Мой член истекает смазкой, и я счастлив, что иду впереди. Скорее, даже тащусь. Грейнджер дорога тоже дается нелегко, потому что мне приходится чуть ли не волочь ее за руку. Разворачиваюсь к ней и вижу ее потное красное лицо с затуманенными глазами. Губы очаровательно приоткрыты, а вторая рука прижимается к груди.
— Это труднее, чем мне казалось, — хрипит она и обмахивает себя ладонью. — Очень, очень душно.
— Нам нужно привалиться? Э-э, то есть, привал. Остановиться, — поправляю себя, и хочется откусить себе язык. Стараюсь стоять к ней в полоборота, чтобы она не обратила внимание на выпуклость размером с холм на моих брюках.
Она несколько раз переминается с ноги на ногу, прикрыв глаза, и отвечает:
— Лучше пойдем.
Я благодарю ее за неосознанную деликатность.
Мы проходим еще несколько сот шагов — мне нечем дышать, я валюсь с ног.
— Драко, — зовет она, — смотри…
Я оборачиваюсь и устремляюсь взглядом в указанном ей направлении.
Справа от нас, в небольшой дымке, начинается поляна, сплошь усеянная белыми цветами.
— Так красиво, — зачарованно говорит Гермиона, и ее голос звучит ниже, чем я его помню. — Они очень… Я хочу… — она делает маленький шаг в направлении поляны, но я рывком возвращаю ее на место.
— Там опасно. Нельзя туда ходить.
Меня тоже завораживает эта поляна. Кажется, стоит ступить на нее, и я обрету свежесть и покой, и Гермиона наконец сможет нормально дышать.
Замечаю, что мы оба уставились на эти цветы.
Что-то здесь не так.
Я знаю, что, если мы пойдем туда, я смогу обнять Гермиону, смогу прикоснуться к ней. Точнее, там это будет делать намного приятнее. Почему? Потому что ей нравятся цветы, Драко, как и всем девушкам. Ты должен ее порадовать. Подари ей целое поле цветов. Вы будете кружиться по нему, взявшись за руки, а потом ты подхватишь ее под ягодицы, и она ниспадающими на твои плечи волосами отрежет тебя от всего мира. Ты будешь прижимать ее к себе, ощущая все округлости ее тела. Ты сможешь…
— …ако!
Ее голос резко возвращает меня в реальность, и я останавливаюсь в паре шагов от нашей тропинки. Одной рукой она держит меня за ладонь, наши пальцы переплелись, а вторую положила на мое плечо, вцепившись в ключицы.
Я сглатываю и смотрю вверх, скидывая с себя морок.
Это все цветы.
— Я не уверена, но похоже, что это валлийский ландыш, — тянет Гермиона, ее рука на моем плече сжимается и разжимается, делает легкие поглаживающие движения.
— Валлийский ландыш? — втягиваю воздух, чтобы не начать тереться об ее ладонь, как котенок. Хочется скулить и прижиматься к ней всем телом.
— Да, — выдыхает она, и мне сносит крышу. Я медленно разворачиваюсь, пока она продолжает:
— Это очень редкий цветок. Когда он входит в фазу… опыления, — она сглатывает, и я смотрю на нее, глаза в глаза, рука в руке, — он выделяет определенный феромон.
— Феромон? — уточняю и делаю крохотный шаг ближе. Я в плену ее губ, пусть она вечно говорит слово «феромон», чтобы ее рот так правильно округлялся.
— Валлийский ландыш крайне трудно достать, — продолжает она хриплым голосом, и перед моими глазами проносятся фантазии, как я сжимаю ее талию так, что чувствую тазобедренную косточку под большим пальцем. Мне хочется двигать бедрами и вжиматься в ее промежность, пока она будет метаться подо мной и стонать от того же безумного желания, что и я. — По силе действия его пыльца превосходна… превосходит Амортенцию, — она оговаривается и краснеет еще больше.
И когда я понимаю, что Гермиона сжимает бедра и слегка прогибается в пояснице, мир вокруг меня рушится.
Мы внезапно оказываемся очень близко друг к другу, вокруг все смазанное, и я вижу и чувствую только ее. Ее тяжелое дыхание опаляет мой подбородок, ведь она смотрит прямо мне в глаза и тянется ко мне всем телом.
Глаза отказываются фокусироваться на чем бы то ни было, как будто я очень пьян, и передо мной кружатся ее скулы, плечи, локоны, руки, она прижата ко мне, и мы медленно тремся друг о друга, потому что иначе стоять слишком больно. Закатываю глаза и прикрываю их, проводя подбородком по ее виску. Наши руки по обе стороны от тела, болтаются, как плети, и Гермиона первая кладет их на мои бедра, разрешая мне наконец провести по ее узким плечам вверх и вниз, вверх и вниз в исступлении.
