О, от этого многие плакали. Завидовали счастливцам, которых до карантина посещали дети и внуки. Объявляли таким «семейным» бойкот и развозили грязные сплетни. Почтальонов караулили у ящиков, одаривали имбирным печеньем и мятными карамельками, даже старались дать взятку деньгами – чтобы только донёс письмо или открытку, не потерял, не забыл.

Бабули не бедствовали, хорошая пенсия переводилась на счёт организации, и обитателям дома престарелых обеспечивали достойную жизнь. У них были двухкомнатные квартирки с собственной кухней, сюда они забирали из бывших домов любимые вещи, привычную мебель, одежду, бигуди и фотографии. Фотоальбомы как резервуары памяти скрывали под обложкой самых близких, детство, молодость – всю жизнь.

Карантин внёс коррективы: родных к старичкам больше не пускали и выходить запрещали – они были в группе риска. Самой молодой бабушке Пяйви было 78 лет. От этого они стали плакать больше и чаще, а расход успокоительных увеличился почти вдвое.

Каждое утро Клэр начинала с подъёма подопечных. Нужно было разбудить, убедить в том, что начался новый день и нужно жить. Это было самое сложное. Многие отказывались просыпаться, расставаться с близкими, которых видели во сне. Другие спросонья не могли вспомнить даже своего имени. После подъёма – смена простыней, часто описанных. Утренний туалет, подмывание, вылавливание челюстей из стаканов и водворение их на место. Расчёсывание и укладка волос, стрижка ногтей – бабули страшно себя царапали, нанесение жирного крема на всё тело – без этого ни одна не желала одеваться, старая кожа была сухой и чесалась от одежды. Выбор наряда, колготки, платья, иногда даже помада и румяна – женщины оставались женщинами. С мужчинами было проще: они как-то по-солдатски приноровились к новой жизни, были послушны и скромны в требованиях. На деле многие из них действительно прошли несколько войн и видели времена похуже.

Старичков кормили от души в общей столовой. Трижды в день Клэр привозила тех, кто был на креслах-каталках, и устраивала их за столиками. Затем помогала спуститься тем, кто ещё передвигался сам на роллах – удобной каталке на колёсах, напоминающей устойчивый самокат. Многие уже не могли обойтись без помощи. Некоторые бабули просыпались не в духе и заказывали еду к себе в квартиры. А те, кто собрались, начинали галдеть, словно первоклассники в школьной столовой.

Клэр и её коллеги разносили еду, терпели капризы и выполняли просьбы. Одна пила только пиво, другая не переносила горбушки хлеба, третья ненавидела куриный бульон. Стоило ошибиться – тарелка горячего супа летела на пол, обдавая ароматными брызгами всё вокруг. Чем старше становятся люди, тем больше они возвращаются в детство, к истокам. Так, рассердившийся за столом годовалый малыш швыряет первые «взрослые» блюда на пол. Клэр быстро изучила вкусы каждого из подопечных, даже завела особую тетрадочку. Кроме пищевых пристрастий, она вносила туда воспоминания, факты из жизни, имена детей, внуков и котов. Каждая из бабуль была уверена, что Клэр здесь только для неё, и потому часто они рассказывали о личном, ведя негласную борьбу за внимание персонала.

У них оставались деньги на регулярные посещения парикмахера, доставку продуктов и подарки внукам. До карантина их вывозили на прогулки, по четвергам устраивали хор, просмотр фильмов или даже танцы. Кто танцевать не мог – глядел из колясок и аплодировал. Дедов, как водится, было намного меньше.

– Как на войне, – вздыхала роува Мирка. Это почтительное обращение к дамам пришло в Финляндию из протогерманского языка – от «фроува», превратившегося в знакомое немецкое «фрау».

А в воскресенье была сауна.

Клэр уже почти привыкла к новой жизни, успела проникнуться симпатией к некоторым своим подопечным и яркой антипатией к другим: встречались невыносимо вредные бабки, ежедневно испытывающие терпение и силу воли девушки.

