Софи говорила о мистических существах – о богах – и заставляла пламя танцевать на кончиках своих пальцев. Намекала на существование других, высших, созданий. Например, кого? Все, кого я повстречала, были людьми. Озлобленными людьми, думающими, будто я воскресла из мертвых после убийства их короля с королевой и подстрекала жителей их города к восстанию.

Но где находится эта Цирилея? Где на земле может существовать средневековый город с войной, развернувшейся прямо на городских улицах, и королем, который не слышал о Нью-Йорке? Королем, что казнит людей и говорит о неких заклинателях и магических силах?

Неужели в мире может существовать волшебство?

Столетия назад они тысячами сжигали женщин за колдовство из-за суеверий, а не фактов. По крайней мере, так написано в учебниках истории. Но что, если магия – это правда? Что, если Софи каким-то образом вернула меня в то время, в место, которого больше нет на карте? Либо так, либо…

Ты собираешься войти в мир, не похожий на тот, который знаешь.

На небе две луны.

Нет, это невозможно.

Ничего из этого не может происходить. Это бред. Такой же, как у моего отца. Мой худший кошмар – что его болезнь наследственная – сбывается.

И все же мою ладонь саднит от клинка Зандера, а колено – от удара о каменный пол, и звук захлопывающейся двери камеры по-прежнему звучит в ушах. А завтра утром, когда я буду прикована к одному из тех столбов и дрова загорятся, все услышат мои крики – в этом я уверена.

Где бы я ни находилась, это все слишком реально.

Я и прежде бывала в отчаянных ситуациях – черт, да все последнее десятилетие моей жизни одна сплошная отчаянная ситуация – однако ж сейчас все ощущается иначе.

Прохаживаясь по камере, я чувствую, как с течением времени стены становятся все ближе. Я делаю паузу – достаточно долгую – и смотрю на небо. С этого ракурса видно только одну луну – нижнюю, большую – и она все еще ярко светит, но до рассвета не так уж и много часов.

Я тереблю кольцо на пальце: его белый камень гладко касается моего большого пальца.

– Софи, если ты слышишь… вытащи меня отсюда, – бормочу я полным отчаяния голосом.

Кольцо помогло мне, когда понадобился свет в глубоких темных водах. А вдруг оно как-то сможет взломать замок или…

Взломать замок.

Преисполнившись надежды, я тянусь к влажным волосам. Вероятно, они были уложены и скреплены золотыми заколками, вроде той, что король держал на ладони. Если только…

Мои пальцы находят металл. Я с облегчением достаю из волос заколку, прихватывая заодно и парочку прядей. У меня почти вырывается смех, когда я отыскиваю еще три таких же шпильки в этой замысловатой прическе. Затем спешно опускаюсь на колени перед дверью камеры, молча благодаря Тэррин за еще один навык, которому она меня научила. И пусть я уже много лет не взламывала замки, основы я помню.

С этого ракурса плохо видно, но замок на двери камеры похож на обычный висячий, только старый, громоздкий и железный. Это не очень удобно, однако мои руки довольно худые, а булавки длинные. И более хрупкие, чем я думала. Первая сразу же ломается.

Выругавшись, я откладываю заколку в сторону. Со второй обращаюсь более осторожно, когда просовываю ее в замочную скважину. Работаю очень аккуратно, двигая туда-сюда. Руки болят от напряжения. Наконец раздается щелчок. Едва дверь камеры распахивается, меня охватывает невероятное облегчение, пусть я и знаю, что это лишь первая преграда, которую мне придется преодолеть, чтобы вырваться отсюда.

Задавшись новой целью, я бегу обратно к окошку, чтобы лучше подготовиться и оценить ситуацию. В этот поздний час площадь патрулирует только один страж. Те, кто возводил конструкцию, ушли, поскольку их работа завершена. Несколько мгновений я наблюдаю за площадью, ища малейшее движение в тени, но, кажется, ничего там нет. Либо Боз уверен, что никто не попытается меня освободить, либо он попросту не может выделить больше солдат на патрулирование площади, ведь они нужны где-то еще, пока в городе продолжаются беспорядки.

