Алиса и многие другие люди постоянно говорили, что его черты лица – особенно скулы и губы – были даны ему свыше. Он выглядел, как греческое божество или как ювелирная работа талантливого скульптора: тонкие, словно выточенные черты, густые короткие волосы, высокая худая фигура. Словом, едва ли не образец золотого сечения.

Дима молчал в ответ. Он не хотел подаваться в моделинг. Если честно, в последнее время он не хотел ничего. Ни-че-го.

Ладно, он кривил душой – на данный момент он маниакально желал только кофе и сигарету.

Вообще это утро началось как-то не так. После ухода Алисы он продолжил лежать в кровати и начал ощущать, что совсем не хочет из нее вылезать. Какая-то эфемерная мощная сила заставляла его оставаться неподвижным, будто непомерный груз придавил его к земле, как букашку. При этом он не мог сосредоточиться на чем-то одном, мысли в голове были спутанными, вязкими, молниеносными, и это не «ненавязчивая мыслемешалка», которую он любил, а нечто более сложное и даже несколько болезненное, словно мозги криво перепрошили красными запутанными нитками, оставляя небрежные стежки. Он пролежал так половину дня, после чего заставил себя встать: сначала свесил одну ногу, затем вторую. Как только он ощутил под голыми стопами пол, организм словно дал команду «ОТСТАВИТЬ!», да так ощутимо, что Диме подурнело. Подушка манила его, как не манила со времен школы, когда он категорически отказывался вставать с нагретого местечка. Тем не менее, Дима встал и с мизерной долей облегчения ощутил необходимость находиться там, где обычно он позволял себе отвлечься – на гоночном мотоциклетном заезде.

Подобное мероприятие проводилось один раз в две недели, и Дима являлся постоянным участником. Его спортивная Honda не раз пересекала финишную черту в тройке лидеров. К своему мотоциклу он относился как к детищу, сдувал с него пылинки до тех пор, пока однажды – а если точнее, недавно – не понял, что ему, в общем-то, все равно, потому что Дима больше ловил кайф, не когда эффектно садился на него, хвастаясь новенькой маркой, а когда мчался во весь опор, встречая лицом летний вечерний ветер, который хоть и врезался в и без того сухую кожу лица, но являлся во всех смыслах глотком свежего воздуха.

Родители не знали о его маленькой слабости к гонкам. Дима не скрывал этого, но и не спешил говорить им. Иногда он жалел, что был единственным ребенком в семье – порой ему отчаянно требовался младший брат, на которого бы пали все родительские нравоучения, сентенции и советы, которые обычно рождаются из глубины родительского сердца с целью «сделать как лучше». Узнай о гонках мама – она бы схватилась за голову, узнай отец – и он бы предоставил возможность выбирать самому, но прежде чем дождаться от него этой заветной фразы, предварительно можно услышать столько доводов «против», что этот выбор делать и не захочется.

Соня – его дражайшая подруга, положение взглядов на жизнь которой являлось центристским – ратовала за мир в любой семье. Она могла войти в положение каждой стороны, при возможности бы выслушала прения обоих оппонентов и вынесла бы вердикт, что все здесь в равной мере идиоты. И да – иногда она была настолько прямолинейной, что вполне могла бы сказать это вслух. Наверное, именно поэтому димины родители ее не любили. Да уж, Соня могла удивить окружающих вопреки расхожему мнению о блондинках.

Их общий друг Саша уже ждал Диму на мотокроссе, привалившись к своему старому Yamaha. Он как всегда был одет с иголочки: в кожаные штаны и кожаную ветровку, выглядя солидно, но это лишь визуально – Саша был таким человеком, который покупал вещи в не абы каких магазинах, и при этом способен был рассмеяться со слова «глиттер». Но не всегда. Лишь когда был в большой компании, перенимая общее настроение дурачества и некоторой присущей ему шалости.

Они с Димой пожали друг другу руки и коротко обнялись – с положенной резкостью и непременным хлопком по плечу один другого.

Сегодня на заезд приехало меньше человек, чем обычно. Наверное после инцидента на прошлой неделе, когда один из гонщиков потерял управление и при падении проехался лицом по земле, сильно содрав кожу. Почти в мясо. Врачи сказали, что гонщик чудом пережил болевой шок.

Диму с Сашей это особо не останавливало. Адреналин – вообще сильный наркотик, а наркоманы, как правило, не слезают с «иголки».

Саша был тем человеком, который единственный поддерживал Диму в «темных» делах. Он любил одну фразу из знаменитой в своё время песни: «Однажды ты оставишь этот мир позади, так что проживи жизнь, которую ты будешь помнить»[3] и использовал ее при каждом случае, когда нужно было на что-то решиться.