Нелегко было и мужчинам. Дед Тойво всегда просил надеть ему пиджак. Всю жизнь проработав директором крупной фабрики, имея три сотни человек в подчинении, основатель благотворительного фонда для детей, он привык быть на виду и не терпел треников и свитеров. Дед Тойво носил катетер для мочи, который был пристёгнут к спинке инвалидного кресла и противно булькал при движении. Как ему было стыдно! Однажды Клэр неуклюже потянула мешок, чтобы отстегнуть, и мутное пенистое содержимое расплескалось прямо на пиджак дедушки Тойво. Старик беззвучно заплакал. Клэр разревелась вместе с ним.

– Не переживай, милая, – тут же принялся утешать девушку её старый друг.

Дед Пекка играл на гармони. Он был завидный кавалер, бабули охотились на него, занимали очередь на танцы. У Пекки вместо ноги была палка, а на глазу бельмо. Зато в другом – молодецкий задор и любовь к жизни.

Роува Синника изводила Клэр на обедах.

– Киселя принеси. Нет, кваса.

– Я просила кисель, ты глупая, что ли?

– Уже расхотела, принеси хлеба ещё, чёрного, верхнюю горбушку.

– Что это за помои? В меню написано «подлива».

– За что я вам деньги плачу?!

Клэр старалась обходить её столик стороной.

Каждый выживал как мог. Роува Эва выбрала другую тактику. На все свободные деньги она заказывала маленькие шоколадки в тёмно-синих обёртках с разными вкусами и раздавала их тем, кто ей помогал. Клэр было неудобно брать шоколадки от бабули, но она брала. И ела тут же, в подсобке, заедала стресс.

Большинство старушек старались задержать сотрудников у себя в комнате разговорами, им было очень скучно и одиноко. Но Клэр убегала под предлогом работы. К Эве она ходила бы и без шоколадок. Эта старушка получала наслаждение от жизни даже в свои 90 лет. Она рассказывала так красиво, что только записывать за ней успевай. Про любовь и войну, про жизнь и смерть.

– Знаешь, kultaseni12, когда я была самой счастливой? – спросила как-то бабуля Клэр и, не дожидаясь ответа, продолжила. – Я прожила долгую жизнь, но самые счастливые годы были во время войны.

– Как такое может быть? – девушка непонимающе присмотрелась к старушке, в своём ли та уме.

– Когда ежедневно видишь смерть, начинаешь ценить жизнь. Как мы радовались после войны! Но ещё больше – во время. Когда ещё один день прошёл без обстрела. Когда с девками стирать на берег идём, а по пути солдатик – мужчина, живой, красивый, осталось только подрасти чуть. Когда кусок хлеба, серого, с песком внутри, подарила булочница. Все голодают, а она раздаёт даром, просто оттого, что счастлива, что жива. Каждый раз, когда рушится что-то глобальное, человек снова становится человеком. Очищение случается. Давно такого не было, вам и не понять. Ты вот молоденькая совсем, 30 лет, ничего ещё не видела.

– Надеюсь, так и будет… – ответила поражённая такими простыми откровениями Клэр.

Смерть и без участия вируса регулярно приходила в бабкин дом. То и дело за обедом недоставало одной из седых голов. Двери дома престарелых были крепко закрыты для эпидемии, случись она тут – за неделю не осталось бы ни одного в живых. Стариков болезнь не щадила.

Клэр было невыносимо смотреть на многоликую старость. Живущие здесь были уже словно мертвы, на них поставили крест. Девушка знала, что в других странах не так. Она слишком много читала и путешествовала, чтобы быть до конца финкой и увериться в правильности такого добровольного ухода из своего дома, от семьи.

За два месяца работы смены Клэр ни разу не выпадали на воскресенье. Но двое из её коллег слегли с инфекцией, и девушке пришлось выйти на работу внеурочно.

– Ну что, сегодня сауна, будет жарко, – пошутил Ярри, напарник.

После завтрака они начали.

– Первыми везём всех с пятого этажа, – скомандовал опытный санитар.

Когда все бабули, прижимающие к себе пакеты с мочалками и полотенцами, были доставлены в сауну – кто под руку, кто на креслах, кто на роллах, – процедура началась.

– Мы вместе будем их мыть? – спросила Клэр.

– А как иначе? – удивился Ярри.