Сенджу, ведь думать больше ни о чем другом не могла вдали от дома. Взъерошенная, нервная. У нее мозг плавился, ее, как от ломки трясло. Она себе найти место не могла.

Как он там? Как его самочувствие? Принимает ли лекарства, которые она прописала? Продолжаются ли головные боли?

Она могла не подходить к нему, но пошагово контролировала деятельность медсестер, которых подсылала к нему. Точно знала все показатели его физического состояния. Быть вдали от дома сейчас казалось ненавистным испытанием.

— Ты можешь перестать витать в облаках, блять, и, наконец, включиться в миссию? Я подыхать сегодня не собираюсь, — в какой-то момент, даже самый хладнокровный змееныш Орочимару не выдержал. Взвыл от ее похуизма, полной отстраненности на протяжении всего пути.

— В особенности из-за страданий по твоему мудаку — напарник, будто плюется ядом, цедит сквозь зубы. Дырку готов выжечь на ее лбу взглядом.

Откуда он знает, чем заняты ее мысли? Хотя, наверное, у нее и так все на лице написано. Цунаде для Орочимару практически всегда была, как книга раскрытая. Он слишком хорошо ее читал… Возможно, и к своему несчастью.

— Не знала, что ты стал таким романтичным. До такого несусветного бреда даже бы я не додумалась, — она криво ухмыляется и с ее губ слетает токсичный смешок. — О ком ты, интересно, страдал, когда мне пришлось тащить тебя на себе полудохлого? — скептически ведет бровью.

— Заткнись, — шипит он, в действительности, как змея.

— Так бы сразу, — Цунаде отвечает также, с нескрываемым раздражением.

— Раздевайся, нужно осмотреть раны, — в горле ком стоит, хотя улыбка, маска на лице непроницаемая. Игнорирует вопрос полностью. Она ног не чувствует, настолько сильно спешила сюда, а он решил доставать ее расспросами о Дане. Зачем? Что успел себе надумать за время ее отсутствия?

У нее и так нервы натянуты, как канаты. Кажется, она может сорваться, сойти с ума в любой момент. Достаточно нащупать нужный рычаг.

Цунаде и так дурно от одной только мысли о жаре его тела. О том, что ей нужно его касаться…

Саннин не спорит, стягивает с себя темную юкату, наблюдает за ее движениями. Женские пальцы загораются малахитовым оттенком, и она скользит прикосновениями по торсу. Статично. Слишком сковано для привычной ее манеры. Стараясь абстрагироваться от сложившейся ситуации, отодвигая душевные терзания на второй план, оставляя для себя лишь роль медика. Но как бы она не старалась, взгляд предательски снова и снова возвращался к его подтянутому торсу. И сейчас касаться кубиков пресса хотелось далеко не руками…

— Так, что у вас произошло с Даном? Вы давно расстались? — Джирайя слишком упрям и прямолинеен, чтобы отступиться от своего вопроса. У нее по плечам мороз жуткий, но она виду не подает. Храбриться, как и всегда. Она не должна быть слабой, даже в его глазах…

— Война закончилась, больше ничего нас с ним не скрепляло, и мы оба поняли, что не любим друг друга, — блондинка пожимает плечами, осторожно поднимает взгляд. Смотрит в темные омуты, они, как горячий шоколад. И в них хочется раствориться, окончательно затеряться. Потому, что это так естественно. Необходимо. Потому, что до безумия хочется этого. Потому, что с его исчезновением, Цунаде, кажется, потеряла часть себя.

Помнил бы он о том, что день их расставания с Даном, был для них двоих самым счастливым в жизни… Тогда бы он не задавал сейчас этих блядских вопросов.

Она продолжает скользить ладонями по мужскому торсу. Вызывая хриплый вдох на мужских губах. Его мысли сейчас тоже далеко не о Дане.

— И ты не жалеешь? — отшельник должен знать… Он должен быть уверен.

Ее уста приковывают к себе взгляд, как сочный плод, который хочется попробовать на вкус. Он, как больной, помешанный…

Зачем он это спрашивает? Чего добивается? Она чувствует, как ее сердце болезненно толкается в собственной груди. Просто заходится в лихорадочных ритмах.

