Нет. Этого не может быть.

Фантазии.

Целая армия хорошо вышколенных слуг бесшумно сновала по обшитой дубовыми панелями столовой, ловко меняя бесконечное количество блюд. Таким обедом можно было бы кормить всю семью Марианны в течение года.

Джордан сидел во главе длинного сверкающего великолепной сервировкой обеденного стола. Его светло-серый с белым наряд чрезвычайно элегантно выглядел на фоне приглушенной роскоши старинных гобеленов, украшавших зал.

Он небрежно перебрасывался фразами с Грегором.

Он терпеливо выслушивал взволнованную болтовню Алекса.

Он был изысканно любезен с Марианной.

И всякий раз, как его взгляд падал на нее, она не могла думать ни о чем, кроме той минуты в башне.

Она с нетерпением ждала момента, когда наконец можно будет пробормотать извинения и уйти. Она уложила Алекса в постель, поцеловала его на прощание, а потом стремительно бросилась вверх по винтовой лестнице, словно спасаясь от преследования.

Марианна громко захлопнула за собой тяжелую дверь.

Здесь она наконец в безопасности.

Холодный ночной ветер врывался в комнату сквозь настежь распахнутые окна. Но Марианна не боялась холода. Ей надо было немного остыть. Как пылают щеки! Может быть, у нее лихорадка? Глупости. Она никогда не болеет.

Она осмотрела теперь уже обставленную комнату. Зажгла свечи в трех высоких черных чугунных канделябрах и вытянула большой лист бумаги из лежавшей на столе стопки.

Усевшись на табурет, она быстро начала рисовать. Этот витраж должен быть совсем простой. Такой, чтобы ей не жалко было оставить его здесь…

В башне горел свет.

Она там.

Порыв страсти, охвативший Джордана, был таким внезапным и пронзительным, как удар молнии. Господи, он не испытывал такого с того самого момента, когда первый раз был с женщиной.

— Ты не навестил мадам Карразерс, него за спиной Грегор.

— Да, не навестил. — Отворачиваясь от окна, он спокойно добавил: — И не собираюсь. Он ждал ответа. Но Грегор молчал.

— Никаких протестов?

— Я сделал все, что мог. Ты хочешь Марианну? Возьми ее. Она всего лишь женщина… Ну, не совсем еще женщина. Но что тебе до этого?

Джордан снова повернулся к окну, чтобы посмотреть на башню:

— Моя мать родила меня, когда была всего на год старше Марианны.

— О, ты хочешь сделать ей ребенка?

— Нет, я не хочу сделать ей ребенка, — процедил он сквозь зубы. — Я просто…

— Ты ищешь оправданий? Зачем? Ведь все равно ты поступишь так, как захочешь. Сегодня за столом ты вел себя, как жеребец, почуявший кобылу с течкой. Только у этой кобылки течки нет.

— Как же, нет! — Джордан снова повернулся к нему, блестя глазами. — Ты ошибаешься, Грегор. Она готова к этому.

— Потому что почувствовала первое пробуждение женственности? Это что, причина, чтобы ее опозорить?

— Я не… — оборвав себя на полуслове, Джордан круто повернулся и вышел из библиотеки, бормоча проклятия. Как глупо со стороны Грегора утверждать, что он опозорит девушку, переспав с ней. У нее нет ни денег, ни знатной родни. Может ли она ждать от жизни большего, чем то, что предложит ей он? А после того, как она согласится дать ему Джедалар, он сделает ее своей любовницей. Он купит ей дом и осыплет подарками и знаками внимания, окружит всяческой заботой. Может быть, она и очень молода, но он достаточно опытен, чтобы почувствовать, когда женщину к нему влечет.

Сегодня в той комнате в башне Марианна его хотела.

Стук в дверь был чисто символическим: через секунду Джордан уже стоял на пороге мастерской.

— Мне можно войти? Марианна напряглась.

— Нет. Я хочу, чтобы меня оставили в покое, ваше сиятельство.

— Джордан. — Он с громким стуком закрыл дверь. — Не глупи. Нельзя повернуть время вспять, даже если тебе этого хочется. — Он подошел к ней, пристально глядя на большой лист бумаги, на котором она делала наброски. — Чем ты занималась?

— Вам не понять. — Она демонстративно отвернулась.

— Ты уже это один раз говорила.

