По ходу моих воспоминаний будут ещё встречаться жаргонные слова, этимологию которых иногда просто невозможно объяснить, но я по мере возможности буду давать их перевод на нормальный русский язык.
В какой-то момент, перенасытившись жаргонным лексиконом, я разродился шуточным стихотворением, которое и предлагаю вашему вниманию.
Бацай, Кент, рви когти с кичи!
Тянет модер на бану кочевое тряпье.
Руки прочь! Лучше ксиву начерти:
Дёрнут по делу – всё будет ничьё.
Бацай, Кент, – менты копают.
Жорж опалился, когда угол с бана волок.
Замочили барух – всех шмонают,
Дёрнут по делу – всем потолок!
Бацай, Кент, блатуй по новой!
Новые шлюхи лабают варуху ништяк.
Седой медвежатник с марой фартовой,
Тучи надвинулись – кажется, шмяк!..
Заканчивая описание «отстойника», особо скажу о его стенах, аналогичных стенам всех камер Бутырской тюрьмы, да, вероятнее всего, и всех остальных тюрем Советского Союза и России. Они заляпаны раствором с большим процентом содержания цемента, так что к ним даже прислоняться больно, настолько остры цементные бугры. Уверен, это сделано специально для того, чтобы на них невозможно было что-либо написать, передавая весточку будущим «новосёлам», да и ремонтировать можно реже.
В «отстойнике», камере метров пятьдесят, находилось не так уж много «пассажиров»: человек пятнадцать, в основном это были молодые, лет по двадцать – двадцать пять, парни. И только три лица несколько выделялись, и не только тем, что выглядели гораздо старше, но и тем, что при них были небольшие холщовые мешки с припасами и вещами. По всей видимости, эти трое были настолько уверены в себе и в том, что никто не позарится на их вещи, что не сдали свои мешки в камеру хранения. Остальные либо ничего с собой не имели, как и я, либо не захотели рисковать и оставили свои вещи в камере хранения.
Всех, прибывающих в тюрьму, неважно откуда – с воли или из КПЗ, – обязательно снова тщательно шмонают, изымают запрещённые тюремным Уставом предметы: деньги, лекарства, заварка, спиртосодержащие жидкости, естественно, наркотики – всё это относится к вещам запрещённым, иметь в камере три килограмма вареной колбасы «не положено», она изымается, поскольку жара и духота – колбаса испортится за несколько часов, и возникнет опасность дизентерии.
«Запрещено» и «не положено» – чисто бюрократические игры, а суть одна – отбирают всё, на что глаз и положили сами «вертухаи»!
Табак после обязательного прощупывания обычно пропускают, как и сигареты без фильтра, предварительно выборочно порезав пополам примерно треть: на предмет проверки, нет ли в них денежных купюр или иголок, заточек. Сигареты с фильтром пропускают только после того, как его оторвут.
Казалось бы, чем фильтры-то не угодили ментам? Вначале я подумал, что это делается для того, чтобы лишний раз унизить заключённых, но бывалые зэки мне объяснили, что фильтры отламывают для того, чтобы их не использовали в качестве «оружия». Оказывается, достаточно поджечь фильтр, дать ему разгореться, а потом наступить на него, растирая подошвой на гладкой поверхности пола, и у тебя в руках готовое лезвие из стекла. Можно использовать в качестве защиты или нападения, а можно чиркнуть и по своим венам.
Редко попадётся соболезнующий сосед, который бросится спасать сам или вызовет вертухаев. А если и найдётся такой сердобольный сиделец, то ему, вполне возможно, придётся потом несладко:
«Не лезь не в своё дело!»
Ведь нельзя исключить того, что человек чиркнул себя по венам, вовсе не стремясь уйти из жизни, а лишь затем, чтобы попасть на больничку или просто к врачу, а там передать важную информацию на волю, а может быть, и того больше: уйти в побег!
Троица, о которой я уже упоминал, была гораздо старше остальных. Они, чувствовалось, знали себе цену и, судя по многочисленным наколкам, «окунались за колючку» не в первый раз. Исподлобья, но с любопытством наблюдали за остальными. Помня «Записки серого волка», книгу «Вора в законе», «перековавшегося» в писателя явно при одобрении советской «системы», я вошёл в «отстойник», стараясь держаться независимо и спокойно.
