Лерку жалко, но это не мои, как известно, проблемы. Я всегда говорила – мне нет дела до баб, если мужики такие, что позволяют себе с ними по-свински обходиться. Это не я такая крутая – это мужики у них дерьмовые и не ценят их совсем. Говорила ведь – не позволяй ему лишнего, не прогибайся, не подчиняйся его требованиям, если они тебе не вкатывают. Но кого учил чужой опыт, правда? Своих шрамов наживем, чего уж. Ну, нажила, на человека не похожа уже – и что? Стала для него более притягательной? Ни фига. Только унижает он ее теперь в разы круче и прилюдно уже.

Легче быть мной – я всегда над тусовкой. Ну, и Олег, конечно. Он разрешает мне ровно то, что считает допустимым. Кроме того, с ним я не позволяю себе такого поведения. Да, я не этикетная, это все знают, но репутацию Верхнего на людях я не пошатну ни за что. Ему, конечно, поровну, но все же.

Удивляюсь, как меня еще до сих пор кто-то из баб подушкой ночью не удушил. С годами мой язык становится все более развязанным, а оскорбления – менее завуалированными, ибо чего напрягаться, все равно понимают только Олег да Макс еще, который просто укатывается всякий раз, когда я кого-то немного опускаю. А я уже и удовольствия не получаю, скорее – по привычке. Бесят глупые, ограниченные, совершенно без интеллекта. Одноклеточные. Я Лерку считала равной себе по мозгам, а она – как все.

Дело даже не в том, что я никогда не понимала Д/с и его последователей, мне это чуждо. Дело в другом. Во всем должен быть предел, грань, за которую нельзя позволять Верхнему даже словесно перешагнуть. Я не верю, что она настолько его любит, что готова слепо исполнять любые приказы, даже абсурдные.

Надо же, а звучит это так, словно я ревную.

Я училась не бояться его долгие годы. Все время, что я с Олегом, я училась не бояться. В итоге – Олега не боюсь, да, хотя прекрасно на собственной шкуре выучила, что вот его как раз надо бы бояться и хоть иногда думать, что говорю и в каком тоне. Но – нет. А все потому, что знаю – он никогда мне не причинит реальных увечий, он всегда остановится, даже если будет слеп от злости. Доверие, короче, куда сильнее страха. Я доверяю – потому не боюсь.

Я ненавижу вот это состояние полного одиночества среди толпы веселящихся людей. Мне не весело – ни с ними, ни без них. Я сижу на балконе, закутавшись в плед поверх лыжного комбинезона, курю и слушаю музыку. Внизу полным ходом экшн, а мне отвратительно даже думать о том, что там происходит. Тошнит физически. И я знаю, что, как только все там закончится, меня начнут подначивать, хоть и знают, что мы пабликов не работаем.

Я не могу запретить Олегу сюда ездить – да и с чего бы, в общем-то, но и сама не ездить не могу, он не разрешает. Хотя вот разрешает уйти и сидеть в одиночестве, раз уж мне так приспичило. И ночью он будет весь мой – такой, как бывает только здесь, словно чувствует вину за мое плохое настроение и старается ее загладить. И ведь я на самом деле не смогла бы с ним жить, и дело не в чувствах, ни в чем. Просто не смогла бы – мы бы очень быстро потеряли ту близость, что имеем каждый раз, встречаясь.

Я прикасаюсь к нему, трогаю, целую – вот он, рядом, весь принадлежит мне. Но это ощущение усиливается как раз потому, что я знаю – скоро надо будет расставаться до следующего раза, и потому я стараюсь взять как можно больше – и отдать еще больше. Просто чтобы хватило до следующего раза и мне, и ему.

И температура еще… домой ехать поздно, можно, конечно, фыркнуть, и джип Олега на руках вынесут за ворота, если я скажу, но что-то нет сил.

Примерно через полчаса, замерзнув окончательно, решаю спуститься за чаем. Но сразу с лестницы попадаю в объятия Олега – он как раз шел наверх:

– Не надо туда, Мари.

– Да я чаю хотела…

– Потерпи, – он разворачивает меня обратно, но я успеваю краем глаза увидеть, что там не экшн уже, а просто Лера, Ирка и Лена сплелись голыми телами на ковре, и рядом стоит Историк со стеком. Денис и Север на диване, в руках тоже стеки.

