– Ну, что, куда дальше? Муж-то, как? Едет? – она догадалась, что, по-видимому, не стала отпускать такси и успела сообщить, что приехала за мужем. Но она совершенно не помнила этого, не узнавала свои «больничные» пакеты на заднем сиденье, как и не узнавала самого водителя.

– Что с вами, – привидение увидели? – растянув губы в щербатой улыбке спросил таксист, – Такая веселая была, когда сюда ехали, – что, муж не ждал, поди!? – парень искренне радовался собственному остроумию.

Женька криво улыбнулась и выдавила: Да нет, он не едет, он… не может, – они сели в машину, – На Октябрьскую, пожалуйста, я скажу где…

30 октября 1997 года у Женьки начался первый в её жизни запой. Она ехала в такси после кошмарной сцены в мастерской к единственному человеку, которого могла бы сейчас выдержать рядом – Тусе. Деловитая, умная и смышленнаяТуся, не будет лезть к ней с расспросами и советами. Как раз то, что нужно Женьке сейчас. С ней можно говорить и молчать с одинаковым комфортом. Первый стакан водки Женька маханула ещё в чебуречной, вызвав живой интерес у некоторых посетителей. Затем она велела остановиться у магазина, где стопроцентно имелся вино-водочный отдел, и купила несколько бутылок вина и рябины на коньяке.

– Хорошее применение денег, полученных от Элеоноры – пронеслось у неё в голове. У таксиста настроение испортилось, когда она, звеня бутылками, плюхнулась на сиденье. Он хмуро молчал до самого Тусиного дома и даже не поблагодарил, когда она расплатилась, щедро округлив цифры на счетчике. Он нетерпеливо барабанил пальцами по рулю, пока она выгружалась, опасливо следил взглядом за жирным пакетом с промасленными сверх всякой меры, и оттого еще более вкусными, горячими чебуреками и едва Женька захлопнула дверцу, рванул с места и уехал.

Наташа Морозова, она же Натуся, она же, в совсем усеченной и самой в отношении её, употребляемой форме, которое ей, пухленькой и маленькой блондинке со смешными завитками-кучеряшками на висках и затылке, очень шло – Туся, дома отсутствовала, так как была на работе. Но жила она со своей бабушкой, которая и впустила Женьку, так как хорошо её знала. Считалось, что бабушка очень больна, какой-то непонятной, загадочной болезнью, которая не позволяла ей уже много лет не то, чтобы работать, но даже поддерживать свою квартиру и саму себя хотя бы в относительной чистоте и порядке. Однако заболевание это совсем не мешало ей следить за новостями из области шоу-бизнеса, живо интересоваться частной жизнью знаменитостей, а также их, не всегда касающимися творчества, сомнительными достижениями. Нина Ивановна обрадовалась, открыв дверь:

– Ой, Женечка, молодец, что зашла, Тусечка скоро вернется, проходи, – она запахнула черный шелковый халат, с белыми ромашками, надетый прямона грязноватую ночную сорочку и вытерла руки оподозрительной расцветки фартук, – Представляешь, – Нина Ивановна захихикала, как семиклассница, – У Льва Лещенко – 22 сантиметра! – бабушка с вызовом смотрела на девушку, в предвкушении бурной ответной реакции. Женька непонимающе смотрела на неё:

– Что 22 сантиметра?! Вы о чём? – порозовевшие щёчки и хитрый взгляд без тени смущениявыдавали бабулю с головой.

– Нина Ивановна, – укоризненно произнесла Женька, – Перестаньте вы читать этот мусор, фу!

Тусина бабушка, чуть потупившись, отвеларукой, с длинными, правильной формы, но с не слишком чистыми ногтями совершенно белые пряди волос, с прищуром глянула на Женьку и подмигнула ей, как верной сообщнице. Усадив нечаянную гостью к столу, на котором лежали старые газеты, захватанные грязными руками очки с треснутой оправой, тарелки с остатками еды, маникюрный набор с недостающими предметами, чайный гриб, темная отзастаревшего налета чашка, томик Мопассана, что-то ещё, чему Женька затруднялась дать название, Нина Ивановна, как всегда, произнесла: «Извини, тут немножко не убрано». Эту фразу она говорила и месяц, и год, и три назад, когда Женьке случалось бывать у них с Тусей. По навесным, когда-то белым шкафчикам деловито сновали взад и вперед орды тараканов. На полу не желательно было долго стоять: существовала большая вероятность устойчивого прилипания. Бедная газовая плита, со дня своего водворения в этой квартире, вряд ли была знакома хотя бы с самым примитивным моющим средством. Использованные спички после розжига, просто складировались тут же под конфорками, там же, где нашли свой приют всевозможные остатки готовящейся пищи, сгоревшего молока и прочая, прочая. «Почему Туська не наведет порядок, как же можно жить тут?!» – очередной раз подумала Женька. Время от времени Нина Ивановна зачем-то посыпала все это добро толстым слоем пищевой соды, на котором со временем формировался новый слой.

