться желание, будто ненасытный дикий зверь, проснувшийся после многолетней спячки, так жаждавший теперь ее тела. Его губы прижались к ее горячему животу, он вдыхал ее запах. Ее трепет от каждого его прикосновения сводил с ума. Он открывал для себя что-то новое, доселе неизведанное. Он мог пробуждать в ней такую палитру эмоций. Он ощущал себя причастным к музыке ее тела, этой гамме стонов, вздохов, которую рождали в ней его губы, его руки. Северус ощущал над ней власть: пьянящую, повергающую его на новые исследования этого запределья. Если до этого он только брал, то сейчас он ощутил непреодолимую жажду отдавать, усилить эту только для них сейчас понятную музыку.
Ощущение ее волос между пальцев, несдержанность слов, ласк… невыносимое желание, резкое и глубокое движение, приносящее восторг.
“Еще… пожалуйста… ” — шептала она, заводя еще больше. Ее покорность сводила с ума. Ее незащищенность, его власть над ней.