— Нет. Никогда не жалела. Он уже женат, у него недавно родился ребенок… Мы хорошие друзья и я за него счастлива, — принцесса слизней пожимает плечами, снова отводит глаза. Хочется сделать вдох, но не получается.

К чему этот допрос? Он вспомнил что-то?

Он резко вздрагивает, когда Цунаде касается области ребер, а затем опускает ладонь еще ниже. Алые ноготки на загорелой коже смотрятся гармонично, словно так и должно быть. Белесые шрамы, как тонкие узоры, хранят в себе различные воспоминания. Темные и светлые.

— Что такое? Здесь больно? — блондинка поднимает взгляд янтарных глаз, пристально смотрит на напарника. Снова пытается коснуться уязвленного места, чакрой просканировать проблему, но он не дает ей этого сделать. Сжимает в своей руке женское запястье.

— Не остановишься сейчас, я за себя не отвечаю, — мужской баритон звучит все также спокойно, и Джирайя смотрит в ее омуты открыто.

Это так чертовски в его стиле, кидать в ее сторону неоднозначные намеки, пошлые комплименты. И если еще пять лет назад, Сенджу за подобные выходки, была готова убить его, то сейчас в белокурой голове возникали совершенно иные мысли. Грязные, развратные.

И для нее это простая истина… Именно то, что ей так было нужно, то о чем она думала последние годы, засыпая в холодной постели.

— Знаешь, Цунаде, в последнее время мне постоянно снится один и тот же сон. Он настолько реальный, что я могу со смелостью сказать, что на твоем копчике три родинки, две в области позвоночника. И еще одна с внутренней стороны бедра.

Она не знает, что сказать ему на эти слова, просто кусает губы. Внутри нее недоверие и желание разрывают ее на куски. У нее низ живота сводит от холодных радужек глаз, что сейчас испепеляют ее своим вниманием. И это переломный момент, она что-то для себя решает.

Знает, что если сейчас позволит себе то, что диктует в голове ее черти, назад пути уже не будет… Действия потом не обнулить, не спрятать голову в песок.

— Я пропишу тебе обезболивающее получше, — отвечает она, как ни в чем не бывало. В то время, как женские пальцы уже скользнули вниз по торсу, медленно, мучительно жарко, по кубикам пресса, а затем намеренно задевая резинку мужских боксеров.

Это было похоже на помешательство. Джирайе казалось, что она выжигает его насквозь.

Цунаде, не нужно. Включи мозг. Остановись, черт бы тебя побрал.

Голос разума, как крик… Как мольба… Бесполезно.

Темные глаза наблюдали за ней с изумлением, будто бы не в состоянии поверить в реальность. В то, что это не галлюцинация и не очередной сон, плод извращенного воображения.

Отшельник часто видел свою напарницу во сне, и там они позволяли друг другу многое, но чтобы вот так… Наяву… Похоже, в госпитале ему прописали дурь, что надо, из самых сокровенных тайников Орочимару.

— Это тоже входит в часть медицинского осмотра? — хриплый вдох на грани с сумасшествием, когда вокруг испаряется воздух и невозможно сосредоточится ни на чем кроме жарких и уверенных прикосновений женских рук.

— Допустим, — Цунаде проникает пальцами сквозь темную ткань, поглаживает возбужденную плоть, так, что у него дыхание

перехватывает. Он точно крышей поехал, умирает от передоза медикаментов, а она его агония.

Сердце задыхается в приступе, ударяясь о ребра. В горле пересыхает. Он будет помнить ее дьявольскую и блаженную ухмылку даже на смертном одре.

Глаза янтарные, темные, как холодный виски. Прикосновения томные, красные лепестки роз в грудной клетке застывают, а острые шипы царапают кожу.

И пусть она будет той, кто заберет его в последний путь. Его любимый демон, личный ад. Может быть, Джирайя все еще в тех подземельях… Может быть, ему так и не удалось выбраться наружу. Спастись из плена.

— Сенджу…- снова стон. Она и сама не понимает, зачем так поступает. Совесть маячит на затворах души, но этот голос такой тихий, он не может остановить ее. Уже не остановит. Поздно. Соблазн слишком велик, необходимость почувствовать теплоту его тела критическая, болезненная до потери рассудка.