Уже все было готово к началу. Гонщики встали на свои позиции. Саша находился через два человека от Димы и перед стартом отсалютовал ему на удачу. Сам Саша никогда не преследовал цель выиграть в заезде, он был тем человеком, про которых обычно говорят «за компанию». Он, конечно, получал удовольствие, рассекая воздух на высокой скорости, но не более.

Заезд в целом вышел немного сумбурным: то случился фальстарт, то на гоночную дорогу выскочил какой-то пьяный тип прямо в момент звучания зарычавших моторов. Все три захода Дима пытался поравняться с тройкой лидирующих гонщиков, однако в тот день удача была не на его стороне. Внутри Дима почувствовал, что что-то не так – внезапно ему захотелось остановиться и сойти с дистанции. Это желание возникло из глубин его естества, которое оказалось стиснутым непонятным ощущением апатии, словно тело и душа решили в один миг отказать, как внезапно отказывает дышащий на ладан старый процессор.

Диму настиг туман, заполонивший весь разум. Он тряхнул головой, на секунду утеряв контроль над управлением, и тут же выровнялся. Туман никуда не уходил: ни через минуту, ни через десять минут, когда он уже оказался на финише, убедив себя ехать до конца. Расплывчатое мироощущение пропало немногим позже.

– Эй, Димка, ты в порядке вообще? Чего скорость снизил? – спросил Саша, подойдя к нему. – Начал ты за здравие, а закончил сам понимаешь.

– Я не… – Дима застопорился. Мысль, которую он сумел поймать, ускользнула от него, и теперь он стоял, зачем-то смотря в одну точку перед собой, и не мог вспомнить, что Саша ему сказал буквально пять секунд назад. Невпопад он ответил: – Хорошо прокатились. Все нормально.

– Уверен?

– Уверен, – парадокс в том, что сейчас Дима не был ни в чем уверен. Он чувствовал себя странно, даже несмотря на то, что туманное наваждение уже прошло. Однако «послевкусие» от него осталось устойчивым.

Дима пришел домой и, не умывшись и не раздевшись, мёртвым грузом свалился на кровать. Он понятия не имел, что с ним происходит – знал только то, что слезы, вдруг покатившиеся из глаз, давно требовали выхода. Дима был стойким солдатиком, но сегодня он почему-то бесповоротно и окончательно… сломался.

В последнее время в наушниках у Димы IAMX звучал чаще, чем любимые альтернатива и рок. Было в его музыке что-то, что можно постичь только прослушав треки несколько раз подряд. И речь не о смысловой нагрузке песен, а в самом ее музыкальном сопровождении. Оно было словно придумано для Димы: немного болезное, парадоксально кричащее своей траурной психоделической подачей со вкусом цедры отборнейшей рефлексии.

В последний раз Дима слушал музыку около недели назад. Идя на работу или на встречу с девушкой, раньше он постоянно вставлял наушники в уши – это делало его путь до нужной точки наполненным смыслом. Теперь наушники пылились в своей коробочке. Дима по привычке протягивал к ним руку и тут же натыкался на внутренний протест «НЕ ХОЧУ», и он подчинялся. Дима вообще чувствовал себя ведомым своими странными капризами, которые менялись по сто раз на дню. Его дни проходили в каком-то ленивом, вязком упадке. Он даже отменил встречу с Алисой. К счастью, среди этого океана неопределенных ощущений не так далеко виднелся маяк, не пришвартоваться к которому было бы глупо. Один из творческих вузов «золотой пятерки»[4] проводил конкурс для всех тех, кто желал развиваться в сфере театра и кино. Дима, когда у него еще горел хоть какой-то огонек в глазах, снял небольшую пятнадцатиминутную короткометражку с участием студентов-актеров из этого самого вуза. Это был сложный, но весьма увлекательный процесс, и Диме посчастливилось погрузиться в него настолько, что важность проекта подскочила в нем до небес. На съемки ушло пять дней, на монтаж – чуть больше. Дима не мог себе позволить продолжить работу с «замыленными» глазами, поэтому всякий раз откладывал ноутбук, когда чувствовал, что пришло время передохнуть и освежить восприятие. Даже пребывая в укрепившемся в последнее время состоянии, Дима ждал дня конкурса и в качестве зрителей пригласил родителей. Это был шанс показать и доказать им, что то, чем он занимается, не является бесполезным расточительством его всевозможных умений, а наоборот – это помогает ему воспринимать себя как созидателя, что уже составляет пятьдесят процентов смысла жизни. Впрочем, это для Димы смысл жизни был вроде как важен, для родителей же было релевантно только благосостояние.