Мужчина лет за тридцать, довольно плотного телосложения, из той самой уверенной троицы, шнуркуясь взад-вперед по «отстойнику», чуть нервно затягиваясь сигаретой, проходя мимо меня, остановился и спросил:
– Москвич?
Его голос столь удивительно был похож на голос Высоцкого, что я даже вздрогнул и ответил не сразу.
– Ну… – кивнул я.
Он вдруг протянул мне оставшийся окурок.
– Спасибо, не курю.
– Как хочешь… С «обезьянника» или с «Петров»?
Что такое обезьянник, я тогда понятия не имел («обезьянником» называют КПЗ), но память подсказала, что «Петрами» называют тюрьму на Петровке, и потому понял, что моего собеседника интересует, откуда меня забирали.
– С родной хаты!
– Что, нежданчиком, потому и свалить не успел?
– И в мыслях не было, – со вздохом признался я.
– Заложил кто-то?
– Думаю, да, – кивнул я, уверенный, что не очень сильно отхожу от истины.
– Пустой?
– Если ты о жратве, то как барабан! А сигареты есть!
Несмотря на то, что я тогда не курил, дома всегда держал на всякий случай две-три пачки «Столичных» для гостей. И когда меня забирали, прихватил все свои «запасы» – три с половиной пачки.
– Кури. – Я вытащил из кармана початую пачку «Столичных»; как ни странно, но на фильтры при обыске менты не обратили внимания и пропустили, их не отрывая.
– Ты ж говорил, что не куришь!
– И не курю! Сам не знаю, для чего прихватил…
– Первоходок? – догадливо спросил он.
– Ну… – кивнул я.
– Счастливый, кто, не ведая, поступает правильно… Ведь на эти сигареты ты сможешь с месяц клёво жить в тюрьме! Это же твои деньги здесь, – пояснил он. – На них что угодно можно купить, понял?
– Не совсем…
– Ну, дал баландеру сигаретку, а он тебе добавку дня два давать будет!.. Да мало ли что тебе может понадобиться… Так что береги и не раздавай!
– Но ты-то возьми…
– А мне-то нечего тебе предложить.
– Ничего, считай, плата за науку, – нашёлся я.
– Хорошо, – чуть подумав, согласился он и взял из пачки пару сигарет. – Я бы, конечно, мог тебя раздерба-нить, но Лёва-Жид никогда не жил по нахалке и всегда с уважением относится к людям, которые ему симпатичны. Ты хороший пацан, браток, не жадный… – Лёва-Жид подмигнул мне. – Жалко, что вместе не будем: присмотрел бы за тобой…
– Почему вы думаете, что не будем? – почему-то я перешёл на «вы».
– Потому что я по четвёртой ходке, а ты – по первой.
– По четвёртой?! – невольно воскликнул я.
– Точно! В общей сложности уже двенажку «оттащил».
– Двенадцать?! Сколько же вам лет?
– Да молодой ещё, – усмехнулся Лёва-Жид. – Так что больше на воле пожил… Вот и считай, из двадцати девяти – семнадцать на воле! Я же «В законе»… Если кто «мазу тянуть» будет, про меня напомни – отстанет, если не захочет, чтобы им занялся Лёва-Жид! Запомнил? Уж больно ты по душе мне пришёлся… И не «выкай» ты мне больше, будь проще!..
Несмотря на то что я приказал самому себе держаться особняком и не сближаться ни с кем, этот мужчина показался мне симпатичным собеседником.
– Виктор… – Я протянул ему руку и крепко пожал.
– Присядем?
Я оглядел и первую, и вторую скамейку: они были заняты, как и шконки, на которых спали. Тем не менее это нисколько не смутило моего нового знакомого. Он подошёл к той, где уже сидели двое из «бывалых», к которым присоседились четверо молодых. Лёва-Жид остановился напротив и молча взглянул на них. Я не видел его взгляда но, вероятно, он был столь выразителен, что вся четвёрка молодняка тут же поспешила освободить скамейку.