Толкаюсь бедрами, ведь терпеть эту пытку больше нет сил, и даже не хочу представлять, насколько уязвимым и возбужденным кажусь со стороны. Она поскуливает, упираясь лбом в мою грудь, и стонет от невозможности продолжения.
Мы должны сдерживаться.
Почему?
Потому что это не взаправду.
Но вы настоящие, Лес настоящий, земля настоящая, ее вагина в нескольких сантиметрах от твоего подрагивающего члена.
Потому что это все цветы.
Они всего лишь подтолкнули вас к действию.
Потому что она не выбрала бы это…
Гермиона стонет в голос, и поток моих мыслей прерывается.
В ушах стучит кровь, и я всей кожей хочу чувствовать ее.
Обнимаю ее полностью, чему она, кажется, рада, потому что ее запястья тянутся по всей моей спине к лопаткам, и Гермиона сжимает пальцы.
Ее бедра обхватили мое. Выдыхаю от усилившегося возбуждения, хотя, казалось бы, куда больше.
Мой пульс зашкаливает, когда она трется о мое бедро. На ней нет белья, наверняка все эти швы…
Стону, и она вторит мне.
— Я не могу, не хочу останавливаться, — умоляюще шепчет Гермиона. — О, пожалуйста…
Я растворяюсь в ней, мы ласкаем себя друг об друга, пропадая в чрезвычайном наслаждении.
Глажу ее везде, где могу достать: затылок, поясница, бедра, спина, она такая манящая, такая здесь-и-сейчас, и мне тоже не хочется останавливаться.
Она хнычет, и мне становится страшно, что сейчас она отстранится от меня, отвергнет, она не хочет меня, она не хочет…
Гермиона берет меня сзади за шею и притягивает к себе, и мы, стукнувшись лбами, дышим друг другу в лицо. Ее губы где-то рядом, мажут меня по щеке, и я стону, ощутив уголки ее губ своими.
— Нам надо… Нам надо идти, — выдыхаю я и всхлипываю, когда ее промежность задевает головку моего члена.
— Надо, — соглашается она, ее щека скользит по моей, и вот теперь Гермиона дышит мне в ухо, а я невыносимо хочу укусить ее за ключицу.
Слегка надавливаю пальцами на мышцы ее шеи сзади, и она стонет мне в ухо, вынуждая меня вдавить стояк ей в живот, напрягая ягодицы. Ее губы находят мочку моего уха и ласково посасывают ее, отчего мне приходится отчаянно схватить ее за задницу и насаживать на свой таз.
— Надо остановиться, — если бы она знала, сколько сил у меня ушло, чтобы это сказать. — Гермиона, нам… Нам надо остановиться.
— Я знаю, — она прижимается губами к моей щеке, ее колено скользит вверх и обнимает мои бедра, так что мне приходится помочь ей держать равновесие, поддерживая ее под коленом и поглаживая вперед-назад ее расчудесные округлости. — Я знаю, но я не могу сопротивляться, — отчаянно признается Гермиона.
Рычу и разворачиваю нас так, чтобы она стояла спиной к продолжению тропы. Вообще-то, я тоже не могу сопротивляться, только не запаху, а ей. Если она попросит меня о чем угодно, я даже не буду искать повода отказать.
Поэтому, пожалуйста…
Я знаю, что все это неправильно, но не могу лишить себя этой неприкрытой радости, этого чудесного трепета, продлевая негу еще на пару секунд, и еще, и еще, пока в голове моей не идет отсчет каждой из них, и я готов если не отстраниться от нее, то хотя бы попробовать.
Делаю маленький шаг вперед, и она вторит мне.
Как будто я толкаю ее в постель, и вот-вот матрас ударит ей под коленки, заставив ноги подогнуться.
Но сзади нет ничего, и я всем телом потихоньку трусь об нее, заставляя отступать все дальше.
Громко охаю, когда она целует меня в шею, а потом лижет ее и снова целует. Я готов вечность провести с ней верхом на мне, и пусть она зализывает оставленные страстью укусы.
Мой член скоро взорвется, и я еле сдерживаюсь, чтобы не расстегнуть брюки и хотя бы дотронуться до него. При мысли о том, чтобы загнать его во влажную вагину Гермионы покрываюсь потом и резко начинаю трахать ее бедрами. Волны удовольствия болезненны и недостаточны, чтобы я вышел на пик, и от отчаяния я чуть не плачу.
