И Каска была очень благодарна юным друзьям Гатса: Фарнеза, Серпико, Шилке, Исидро окружили её в первое же утро, заново знакомясь с ней, отвлекая и стараясь развлечь. Рот плохо слушался, она сперва кивала головой, а через пару дней стала засыпать их вопросами. Серьезный Серпико рассказывал о кушанском вторжении – какой ад! – очень внимательно изучая Каску из-под якобы скромно опущенных ресниц. Маленькая волшебница Шилке печально говорила о Флоре и сосредоточенно – о Слиянии Сфер, а Фарнеза, её верная нянька, так проникновенно описывала подвиги Гатса, что рыжий Исидро становился ей за спину и в особо пафосные моменты изображал игру на лютне или хор мальчиков. Каска слушала, смеялась, запоминала, ужасалась, а когда становилось совсем невмоготу, уходила одна в кленовую рощу и обнимала теплые деревья, и не двигалась, пока к ней не прилетал Пак.

Эльфик наедине с ней был очень серьезен. И рассказывал о странствиях с Гатсом только с глазу на глаз, утирая ладошкой Каскины слёзы. Как она могла благодарить его за то, что сберег этого бешеного от демонов, себя самого и воспоминаний, которые хочется выскрести, сунув кинжал в ухо? Только поцеловать в голову-одуванчик и сказать: «Спасибо. Я твоя должница». Эльфик только улыбнулся:

- Каска, он очень тебя любит.

- Я знаю.

…Но по ночам эта эльфийская сказка заканчивалась и начиналась мрачная баллада ужасов. На закате приходил Гатс, и им с Каской предписывалось сразу выпивать лекарство и засыпать. Поселили их, по негласному решению, в рядом стоящих маленьких шатрах, а все остальные спали в большом поодаль.

И эти ночи оказались пыткой. Каска засыпала, но отвар прекращал действовать прямо во сне… и серая пелена сменялась на тьму и красную слизь, в которую падал отравленный Джудо, из которой с хлюпаньем вылезали кошмарные пасти, раздирающие Тома, Уилла, щупальца, потрошащие Дага, пробивающие насквозь и утаскивающие Никола и Пиппина. А она сама пыталась уползти на четвереньках прочь, окровавленная, пронзенная болью, как штырем, от ног и до горла, слыша лишь рёв Гатса и слабый плач внутри себя, плач превращающегося в демона младенца.

Немая от ужаса, она распахивала глаза, и полотняные стенки шатра под порывами ветра хлопали как гигантские крылья, и Каска выскакивала наружу, трясясь и озираясь. Самым спасительным местом оказался фонтан: журчание и прохлада мерцающей воды ничем не напоминали Затмения, и Каска сначала долго смывала с рук невидимую кровь, а потом пыталась напиться из деревянной чаши, но руки дрожали, расплескивая воду, а зубы стучали по краю чаши, едва не разбиваясь. И тогда Гатс, всё это время молча стоявший у неё за спиной, осторожно наполнял чашу, смачивал водой полотно, вытирал прохладной тканью её лицо и поил её водой, пока Каска не успокаивалась. Для разговоров не было ни сил, ни тем, ни слов. Лишь на вторую ночь Каска с трудом выдернула из себя:

- Опять приснилось.

Гатс стоял неподвижно, как скала, но его культя дернулась, челюсти почти щелкнули, когда он произнёс:

- Каска! Я брошу его голову тебе под ноги!

Но она в ответ истошно закричала и зажала ему рот ладонью.

Потом три ночи были как одна: прохладная вода, объятия без слов у фонтана. Каска вдыхала запах Гатса, чтобы он стал еще реальнее, осторожно касалась пальцами мертвого века, волос, рубахи. И она сразу заметила, как он страшится прикоснуться к её коже, лишь слегка обнимая за талию и касаясь щекой волос. Потом Гатс очень точно угадывал момент, брал её за руки и отводил в шатёр. Зайдя внутрь, Каска резко уставала, тело обмякало, он, словно ребенка, укутывал её в покрывало и сидел рядом, словно страж, высеченный из черного камня, пока она не засыпала.

На шестую после исцеления ночь, она не дала ему уйти, взяв за руку:

- Побудь со мной, Берсерк.

Он не проронил ни слова, улыбнулся горько и лег рядом, опять на расстоянии, лишь бы не коснуться ненароком. Пора спрашивать:

- Через четырнадцать дней полнолуние. Как думаешь, Гатс, наш сын появится?

