В прежние времена, когда лето набухало зрелостью, вдруг, будто выдохнувшие все свои печали, начинали благоухать кусты жимолости и акаций. Густыми, будто нарисованными сажей вечерами они в один миг насылали на мир ряды серьезных сердитых разведчиков – майских жуков. Жуки тяжеловесно и прямолинейно чертили пространство всегда на одной высоте, высоте лба второклассника. И когда бегущий мальчик и жук сталкивались лоб в лоб, мальчик останавливался, проверял свой лоб ладонью и озирался по сторонам пока не находил жука, что бы убедиться, что с тем все в порядке. Жук тоже озирался, он некоторое время летал вокруг себя и мальчика, иногда даже сталкиваясь вновь, пока не вспоминал о своих делах. Он тоже не таил обиды на мальчика.
Мир, в котором очутился Семен, был квадратным, и правили в нем мудрые горбатые люди. Чтобы не плакать, люди смеялись над другими; те в свою очередь таили злобу и все, что было светлым и чистым было в неизвестности. А неизвестность была огромна.
Утром и весь день люди хохотали и ругались, работали и хохотали. Вечером пили и хохотали. А когда приходила ночь, зачинали новую жизнь и плакали.
Город был пропитан едким туманом вражды, который не рассеивался даже в солнечный день, а лишь превращался в ленивую дымку. Земля была квадратной с множеством квадратных зданий на ней. И на этой квадратной земле росли горбатые люди, которым часто приходилось сгибаться, чтобы посмотреть, что там за углом. И дети у тех людей тоже были горбатыми. А самые горбатые, кто лучше всех умел заглядывать за угол, правили миром.
По соседству с Семеном в самой большой комнате второго этажа их деревянного дома жили тетя Шура и дядя Саша. Всего в огромной коммунальной квартире жило четверо мужчин. Старшим был дядя Саша. Он был почти стариком. В соседней с Семеном комнате жил дядька Вася «тронутый». Вася сутками крутил на патефоне пластинки Козловского, ходил полубоком животом вперед, размахивая при ходьбе одной рукой, и гортанно с повизгом ныл арии. Еще жили отчим и в дальнем малом коридорчике грузный Степан. Степан водил большие фуры заграницу, пользовался импортным одеколоном, делал в коридоре зарядку (поднимал гири), сотрудничал с органами и хорошо питался. Когда он приезжал на короткое время из рейса огромная кухня, расположенная на стыке большого центрального коридора и первого малого, по нескольку раз за день наполнялась ароматами жареного мяса и другими густыми запахами. Коридоры были разделены высокой в восемь ступенек лестницей, являющейся местом для курения. Жильцы выходили из комнат томимые ароматами, у лестницы останавливались и обсуждали…. Степан был уверен, что его семья живет лучше других, и считал себя культурным человеком. Был еще взрослый парень Толик, но его видели редко. Толик избегал милиции, и жители гадали, куда он попадет, в армию или тюрьму.
Комната двух Саш – тети Шуры и дяди Саши – располагалась в дальнем конце большого центрального коридора. По соседству в начале второго малого коридора за лестницей из трех ступеней в своей комнате жил Семен. Комната дяди Саши была огромной, светлой, с высоченными потолками. Дядя Саша был электриком. Наличие тока в розетке он проверял, трогая пальцами оголенные провода. Пальцы его были заскорузлые, а напряжение в сети – 127 вольт. Длинный стол, стоящий вдоль стены с тремя окнами, освещался люминесцентной лампой, диковиной того времени. На столе дымился паяльник. На застеленной газете стояла бутылка вина, жестянка из-под килек, лежала пачка беломора с коробкой спичек. Стол был завален грудами разобранных радиоприемников, спутанными пучками проводов и прочим радиохламом.
Тетя Шура и дядя Саша пили. Всегда. Портвейн. Тетя Шура становилась крикливой, и дяде Саше приходилось хранить покой за двоих. Открытая дверь в их комнату означала, что пьют они уже давно. У них были две дочери. Взрослая – Зоя, похожая внешне и своей разумной неторопливостью на отца. Ей было пятнадцать, она была вдвое старше Семена. Ходили слухи, что она уже вела взрослую жизнь с мужчинами. Зоя покровительствовала коридорной малышне, дарила конфеты. Маленькая младшая дочь Любочка была похожа на тетю Шуру. Любочка была кругла лицом с темными сверкающими глазками. Любочка недовольно складывала губки и сердилась.