Возможно, ему следовало бы больше беспокоиться о том, что его драгоценный король непреднамеренно указал мне выход.

Я начинаю считать шаги единственного стража, как делала много раз до этого, – признак усталости человека, пытающегося пережить длинную смену на работе. Двадцать шагов до наполненной сеном повозки, затем он возвращается к башне, а после идет в противоположном направлении – тридцать шагов к первому костру. Он проделывает это несколько раз, так что я неизменно насчитываю двадцать шагов до повозки и тридцать до костра.

Если сумею выскользнуть, пока он стоит ко мне спиной, у меня появится шанс.

Я направляюсь к винтовой лестнице, и кровь шумит в ушах, пока спускаюсь. Колено пульсирует, но я стараюсь изо всех сил и делаю неровные, медленные шаги. Приходится почти каждый раз останавливаться и прислоняться к стене, чтобы подавить головокружение. Все это время я считаю, надеясь, что не ошибаюсь в темпе стража. Двадцать шагов влево, двадцать шагов назад. Тридцать шагов вправо, тридцать шагов назад.

К тому времени, когда деревянная дверь предстает перед моим взором, я уже на грани – меня вот-вот стошнит из-за нервного напряжения. Сейчас или никогда. И пусть лучше меня ранят стрелой при попытке сбежать сегодня вечером, чем поджарят перед всем честным народом на площади завтра.

Шесть шагов отделяют меня от смерти или побега, если я не отступлю.

Я делаю глубокий вдох и…

Дверь со скрипом открывается, и фигура в капюшоне проскальзывает внутрь, закрывая за собой дверь. Застыв, я широко распахнутыми от паники глазами наблюдаю, как человек откидывает свой темно-зеленый капюшон, обнажая голову с густыми светлыми кудрями.

Это Анника.

Прежде чем я успеваю решить, что делать дальше – бежать или драться, она поднимает голову и смотрит на меня. Девушка издает тихий вскрик, но через долю секунды берет себя в руки.

– О, Судьбы, ну ты и находчивая. – Она опускает взгляд своих ярко-голубых глаз на мои пустые руки. В свете факела я вижу, что она так же красива, как и ее брат, хотя они совсем не похожи друг на друга: цвет ее кожи светлее, лицо овальной формы, губы пухлые.

– Что ты собиралась делать? Выйти во двор и помахать стражу?

Почему она еще не кричит? И что вообще делает здесь, в башне? Уже полночь.

Анника протягивает мне сложенную угольно-серую ткань.

– Вот, надень это. У нас мало времени. Я сказала стражу, что Боз ищет его. Они довольно скоро поймут, что это ложь, и тогда не будет никакого способа вытащить тебя отсюда.

Я смотрю на нее. Анника помогает мне сбежать?

– Быстро! Пока я не передумала, – шипит она.

Приняв из ее рук ткань, я спешу вниз по последним ступенькам. Тканью оказывается шерстяной плащ, и я накидываю его на плечи.

Анника выглядывает за дверь.

– Не поднимай голову, не разговаривай, а если попытаешься бежать, я закричу.

Она пронзает меня предупреждающим взглядом, прежде чем натянуть капюшон на голову. Я следую ее примеру, а после девушка выводит меня в ночь. Почти сразу мы поворачиваем налево, минуя площадь. Темп у нее быстрый, она петляет по лабиринту узких коридоров и тропинок. Я сосредотачиваюсь на развевающемся крае ее плаща и больше ни на чем, считая шаги и пытаясь отследить меняющееся направление. Это давняя привычка, хотя я и знаю, что в данном случае мне не удастся повторить этот путь.

Все время я беспокоюсь, что она заманивает меня в очередную ловушку, но другого выбора нет. Оставаться в башне – это гарантированный смертный приговор. Доверие Анники дарит мне крупицу надежды.

Мы мчимся вниз по крутой лестнице, затем через длинный коридор – ширины достаточно лишь для одного, а потолок в дюймах от моей головы. Анника несет фонарь, который взяла, пока мы шли сюда. Это единственный источник света.

– Здесь, внизу, мы должны быть в безопасности. Особенно в такой час. – И это первые слова, которые она произносит с того момента, как мы покинули башню.