- Думаю, да, - голос спокоен, но Каска знает этот тон и это выражение лица.

- Кто сказал тебе? – ей вдруг хочется плакать, но она сдерживается.

- Рыцарь-Череп, который нас…

- Я знаю!

- И Ханафабуку два дня назад. Я спросил…

- Нет, не сейчас!

Она прячет лицо в подушку, а он гладит её очень нежно по волосам. Больше они не говорят…

Следующий день отличился тем, что Каска прошлась по деревне и с удовольствием обнаружила у плотника три деревянных учебных меча и щита, и, выбрав себе поляну и размявшись, попробовала тренироваться. Взмахи, выпады, прыжки, блоки с приятным узнаванием отдавались в теле, и Фарнеза, бочком вышедшая из-за орешника, восхищенно протянула:

- Каска, да вы… ты – истинная воительница!

Сердце захолонуло, Каска опустила меч, вытерла пот с лица и смогла улыбнуться:

- А ты, милая нянюшка, лучше бы тоже взяла меч. Магу с отрубленной головой волшбить сложно.

- Я умею! – Фарнеза резко шагнула вперед и так же резко опустила голову, - Но плохо.

- Так что бери-бери! И потом, должна же я чем-то отдарить тебя за заботу? – внутри потеплело, и Каска начала понимать, что произошло с Гатсом.

Под вечер, смазав синяки и мозоли Фарнезы мазью, похвалив её успехи и сдав на руки изумленному Серпико, Каска вернулась в свой шатер с лампой, книгой, бумагой и письменным набором. Разложив всё на напольном столике, она занялась чтением и письмом. Едва было привыкшие к мечу пальцы отказывались держать перо, а слоги скакали перед глазами, вызывая головную боль, но Каска упрямо переворачивала страницы.

Стемнело. Вокруг лампы закружился мотылёк. Неподалёку раздались тяжелые шаги. Каска захлопнула книгу и сжала пальцы в кулак. Пришло время объяснений.

Она не ошиблась в Гатсе. Он отбросил полог и рухнул на колени, вперив в неё безумный взгляд глаза, а мышцы вокруг второго дергались, будто он вот-вот раскроется. Гатс был жалок и страшен, как живой мертвец.

- Я не имею права быть с тобой! Я зверь! Я пытался убить сына и растерзать тебя в том лесу. Я одержимый кровью пес войны!

Обдуманные слова вспыхнули в голове и сгорели. Резко подавшись вперед, Каска зашипела, горло саднило от слёз:

- Много лет назад! Вот это я тебе и говорила! Так и сбылось!

Отшатнувшись, он сглотнул, явно проглотив тоже готовые слова. Лицо Гатса стало таким, как у водопада, когда его накрыли воспоминания, будто он резко очнулся после срыва:

- Прости меня.

«И это ты говорил. До чего ты предсказуем».

- Я знаю, что ты скажешь! Что уйдешь, что не достоин быть рядом. Не смей! Дважды ты меня уже оставлял!

Гатс наклонил голову, чуть оскалившись, словно готовый к прыжку зверь:

- Я не могу от тебя уйти. Никто и никогда не поймет, что с нами случилось. Пак… Эти дети… Цыплята при Гатсе-куропатке, - он грустно и зло улыбнулся. – А лишь ты понимаешь, что нас ждёт, чего ОН захочет. Но как я могу просить тебя быть рядом?

Каска истерически расхохоталась, уткнувшись лицом в сжатые кулаки, сквозь слезы выговорила:

- Ты боишься меня чем-то напугать или шокировать?! Меня?! Попробуй!!!

А вскинув голову, она увидела на лице Гатса страх. Страх, что она опять сойдет с ума, сбежав от ужаса и боли, что её выкрик – опять последний. Его челюсти разжимались с трудом:

- Тогда будь рядом и убей меня, если я не смогу! Но клянусь, Пёс никогда…

А теперь и Каскин самый главный страх выполз из тьмы под разумом:

- Мне не нужны клятвы, Гатс. Кроме той, что ты не пойдешь ЕГО путём.

Гатс дернулся, как от удара в живот. Воздух вокруг окаменел, а потом разбился на тысячи кусков.

Но в следующий миг полог палатки мягко отбросила цветущая лиана, из ночной темноты выступила полупрозрачная цветкоподобная фигура, ростом с саму палатку, замерцали огромные фиолетовые глаза.