– Идем, Мари… – Олег буквально заталкивает меня наверх и запирает дверь в комнату.

– Они совсем офигели, что ли? – выдыхаю я, расстегивая куртку.

– Дэн летит с катушек.

– Так что ж ты их оставил?

– Там Макс. А я не хочу, все. Мне своя Тема нужна, задолбало чужую разруливать.

Но он что-то зол, так что начинаем вовсе не с Темы – он сдирает с меня куртку и ставит на колени, одной рукой спуская свои спортивные брюки:

– Стой спокойно, я сам.

Ну, вот я чем провинилась? И не спросишь… из глаз слезы, в горле саднит…

– Прости… – отдышавшись, просит он.

– Перевозбудился?

– Убью сейчас, – предупреждает он, ложась на кровать. – Иди ко мне.

Ложусь рядом, стянув через голову толстовку. Он пару минут бродит рукой по телу, потом встает и идет к саквояжу:

– Раздевайся.

– Совсем?

– Да.

«Да» в моем случае подразумевает возможность оставить шорты – ну, по понятным причинам.

Вижу в его руках мешок с веревками – ну, вот как он всегда знает, что именно выудить из саквояжа? Хотя… с веревками что знать? Если я где-то накосячила, мне необходимо побыть обездвиженной, чтобы собрать в кучу мысли. Олег снимает майку, садится, поджав под себя ноги, и манит меня пальцем:

– Встань на колени лицом ко мне, руки назад.

Буквально минут за семь – десять он покрывает все мое тело узлами и витками джутового шнура так, что я не могу ни пошевелиться, ни повернуться. Руки связаны между собой за спиной, не просто связаны – скручены по всей длине так, что образуют что-то вроде подставки – как у паспарту для фотографии, на них можно при желании опереться, если суметь откинуться назад. На животе – ровная дорожка из узлов и петель, согнутые в коленях ноги разведены и связаны каждая отдельно от колена до ступни – витками с узлами. На груди – две петли, переплетенные между собой узлом в ложбинке.

Олег садится на подоконник, закуривает и придирчиво осматривает работу:

– Люблю, когда ты такая…

– Не сиди там…

– А то что? – он закидывает на подоконник здоровую ногу, опирается на нее рукой. В луче фонарного света, пробивающегося сквозь штору, его тело выглядит особенно притягательным. Он огромный, но рельефный – грудные мышцы и бицепсы здоровенные. Сидит, курит и наблюдает за мной. А у меня весьма интересный приход в обвязке – я сначала начинаю тяжело дышать, потом плачу, потом, если не снять обвязку, могу уснуть – в любой позе, даже в такой, стоя на коленях.

Сегодня стадию ускоренного дыхания я проскакиваю – плачу сразу. В голове взрывается какая-то чертова хлопушка с мыслями, и они начинают колоть меня изнутри. Тут все – и Лялька с ее попытками найти в моих записях себя – а зачем, если ты от меня отказалась, и моя болезнь, которая за год без лечения начала прогрессировать, о чем, разумеется, никто не знает, и Денис с его попытками снова оказаться рядом со мной, и Лера с ее более чем странным поведением, и – Олег. Олег, который для меня – все. Будучи вот так связанной и не имеющей возможности шевелиться, я всегда имею зато время осмыслить то, на что не хватает его в обычной жизни. Олег для меня – все. Если его не будет – меня тоже не будет. Нет, физически я никуда не денусь, но что от меня останется? Оболочка. Обескровленная Мари. И только он наполняет меня этой кровью под завязку – что бы это ни значило.

Его руки прикасаются к груди, гладят ее, сжимают – я даже не думаю о том, с какой силой он делает это – лишь бы не переставал. Потихоньку развязывает узлы, освобождая тело не сразу, а постепенно – так эффект от притока крови длится дольше и похож на оргазм. Меня колотит в его руках, как в судороге, Олег крепко прижимает меня к себе, поднимает и носит по комнате, что-то бормоча в ухо по-японски.

В дверь стучат, и Олег рявкает:

– Пошел на хрен! Прости, малыш… – это уже шепотом, снова мне на ухо.

– Олег, это я, – слышится голос Историка. – Спустись, останови его, я задолбался.

– Да твою же мать! – Олег кладет меня на кровать, накрывает одеялом: – Я сейчас вернусь, только башку пробью ему.