Семен вышел из комнаты и остановился на верхней ступени лестницы. Дверь в комнату дяди Саши была распахнута, а по коридору медленно шел он сам. Дядя Саша до рези в глазах был сосредоточен. Он нес с кухни сковороду, в которой шипели и скворчали в масле жареные котлеты. Будучи отчаянно пьяным, он взял сковороду с плиты голыми руками. Скрюченными пальцами сжимая раскаленное железо, дядя Саша преодолевал коридор шаг за шагом и беззвучно плакал. Казалось, что шипят в сковороде не котлеты, а слезы дяди Саши и сама его жизнь.
ГЛАВА 3
В детстве маленький Семен слушал взрослых. Спрашивал их, – «Это что?» – ему отвечали. Он спрашивал снова. И однажды, ему сказали, – «Отстань!» Семен удивился и спросил, – «Почему?» Взрослые смеялись, путали его, в ответ сами спрашивали, – «Почему?! Почему…. Почему!» Семен задумался и объяснил им «почему», наступил их черед удивляться. Теперь Семен устал, испытал отчаяние и впервые сам спросил себя, – «Зачем?» Он испугался…, но снова и снова думал, – «Зачем…?! Почему…?!»
Страх был всегда, темный и всегда внезапный. И рождался в самой глубине плоти. Однажды жена рассказала Семену историю о том, как ее сестра в игре, в шаловливом баловстве, возможно чуточку намеренном и злом, нагнала на нее животный гипнотический страх. История понравилась Семену. «Если можно внушать страх другому человеку, значит можно внушить страх и самому себе?!» – подумал он. «Все новое неожиданное непонятное вызывает безотчетный страх. А если вызвать самому у себя чистый, ни чем не мотивированный страх – может быть это позволит познать тайну, изведать необъяснимое, откроет дверь окружающей бездны?» – рассуждал он.
Семен стал искать страх.
Семен получил ответ и очень скоро. Да….
Начал Семен с самого простого. Он вспоминал страшные события и чувства, которые при этом испытывал. Потом отбрасывал события и старался проникнуть только в чувство. Конечно, нелегко по-настоящему переживать чувство, не думая о событии, и он вспоминал, чем сопровождается внезапный испуг, превращающийся в цепенящий страх. Он представлял, как холодеет лоб и от затылка ползут мурашки, тело становится ватным безвольным. Вспоминал сухость во рту, спазм, одышку, резь в груди. Оживлял ощущения, и временами испытывал страшное затмение чувств.
Семен вспоминал свой первый детский страх….
Ему три года он сидит в своей кроватке в дальнем от окна углу освещенной солнцем комнаты, а перед окном громадной тенью мечется большой человек. Человек громко говорит, в отчаянии выкрикивает слова, ломая свет поленьями рук. С мукой, со стоном, со слезами в голосе он будто жалуется…. Жалуется, что меченосцы убивают всех, кого только могут убить, а ненасытные телескопы жрут глупых гупей… – ВСЕ ЖРУТ ДРУГ ДРУГА. Аквариум, смахнутый с окна его тяжелой рукой, летит с подоконника на пол и разбивается вдребезги. Человек ушел, а на полу в осколках стекла в луже воды шлепаются об пол рыбки. Человек тот отец Семена.
Ночью Семен остался один. Мама уложила Сему в постель, поправила одеяло, погасила свет и ушла на работу. Сема понял, что он такая же рыбка. Он закрывал глаза, но во тьме падал в черный колодец и цепенел от ужаса. Он старался держать глаза открытыми и смотрел на плывущую в молочном свете ночи мандолину, пришпиленную гвоздиком к темной фанере шифоньера. Но все равно проваливался в колодец и летел. Сема почувствовал, что такое смерть и впервые на следующий день не играл с соседской девочкой.
Первый страх не стал нужным невообразимым ужасом, в теплых глубинах памяти воспоминания потекли покойной рекой.
