***

Сокджин появляется рядом с парнями, как раз, чтобы услышать конец истории Намджуна.

— И это только то, что я заметил. Это уже не набор реакций и поведений человека в адекватном состоянии. Джин говорит то, что было дома, — это паническая атака.

— Ну, ты сам как думаешь, что у него может быть? Депрессия?

— Чимин, я не психиатр. Я не могу даже предполагать. Всё, что я могу, это вовремя заметить странности в поведении. Но я и с этим не справился. Если анализировать, он такой почти всегда был.

— Да нифига, он тусовался с нами раньше. Вечно ныл, что от нас одни проблемы, но спокойно относился к людям там вокруг. Поржать мог нормально со всеми. Не знаю, мне кажется, последние пару лет только он совсем странный стал…

— Ага, и мы, в любом случае, только сейчас это всё заметили, — Джин появляется за спинами у парней, — Намджун прав, психиатров среди нас нет. Не будем делать никаких выводов, это только ему навредит, да и нам тоже.

Джун обращает взгляд на друга.

— Откуда ты знаешь, что делать во время панической атаки? Это же она была?

Сокджин молчит пару минут, раздумывая стоит ли говорить. Провожает взглядом маленькую медсестру в пуховике, бегущую куда-то с кучей папок в руках. И, наконец, отвечает.

— Опять же, я не врач, а на своём опыте судить глупо… Но у меня были атаки, я боролся с ними около года в школе. Я, когда увидел, сразу узнал симптомы. Ну и как-то пытался делать то, что мне всегда помогало. По крайней мере, в этом я уверен — это точно была она.

Парни уставились на Джина во все глаза.

— Ты не говорил никогда… — Чимин посерьёзнел.

— Ну что, надо было всем бегать рассказывать? — снисходительно улыбается Джин. — В этом нет ничего крутого, я как-то не привык романтизировать свои болячки. Хосок знает. Он видел пару раз.

— Жесть. Пацаны, как вам поездочка? — Намджун зарывается пальцами себе в волосы.

— Кстати, я на девяносто девять процентов уверен, что Чонгук сейчас плачет в палате у Тэ, — внезапно говорит Джин, — даже на сто.

Парни вскидывают головы. В глазах шок. Чимин уже не скрывает того, что он разбит. Эта ситуация просто выбивает из-под ног последнюю оставшуюся почву.

Он прячет лицо в руках.

— Я в шоке, бля… — приглушённый шёпот.

— Я хотел позвонить Хосоку. Нужно объяснить, чтобы помог уговорить малого сходить к психологу. Или к психиатру. К кому там надо, в общем, — заявляет Намджун.

— Давай, и будем решать, как поедем в Сеул. Нужно что-то со Смэшем придумать. Не оставлять же его тут.

***

Чонгук давно принял решение, как будет действовать дальше. Ещё в тот момент, когда они с парнями только выдвигались в больницу.

У него уже болят глаза. Перед Ви становится стыдно. Он чувствует тёплые губы друга на своих волосах. Его руку, поглаживающую шею Чонгука. Вот опять. Опять Ви пытается успокоить, сделать приятно, дарит ему это своё тепло.

А Чонгук его покалечил.

Он отрывается от Ви. Прижимает ладони к лицу, размазывая слёзы. И севшим от рыданий голосом спрашивает:

— Ты сможешь… кататься? — на глазах уже закипает новая волна слёз.

Тэхён ловит слезинку, катящуюся по щеке младшего, большим пальцем. Отмечает, как тот едва заметно льнёт к его ладони.

— Ну, конечно, смогу, малой, — грустно улыбается.

«Он и правда думает, что ничего важнее этого не бывает?»

Чонгук почти справился со слезами. Он больше не рыдает. Только иногда одинокие слезинки срываются с глаз. Это уже, конечно, и рядом не стоит с той истерикой, которая была до этого. Чонгук смотрит на его руку, которую он опустил на одеяло. В глазах сомнение. Но он осторожно берёт руку Тэ в свои руки и словно прячет её в ладонях.

— Чонгук, ты не обязан, не надо. Мои чувства — это мои чувства, — начинает Тэ, пытается отнять руку, но малой не позволяет. — Не нужно думать, что ты должен мне что-то. Прости меня за то, что поцеловал тебя, я реально не подумал тогда даже о том, каково тебе потом будет. Я… я расскажу сейчас всё, ты меня выслушай, ладно? Только, пожалуйста, не плачь, хорошо? — Ви дожидается кивка от малого. — Прежде всего запомни, я всегда хотел проводить с тобой время, не потому что у меня появились к тебе чувства. Окей? Да, я радовался этим моментам как-то по-особенному. Но, в первую очередь, ты всегда был и будешь моим лучшим другом. И этим я руководствовался, когда выбирал твою компанию. Ещё я начал замечать твои странности в… поведении. И решил, что я буду рядом. Я просто хотел приглядывать за тобой.

