– Какая прелесть!

– Ну так вот. Сидим мы, значит, у нее на кухне, коньячок попиваем, мужиков вспоминаем. И тут звонок в дверь. «Кто?» – спрашиваю у Светки. Светик аж побледнела. «Степанов, – говорит, – должен был прийти». «Спокойно, – говорю, – сейчас ему сюрприз будет!» Открываю дверь. Стоит, гусь! И в руках коньяк. А я ему сразу в лоб, чтобы не успел ничего сбрехать: «Что, – говорю, – пришел конец помочить? Проходи, проходи, сейчас мы его тебе вдвоем помочим, долго он у тебя после этого не высохнет!» Можешь представить его рожу! Но, падла, надо отдать должное, не растерялся. Профессиональная наглость, ничего не попишешь. Ментам без наглости нельзя. Хоть бы тебе смутился! Говорит, у него с Березкиной был дружественный акт. А коньяк принес для того, чтобы выпить и забыть об этом навсегда. Представляешь? Но Березкина – тоже молодец! – кричит ему из кухни: «Я это забуду только в одном случае: если никогда больше не увижу твою ментовскую рожу!»

Тут Соболев прервал ее и заглянул ей в глаза.

– Ответь мне, пожалуйста, на парочку вопросов, Лариса. Только откровенно.

– Да хоть на десять, родной ты мой! И только откровенно!

– Очень хорошо. Ты не любишь своего Степанова?

– Гос-споди!.. О какой любви ты говоришь, если я и сейчас не могу себе простить, что вышла за этого урода!

– Хорошо, хорошо. А когда ты узнала, что он изменил тебе с Березкиной, ты почувствовала ревность?

– Ревность? Боже упаси! Просто захотелось плюнуть ему в морду. Да и ей тоже.

– Понятно.

– Что понятно?

– Что ты испытала ревность к нелюбимому человеку. Это лишний раз доказывает, что любовь и ревность не имеют ничего общего.

– Но я не сказала, что ревновала его.

– И не скажешь. Потому что знаешь, что ревность – это плохо. К сожалению, это все, что мы знаем о ревности.

– О-о!.. Меня всю жизнь ревновали.

– Знаю.

– Откуда?

– Ревность встречается чаще, чем любовь.

– Ты хочешь сказать, что меня не любили?

– Нет, родная, нет. Тебя еще не любили. Тебя пока только хотели иметь.

Лариса озадачилась и немного смутилась. Она не могла не верить ему и не могла поверить.

– Ой, Соболев… Ты загоняешь меня в тупик.

– Нет. Я сам в тупике. И пытаюсь выбраться из него. Чтобы потом тебя вывести.

– Ну хорошо, хорошо! Ревновала я Степанова, ревновала! Может, и сейчас ревную. Ненавижу и ревную. Но скажи мне, скажи, Саша! Мне важно знать твое мнение. Я вот и тебя ревную. Но не так, как Степанова. Тот, сволочь, просто делал мне больно, притом умышленно, нагло. И мне было больно, хотя я смеялась и не подавала виду. А от тебя только радость. И ревновать тебя не к кому, а я ревную. Ревную каждую минуту, которую ты проводишь без меня, к каждому столбу, к каждому твоему предмету, даже к этой картине, которую ты так любишь! Скажи мне, это плохо? Это очень плохо?

– Это не хорошо.

– Да? Я знаю! Но что мне делать? Я все понимаю. Умом понимаю. Я даже понимаю, что мы недолго будем вместе.

– Это еще почему? Ты собралась замуж?

– Нет, что ты! Просто я тебе когда-нибудь надоем. Я это чувствую. Не такая уж я глупая. Хотя, конечно, дура. Ты прости меня за эту болтовню.

– Это не болтовня, Лариса.

– Да? И мне так кажется.

– Тогда говори.

– Знаешь, я ведь ни с кем еще так не говорила. Мне прямо все тебе хочется сказать. И я говорю, говорю… А потом, когда ты долго не звонишь, я начинаю казнить себя, вспоминать все эти разговоры и думать, что наговорила лишнего.

– Не думай. Лишнего наговорить ты не можешь. Ты можешь только не договорить.

– О боже! Ну тогда скажи мне, какая я? Какая я по сравнению с другими?

– Ты хорошая. Но я не сравниваю женщин.

– Почему? Все это делают.

– Откуда ты знаешь, что делают все?

– Ну-у… Я так думаю.

– Хорошо. Но лучше, когда женщин не сравнивают, а просто понимают.

– Да? А меня ты понимаешь? Я ведь не умею ничего толком сказать. То есть я не всегда могу выразить то, что мне хочется сказать.

– Я тебя понимаю.

– Сашенька, ты не поверишь, но как раз это я пыталась сегодня объяснить Светке! Она, кажется, ни хрена не поняла.

– Тем хуже для нее.

Лариса облегченно вздохнула, потом сосредоточилась.

– Ну вот а ты? Как ты ко мне относишься? Ты бы смог меня полюбить?

– Все, что я делаю добровольно, я делаю по любви. Тебя мне никто не навязывал. Значит, любовь уже присутствует во мне.

– Да? Хорошо. Только что-то не очень мне нравится такое признание. Было бы лучше, если попроще.

– Хочешь услышать вечные три слова?

– Да, хочу! Кто же не хочет?

– Не придавай значения словам. Придавай значение тому, как они сказаны.

Лариса сосредоточилась и произнесла:

– Сашенька, а вот что такое, по-твоему, любовь? Я знаю, вопрос наивный, глупый. Но я почему-то уверена, что ты на него ответишь так, как никто не ответит.

– Любовь – это твое состояние, – ответил Соболев.

И Лариса чуть ли не взвыла:

– Ой, Соболев, как ты хорошо сказал! Это мое состояние! Я сейчас именно в этом состоянии. И никогда – ты слышишь? – никогда у меня не было такого состояния!

Спустя некоторое время, когда ее состояние пришло в равновесие, она широко раскрыла глаза, и глаза эти уперлись в картину.

– Помнишь, в ту первую ночь ты говорил мне, что я похожа на эту женщину?

– Помню.

– Неужели правда?

– Правда.

– Не нахожу ничего общего.

– Ты такая же.

– Хм-м…

– Просто ты плохо себя знаешь.

– Может быть. Но она красивее.

– Красота – то же, что и любовь. Это твое состояние. И сейчас, пока ты любишь, не может быть женщины красивее тебя.

– Ой, Соболев! Ой, сладкоречивый! Ой, договоришься! А почему он ее так небрежно намалевал? Спешил, что ли?

– Конечно, спешил. Чтобы изобразить женщину в счастливый момент, нужно спешить. Потому что счастье не бывает продолжительным.

– Мне очень нравится эта картина, – сказала Лариса, – и я больше не ревную тебя к ней. Ой, что-то я вспомнила дядю Васю. Я как-то тебе говорила о нем, помнишь?

– Это сосед твой, пьяница, которого бьет жена?

– Да, да! Совсем уже забила! Так что ты думаешь! Он нашел себе на базаре красавицу, такую же парчушку, и вчера идут вместе, прямо по улице, под ручку, как молодые влюбленные, и нашептывают друг другу нежности. Готовые, естественно. Вдрызг. А тут тетка Нинка им навстречу, ей уже донесли. Я тебе говорила, она его раза в три по объему больше. Так берет дядю Васю за шиворот – и до хаты, и коленом под зад, под зад. Дядя Вася аж подпрыгивает. А подружка ему вслед: «Васенька, ты ж смотри, я тебя буду ждать!» О-ох, и досталось бедняге! А как она его бьет! Когда-то я так мечтала побить Степанова… Дядя Вася неделями синий ходит, даже пить перестает. У меня сердце кровью обливается. Ну, короче, в этот раз она его отодрала прямо в огороде, потом раздела до кальсон и заперла в летнем душе. Холодную устроила. А у него там уже была припрятана бутылочка. У него везде припрятано – и в сарае, и в сортире, и на чердаке. В этом деле дядя Вася – Штирлиц! Слышу, запел жалостную. Короче, где-то через час выхожу во двор. Дядя Вася, весь несчастный, подходит к забору и плачет. Я давай его успокаивать. «Ничего, – говорю, – не расстраивайся, если любит, подождет». Он посмотрел на меня. «Эх, Лорка, – говорит, – какая женщина меня полюбила! А с этой падлой, – говорит, – расходиться буду». Я посмотрела на него, жалко стало беднягу. Высох весь, почернел, одни только кости. Даже жутко сделалось. Как-то привыкла к нему с детства, внимания не обращала. А тут смотрю, уже наполовину труп. Но что ты думаешь! Поплакал он у меня на груди, я еще его, старого козла, по головке погладила. Затих. А потом ручонками за грудь лап-лап! И заявляет: «Лорка, и как тока тебя мужики тискают? У тебя же тут ничего нема. Вот у моей Нинки – это да! – в две руки не влезают». Представляешь, какой гад! Нет, но ты представляешь?

– Представляю, – отозвался Соболев.