Марианна вспомнила ту первую ночь у костра, когда он спас ее от отчаяния, вернув добрую память детства. Но сейчас он пришел не за этим.

— Я достаточно сообразителен. — Как всегда, улыбка придала его чертам странное неуловимое очарование. — Если ты будешь объяснять медленно и внятно, то не исключено, что я смогу понять твои слова, Марианна.

Ее имя всегда очень непривычно звучало в его устах: сочно, плавно и распевно, как нагретое солнцем стекло. Она положила перо на место.

— Я всегда рисую узор на бумаге, прежде чем начну воплощать его в стекле. Это помогает увидеть витраж в целом.

— Ты, похоже, планируешь сделать очень маленький витраж.

— Это только первый набросок. Бабушка всегда говорила, что первый эскиз нужен для того, чтобы дать волю сердцу. Второй делается в полном масштабе, а потом на каждое отверстие накладывается тонкий кусочек картона, точно соответствующий ему по форме. 3атем надо провести разделяющую линию.

— Разделяющую линию?

— Узор свинцовых перемычек, который, собственно, и составляет рисунок. Мне достаточно увидеть часть узора, чтобы почувствовать его ритмичность.

— Я согласен: ритмичность очень важна, — серьезно согласился он. — Это одно из моих…

— Вы обещали, что я смогу спокойно работать, — оборвала она его. — Я не допущу, чтобы вы путались у меня под ногами со своими вопросами.

— Я не у тебя под ногами, я просто в твоей мастерской. — Повернувшись, он пошел к ближайшему окну. — Здесь холодно, как в подземелье. Я закрою ставни.

— Нет.

Он вопросительно оглянулся на нее через плечо.

— Мне нравится холод, он бодрит.

— Ты хочешь сказать — не дает тебе заснуть. — Он всмотрелся в ее лицо, заметив темные круги под глазами. — День у тебя был длинный, и здесь ты уже несколько часов. Почему бы тебе не пойти лечь?

— Я не устала, — упрямо ответила она. — Пожалуйста, уйдите.

Джордан оглядел комнату.

— Здесь совсем нет удобств. Я распоряжусь, чтобы завтра сюда принесли большое кресло и занавеси.

— Я прихожу сюда работать. В моей мастерской в Самде было еще меньше вещей. Мне не нужны ваши «удобства».

— Но мне нужны. — Он начал расхаживать по комнате, время от времени подходя к одному из окон. В голосе его звучала легкая насмешка: казалось, он посмеивается над самим собой. — Я не привык к такой спартанской обстановке. Холодно, неуютно! Я такого не выдержу. Я тебе уже говорил, какой я избалованный и изнеженный.

Ей вдруг вспомнился он таким, каким навис над ней, прижав к каменном полу в церкви: сильный, примитивный, грубый, совершенно непохожий на изысканно светского человека, стоявшего сейчас перед ней. А потом у нее больно стиснуло сердце: он говорит так, словно собирается проводить в этой комнате долгие часы.

— Я ничего о вас не думаю. Мне только хочется, чтобы вы оставили меня в покое. Он оглянулся, мягко ответив:

— Но именно этого я не могу сделать. Я вдруг почувствовал непреодолимый интерес к искусству создания витражей. Поскольку ты не хочешь о нем рассказывать, мне придется самому за тобой наблюдать, чтобы во всем разобраться.

Резко вдохнув воздух, она снова повернулась к столу.

— Нет смысла спорить, когда вы настолько высокомерны и эгоистичны, что не думаете ни о ком, кроме самого себя. Я была бы очень благодарна вам, если бы вы или ушли, или замолчали.

Марианна ощущала на себе его пристальный взгляд, но не оборачиваясь, решительно взялась за перо. Господи, ну пожалуйста, пусть он уйдет!

Он не ушел. Она слышала его легкие шаги за своей спиной. Вот он остановился.

Пытаясь сосредоточиться, она смотрела на свой набросок.

— У тебя волосы сияют в свете свечей. Она начала рисовать розетку в верхнем углу витража.

— Но не так сильно, как сегодня днем. Я не уверен, что ты говорила правду, уверяя меня, что ты не язычница. Когда ты застыла в потоке света, то казалась юной жрицей, возносящей молитву богу Солнца. Ты была почти в трансе. Я вспомнил, как ты говорила о цвете, служащем солнцу. — Он помолчал. — Ты служишь солнцу, Марианна.