Мэдисон – Мэдди для близких подруг – была вся гладкая и ухоженная, как новенький велосипед. Нежно-розовая кожа, прямые белые зубы и ногти с маникюром сверкали, а гладкие чёрные волосы волной рассыпались по плечам. На неё смотрели все, даже я, и она об этом знала. Она с удовольствием принимала обожание.

Но стоило карим с медным отливом глазам остановиться на мне, они тут же стали источать яд. Предназначенный исключительно для меня.

– Проходи, милочка, – поторопил водитель.

Мэдисон выпустила в меня последнюю порцию яда и обратила взор на него.

– Простите, мистер Хэмиш, – пропела она сладким, бархатистым голоском. Мистер Хэмиш ответил ей улыбкой, как всегда поступали взрослые. Мэдисон поплыла по проходу в сопровождении хихикающих неразлучных двойняшек Эшли и Гретты Осло.

Троица прошла мимо нас, и я осторожно перевела дыхание. Самый ужасный момент утренней поездки, пугавший меня больше всего остального, миновал. Конечно, в школе меня ждало немало других неприятностей, но хотя бы эту можно было вычеркнуть из списка.

Так я себя утешала. И как всегда ошибалась.

– Эта красотуля прям как леденец на палочке! – выдала Антония. Очень громко.

Я застыла, всей кожей чувствуя обжигающий взгляд Мэдисон, остановившийся на крикливой малявке со сверкающей заколкой-утёнком, в купленной на распродаже блузке с красной пандой. Той, что сидела рядом со мной.

– Привет, я Антония, – невозмутимо продолжала моя сестра, отвечая на невысказанный вопрос. – Сестра Люси.

У меня перехватило горло. Руки чесались стиснуть ей шею и трясти, повторяя: «Заткнись! Заткнись!» Однако ничего такого я сделать не могла. Самое важное правило из моего списка Правил выживания в средней школе – Правило номер один – гласило: «Никогда не разговаривай ни с кем, кроме взрослых, а с ними – только когда тебе задали прямой вопрос». И нарушать это правило нельзя было ни при каких обстоятельствах.

Я услышала фырканье и хриплый смешок, а потом каблучки Мэдисон снова зацокали по проходу. Прозвучавший следом ответ был достаточно громким, чтобы слышала не только я, но и с восторгом внимавшая публика на задних сиденьях.

– Видали эту лупоглазую Тухлоедину-младшую? – Задние сиденья разразились тем особенным издевательским хохотом учеников средней школы, от которого облезает краска на стенах.

Антония пихнула меня в бок:

– Чего это они смеются? И кто такая Тухлоедина-младшая?

Я не ответила, даже когда она принялась щипать меня за руку. Мои глаза оставались закрытыми: если я не могу видеть окружающий мир, он тоже не может увидеть меня.

Я понимала, что веду себя по-детски глупо. Но хотя бы на короткое время могла представить, что осталась одна во всём мире. В котором нет ни других детей, ни школы и особенно нет Антонии. Не важно, что уже через пятнадцать минут придётся открыть глаза, а впереди ждёт целый жуткий год. На пятнадцать минут я могла представить, что ничего этого не произойдёт.

Так что, несмотря на все тычки и приставания Антонии, требовавшей объяснить причину смеха учеников, я замкнулась в себе и исчезла. Это у меня получалось лучше всего.

– Ну ничего себе! – восхищалась Антония, разглядывая столовую так, будто это Гранд-Каньон. Её разбухший рюкзак – розовый котёнок – небрежно болтался на плече. Интересно, она вообще его сегодня снимала? У сестры буквально разбегались глаза, она вертела головой, как автомат для поливки газонов. – Этот зал точно больше, чем в моей старой школе!

Каким-то чудом мне удалось пережить первые уроки, оставаясь практически незамеченной, и никто ко мне особенно не придирался. Мне даже посчастливилось выдернуть Антонию из толпы у самых дверей класса и притащить в столовую до того, как соберётся очередь. Перед нами всего семь человек. Я закрыла глаза и постаралась выровнять дыхание.

«4576, 4576, 4576, 4576», – повторяла я про себя. Это был код моей кредитной карты, который я набирала на кассе, чтобы получить бесплатное питание, – такой же, как в прошлом году. Но не тут-то было.

– У нас тут свой стол? Или можно садиться где захочешь? А они готовят пиццу пеперони? – вопросы сыпались быстрее, чем я могла на них ответить. Собственно говоря, я и не пыталась отвечать Антонии. Я просто взяла из стопки подносы для неё и для себя и поставила их на металлические стойки.

Теперь перед нами оставалось всего четверо учеников. На моём подносе сиротливо стояли раскисший гамбургер и тарелка с зеленоватой картошкой. Зловоние чистящего средства для пола и пригоревшего жира, скопившегося, наверное, с 1964 года, смешивалось с какими-то химическими запахами. От этих испарений начинал плавиться мозг – что вполне объясняло многие особенности нашей средней школы.

Антония всё ещё самозабвенно болтала то об одном, то о другом. Я решила, что, пока она не сопротивляется и послушно идёт, куда я веду, пусть трещит сколько хочет. Позже я найду какое-то объяснение тому, почему никто не садится вместе с нами, почему я не поднимаю глаз от подноса – только чтобы посмотреть на часы – и почему ни с кем не общаюсь.

«4576, 4576, один гамбургер, одна тарелка зелёной картошки, одна порция горошка, стакан молока, одна вилка, одна салфетка, ввести код, пройти к круглому столику, сесть, поесть, ждать, 4576, 4576…»

От нетерпения меня колотил озноб. Ещё пять минут, и мы сядем. Ещё тридцать семь минут, и обед закончится – иногда поесть удаётся, иногда нет. Если не удаётся, меня потом меньше мутит. Ещё девяносто четыре минуты – и закончится школьный день. Ещё двадцать пять минут – и за нами с шипением закроются двери автобуса. А потом через шестнадцать часов пытка начнётся снова.

Ой-ёй-ё-о-о-ой.

4576, 4576, 4576, 4576…

– Люси, Люси, Люси, – Антония опять пищала в полный голос и дёргала меня за рукав, – а какой из столов твой? Ну скажи мне! Где вы сидите с подругами?

– Подругами? – раздался голос из хвоста очереди. – Какими ещё подругами?

«Нет-нет-нет, пожалуйста, нет!» Не нужно оборачиваться, чтобы узнать шипение Мэдисон. А презрительное фырканье, сопровождавшее каждое ядовитое слово, наверняка издавали Эшли с Греттой. Я старалась не слушать, но слова всё равно достигали ушей и ввинчивались прямо в мозг.

– Кто же станет дружить с Тухлоединой? От неё воняет кошачьим дерьмом!

– Ой, Мэдди! Какая ты грубая!

– Какаа-а-ая грубая!

Я покосилась на Антонию: как она реагирует, – но ей было не до того. Что ж, тем лучше. Однако ледяные пальцы внутри не давали мне дышать, стискивая лёгкие.

«4576, 4576, 4576, пожалуйста, пожалуйста…»

– Но ведь это правда. Даже лупоглазая Тухлоедина-младшая воняет так же. Это потому, что кошки гадят на всё, что они подбирают на помойке.

– На помойке? Фу, гадость!

– Бэ!

«Заткнись, заткнись, 4576, 4576…»

Один человек до кассы. Мне нужно лишь набрать код кредитки, и всё закончится. Мэдисон с подпевалами всегда стараются занять место у длинного ряда окон, далеко-далеко от моего стола. И пусть оттуда обзывается сколько хочет. Мы ничего не услышим. Но ледяные пальцы продолжали усиливать хватку, пока я вообще не перестала дышать.

«4576, 4576, 4576, 4576…»

– Они так ужинают каждый вечер. Жрут кошачье дерьмо и закусывают крысиными головами.

– Ой, да ладно! Ты же шутишь! Или нет?

– Бу-э!

Наконец-то я оказалась перед кассой. Лоб прошило острой болью. Перед глазами потемнело. Мои трясущиеся пальцы замерли над клавишами.

«Ладно, ладно, 4576, 4576…»

Сердце замерло у меня в груди. «Погоди! Какие там цифры? То ли 456, то ли 47… какие там, какие там…»

– Да набери уже, – кассирша, какая-то незнакомая тётка с ярким макияжем, выглядела ужасно усталой. На весёленьком бейджике было написано: «Миссис Дадли».