«Интересно, что они будут делать, когда этот слоеный пирог достигнет своей критической точки, то есть станет выше конфорок» – почему-то Женьке казалось это чрезвычайно важным.

– Нина Ивановна, а давайте я вам плиту отмою! – вдруг громко спросила Женька. Туськина бабушка замахала полными ручками и засмеялась, удивительно красивым грудным смехом:

– Что ты, детонька, что ты, я совсем недавно её мыла, не стоит, – тогда Женька, насчитавшая не меньше пяти «слоев», задумалась на секунду и выпалила:

– А знаете, у меня вино есть, хорошее, «Каберне» называется, давайте выпьем! – Женька проговорила это бодрым, радостным голосом и вдруг заплакала. Нина Ивановна растерялась, снова поправила свой халат, который упрямо расходился на груди, потом, как будто вспомнив что-то, просияла и сказала:

– Можно и выпить, только мне немножко, у меня же вегето-сосудистая дистония, ты знаешь, да? – Женька протяжно вздохнула, моментально почистила содой граненый стакан и чашку, липким ножом срезала капроновую пробку и разлила вино, одновременно кивая в том смысле, что, конечно знает про «ужасный» диагноз бабушки Нины. Женька выпила залпом пол-стакана вина и тихо сказала:

– А знаете, мне муж изменяет… А знаете с кем? – судя по тому, какое растерянное выражение снова приняло лицо Нины Ивановны, она прекрасно бы обошлась без этой информации. Женька вовремя спохватилась и, как можно беспечнее выпалила:

– Ой, что это я, расскажите лучше, что вы ещё интересного прочитали за последнее время, но только, чур, не про сантиметры, ладно? – Женька, пользуясь тем, что бабушка, с воодушевлением принялась искать газету, снова налила себе вина и даже успела выпить. Нина Ивановна, усевшись напротив Жени, выудила из-под вороха газет свои очки, вытерла их о грязный фартук и приготовилась читать вслух. Она это занятие очень любила, но поскольку читала Нина Ивановна плохо, видела даже в толстых, всегда залапанных очках ещё хуже, то редкие слушатели уже через несколько минут не выдерживали и под самыми разными предлогами неизменно исчезали с публичных чтений, со скоростью, которой позавидовал бы самый шустрый таракан. Видя её намерения, Женя, чуть не поперхнувшись, успела выпалить:

– Да вы так, сами, Нина Ивановна, вы же прекрасно рассказываете. Нина Ивановна внимательно глянула на неё, сняла очки, в задумчивости пронесла их мимо футляра и опустив в грязную тарелку с засохшими остатками риса, торжественно произнесла:

«Алла Пугачёва и Филипп Киркоров думают о суррогатном материнстве» – озвучила она на память заголовок из очередной бульварной газетенки. Женька остолбенела на секунду и расхохоталась:

– Вы просто чудо, Нина Ивановна, вы это знаете? А у меня чебуреки есть, хотите? – Только они остыли, наверное.

Вернувшаяся с работы через пару часов Туся застала странную картину. В зале, возле громко работающего телевизора посапывала в кресле бабушка. А в маленькой комнате на Тусином диванчике, свернувшись калачиком, спала беспробудным пьяным сном её подруга Женька. На полу валялись пакеты с вещами, а на прикроватной тумбочке стояла почти опорожненная бутылка из-под вина. Оставшиеся напитки, бережно припрятанные их обладательницей в глубине книжного шкафа, Туся обнаружит только спустя два дня, всё это время не понимая, каким образом, не выходящей никуда Женьке, никак не удается протрезветь. После того, как Туся провела небольшое расследование и обнаружила несколько пустых бутылок в том же книжном шкафу, она вышла из себя: