Поднявшись по ступеням крыльца, Александр отворил дверь и оказался в фойе, оформленном с претензией на шизофренический модерн, где тотчас увидел приятеля, который беседовал с каким-то колоритным бородачом. Он приблизился к ним и остановился, стараясь не мешать, однако беседа, по-видимому, уже иссякла, бородач попрощался и отошел, а Вениамин, подхватил друга под локоток и потащил в выставочный зал, где с видом знатоков прохаживались первые посетители выставки.

Зал имел форму параллелепипеда, не слишком широкий, но достаточно длинный. Причем освещение, как невольно отметил Александр, оставляло желать лучшего. Однако, к его удивлению, а он всегда был немного снобом, работы местных художников производили хорошее впечатление своим разнообразием и бьющей через край фантазией. А именно наличие фантазии он считал самым ценным в литературе и художественных работах. И еще – внутреннюю силу. Тот невидимый энергетический заряд, который творец вложил в свое произведение. Переходя от картины к картине, он внимательно изучал каждое полотно, стараясь проникнуть в замысел создателя. Что-то нравилось больше, что-то меньше, что-то останавливало надолго, притягивая своей – нет, не красотой, но внутренним подтекстом, через который проявляется душа художника, а не только его ремесло.

– Ну, как тебе мои работы? – нетерпеливо спрашивал Вениамин, мешая другу рассматривать полотна других художников. – Стоящие, или обычные ремесленные поделки?

– Ты ведь знаешь – я не фанат живописи, – осторожно начал Александр. – По-моему здесь много любопытных работ. Что касается твоих… Я не критик, не могу досконально разбирать твое живописное мастерство, плотность мазка, палитру, идею и пр. Я смотрю, как дилетант: нравится, не нравится, хочется, пройдя весь зал и осмотрев экспозицию, снова вернуться к определенным работам, или ничто меня глубоко не затронуло. Ну, так вот. К твоим работам мне захотелось вернуться. Уж не знаю почему. Чем-то они цепляют, будоражат, притягивают. Хотя… у тебя там черт знает что наворочено, вне всякой логики нормальной. Но при этом – интересно, оригинально, захватывает. Не могу рационально объяснить, только на уровне интуиции.

– Объяснить? Лучше?! Да лучше просто невозможно, – Вениамин буквально сиял. – Ты мне сейчас такой бальзам на душу пролил. Даже не представляешь, насколько правильно сказал. Захотелось снова вернуться – это главное, этим все сказано.

Глядя на восторженного приятеля, Александр невольно подумал, что недаром имя «Вениамин» переводится с древнееврейского как «счастливый мальчик». Воистину, он умеет быть счастливым. Да и везунчик по жизни, ей-богу! И тут же мысленно перебил себя: никакой он не везунчик. Все ему достается через труд. Не зря называет себя рабом на галерах – сутками в мастерской торчит.

Кто-то из коллег-художников внезапно окликнул Вениамина, он извинился и отошел. Александр еще раз обошел выставочный зал, разглядывая картины, а затем направился к прилавку, на котором красовались сувенирные изделия и были разложены живописные альбомы. Слабость к альбомам с репродукциями тянулась из детства, почти условный рефлекс. Вот и сейчас, едва взгляд упал на альбом китайской живописи, – в его довольно обширной коллекции такого еще не было, – что-то у него внутри щелкнуло, глаза загорелись, он схватил альбом и сладострастно принялся листать. Наткнувшись на картину под названием «Цикада на осенних цветках лапины», удивился странному совпадению: именно эту картину Ци Байши он видел пару часов назад в интернете, когда читал про цикад. Просто фантастика! Видно, не зря он провел сегодняшнее утро за чтением про этих замечательных насекомых. Он решил приобрести альбом, и уже открыл рот, чтобы поинтересоваться его стоимостью, как вдруг его тронули за плечо. От неожиданности он вздрогнул и обернулся. Рядом с ним стояла женщина лет тридцати. Чуть выше среднего роста, прямые темные распущенные волосы, густые и сияющие – такие изображают в рекламных роликах высококачественных шампуней; на губах яркая помада, на ногтях темно-красный лак в тон. Ее лицо показалось ему смутно знакомым, в то же время он отчетливо сознавал, что прежде они не встречались – такую забыть невозможно.

– Могу я тоже взглянуть? – спросила она, указывая на альбом.

– Конечно, пожалуйста, прошу вас… – он протянул ей альбом, не в силах отвести взгляд от лица. Чуть вздернутый точеный нос, четко очерченные губы, явно не накачанные, а свои, и высокие скулы каким-то непостижимым образом складывались в удивительно гармоничный и законченный облик. И глаза, глаза… Зеленоватые, бездонные, в которых тонешь сразу и навсегда. Единственное в своем роде лицо.

Господи, да что со мной творится? Подумал он, с трудом переводя дыхание. Женщина как женщина, обычная, современная, довольно хороша собой. «Обычная?! – тут же возмутился внутренний голос. – Да ты просто законченный кретин! Необычная, совершенно необычная. Необыкновенная».

– Впервые вижу в продаже репродукции Ци Байши, – сказала она, почти с нежностью принимая альбом из его рук. – Обожаю его работы. Особенно вот эту – «Цикада на осенних цветках лапины», – она осторожно перевернула несколько страниц, – и эту тоже – «Домашний сверчок и домик сверчка из тыквы». Разве не прелесть? В них есть нечто неуловимо утонченное, восточное, – чего нам, европейцам, пожалуй, никогда не постичь.

– Вы же как-то постигли, – с легкой иронией произнес он.

Она не обратила внимания на его иронию и продолжила:

– Слово «постичь» какое-то неправильное, не к месту здесь. По-моему, такие картины воспринимаются на уровне интуиции – чувственно, что ли.

– Может, эмоционально? – подсказал он.

– Верно – эмоционально. Когда я была в Греции, мне запомнилась символизирующая музыку эмблема: сидящая на арфе цикада. Потом я прочла легенду, откуда это изображение возникло. Существует миф о соревновании двух древнегреческих музыкантов – Эвна и Аристона. Вы его знаете?

– Что-то смутно припоминаю, – неуверенно сказал он.

– О, это красивая и поэтическая история. Однажды два знаменитых древнегреческих музыканта соревновались в искусстве игры на арфе. Каждый из них по очереди исполнял свои произведения, услаждая слушателей прекрасной игрой. Эвн явно был лучшим, как вдруг у него на арфе лопнула струна, – и тогда неизвестно откуда появилась цикада, села на его арфу и своим пением заменила разорванную струну. Эвн остался непревзойденным, а цикада навечно превратилась в музыкальную эмблему.

Боже мой, какой у нее голос… Чарующий, волшебный, словно у феи из сказки, пронеслось у него в голове.

– Вы, наверное, хотели приобрести этот альбом, а я вам помешала, – вздохнула она.

– Хотел. Помешали. Однако с удовольствием его вам уступлю.

– Неужели уступите? – недоверчиво переспросила она.

– Позвольте мне быть джентльменом, – усмехнулся он. – Вы не поверите, сегодня я все утро читал статьи про цикад – таких, как на картине Ци Байши. Занятно, не правда ли?

– Действительно, замечательное совпадение. Возможно, даже неспроста. А вы что, интересуетесь энтомологией?

– Отнюдь нет. Мой конек филология. Просто цепь случайных совпадений. Во дворе под окном оглушительно пели цикады. Антициклон. Ясное небо. Тепло. Погода сходит с ума и цикады вместе с ней. Вот мне и взбрело в голову о них почитать.

– Погода и в самом деле нас радует, – она смотрела на него с явным интересом.

– Разрешите представиться – Александр, – он наклонил голову и мысленно щелкнул каблуками.

– Маргарита, – улыбнулась она.

Он судорожно искал тему для продолжения разговора, чтобы не выглядеть примитивным ловеласом, но тут, энергично жестикулируя, через весь зал его принялся звать Вениамин.

– Кажется, ваш друг соскучился, – заметила она.

– Одну минуту, не уходите, я быстро, – пробормотал он и поспешил к приятелю.

– Мы сейчас всей компанией в ресторан, – сказал Вениамин. – Открытие выставки отмечать. Ты с нами? – Ухватив упиравшегося приятеля за рукав ветровки, он не отпускал его и потащил вслед за группой художников, направившихся к выходу.