Глаза Чонгука снова наполняются слезами.

«Просто хотел приглядывать».

Тэхён решает отвлечься от истории.

— Чонгук, просто ради интереса, когда ты в последний раз плакал? — смотрит с подозрением.

Чонгук усмехается сквозь слёзы, улыбается другу, обнажив зубы, и смотрит прямо в карие глаза под густыми ресницами.

Тэхён отмечает, что от этого зрелища грудь сдавливает. Очень больно. Он гладит ладонь Чонгука большим пальцем руки, спрятанной у младшего в ладонях.

— Лет тринадцать назад, — отвечает Чонгук, замечая снова округляющиеся в удивлении глаза друга.

Тринадцать, мать его, лет.

— Что даже… ни от фильмов, ни когда один оставался, ни когда собака там, например, умерла?

— Нет, Ви. Я был во втором классе, когда понял, что если плакать, то слёзы обязательно попадут на тетрадь, всё растечётся, и придётся потом ещё больше переписывать. Чтобы была идеальная оценка. Я не хотел переписывать. Запретил себе плакать. И как-то со временем понял — без слёз лучше, они только мешают. Не знаю, что со мной сейчас… поломался, — на последнем слове Чонгук тихо всхлипывает.

Тэхёну опять больно. Они впервые так откровенно разговаривают. И за пять минут разговора Тэхён испытал больше боли, чем от всех телесных повреждений за раз.

— А когда… когда ты понял? — шепчет Чонгук.

Ви не нужно гадать, что именно тот имеет ввиду.

— Два года назад. А окончательно принял это всё перед тем, как ты ключицу сломал, — усмехается, — потом скрывал долго. Мне кажется, я ни разу не спалился. Я как только ни пытался в себе это давить, Чонгук. В этот раз, я не знаю, у меня уже просто крыша ехала, может быть, потому что у меня давно не было, я фиг знает, я смотреть на тебя нормально не мог, — младший смущается и опускает глаза.— Ты не представляешь, что у меня в голове творилось, когда я тебя видел. Я даже, блять, только не смейся и не говори, что тебе противно, я этого не переживу. Я в первый же день подрочил на тебя, клянусь, первый раз за два года. И с того момента всё по пизде пошло.

Тэхён зажмуривает глаза. Говорить правду, так всю полностью.

— Поэтому я и решил от тебя отлипнуть немного, дать тебе возможность общаться с остальными парнями. Жестоко было, не спорю, но я и подумать не мог, что ты так обидишься. Я ведь всегда думал, что навязываюсь тебе больше, чем ты в этом нуждаешься. И вчера, — тяжёлый вздох, — прости, вот за это, действительно, прости. Я выпил, осмелел, разозлился, что ты разговаривать не хочешь. И сделал то, чего хочу я. Я и подумать не мог, что ты…

— Что я отвечу, — как гром среди ясного неба. Чонгук поднимает глаза к потолку, часто моргает, прерывисто выдыхает, трёт лицо руками и снова берёт руку Тэхёна в свои.

— Да, я не ожидал, меня повело, ну и…

— Ви, ты не должен извиняться за это, — Чонгук твёрдо смотрит другу в глаза. — И я не гей, Ви.

Тэхён уже было открывает рот, чтобы снова повторить, что не собирается ничего от него требовать.

Но младший продолжает.

— Я не гей. Я долбоёб, который тебя чуть не убил. Но мне понравилось. Поцелуи… я имею в виду, — опускает глаза, понимая, что звучит это странно. — Я не знаю, может, я би. Не знаю. Меня никто никогда так не целовал. Я никогда таких ощущений не получал. Ты завёл меня с полпинка. Я от каждого прикосновения задыхался.

Чонгук качает головой. Тэхён внимательно следит за его действиями.

— Мне бы «спасибо» тебе сказать. Я такого, как вчера, никогда не испытывал. Но у меня проблемы. Не знаю с чем. С головой. Джин, вроде бы, понимает. Спроси у него потом. Я никогда не притворялся, что я ничего не чувствую, Ви, — тяжёлый взгляд в глаза, — я, на самом деле, ничего никогда не ощущал. И в физическом плане тоже. Вплоть до вкуса. Горячее, холодное — это тоже периодически пропадало. У меня в жизни было три вещи: раздражение, спокойствие, это с тобой в основном, и адреналин. Я готов себе все кости переломать был только, чтобы хапнуть его побольше. Со спокойствием, впрочем, также. Как-то балансировал между этими тремя понятиями. Потом спокойствие отняли. И всё, я сам себя не помню. Я готов был обматерить каждого на этом сраном склоне, лишь бы всё было, как обычно. Меня раздражало абсолютно всё. Я не могу сказать, что сейчас что-то кардинально изменилось. Но я сорвался, научился плакать, судя по всему, — мимолётная улыбка, глаза снова опасно блестят.