Йа Татьяно сделала сразу две важные вещи: создала в Вконтакте группу «БГ2022», благодаря которой мы, выжившие на парковке, не потеряли друг друга, и родила сына. Того самого Александра Казакова, которому сейчас присягают наши войска. Самый молодой главнокомандующий в истории страны. И самый молодой президент в истории планеты.

Когда над Лондоном вырос первый ядерный гриб, блондинка из Kia Rio, скучавшая перед телевизором и случайно попавшая на экстренный выпуск новостей, разбудила своего мужа, и тот судорожно бросился к компьютеру. Несколько очень быстрых операций (в истории человечества все решают секунды) – и его компания выжила в последовавшем финансовом шторме. Не будь этой компании, не было бы тех самых супербатареек ALLA (да-да, в честь блондинки), на которых сейчас работает добрая половина всех бытовых устройств в мире. Особенно в тех его местах, до которых еще не добрались наши гуманитарные войска.

Лысый мужик на Шеви Ниве – Вячеслав Конончук, тот самый Слава Дезертир, командир экипажа «Медведя» Ту-95, отказавшегося выполнить боевой приказ. Не соверши он то, что сначала считалось военным преступлением, а потом – величайшим подвигом, Большая Война не была бы Большой Войной. В том смысле, что ее бы некому было так называть. Кстати, привычка к выживанию в любых обстоятельствах – его фирменная фишка: вплоть до присуждения звания Героя Мира посмертно Слава спокойно сидел вместе со своей бандой летунов в мексиканских джунглях, где его никогда бы не нашли – сам нашелся, после того, как по телеку всему экипажу объявили заочную амнистию. Опять же посмертную, ага. Как говорится, не дождетесь – Слава точно нас всех переживет. Кстати, вместо анекдотов про Чапаева у нас теперь анекдоты про Славу Дезертира. То есть переживет абсолютно точно, на столетия.

Так получилось, что все люди из двадцати восьми автомобилей, сломавшихся на парковке у торгового комплекса 26 июля 2022 года, в день Большого Града, так или иначе сыграли какую-то важную, решающую роль в жизни других людей, некоторые – в масштабах целого города, целой страны или даже всего мира. Про каждого из нас можно рассказывать долго, но я же знаю, что вас интересует.

Что случилось со мной?

А вы помните мой автомобиль? Ford Ranger, просторный, вместительный дизельный пикап, мечта любого фермера. Так вот, я и есть фермер. Самый настоящий. Мой уютный колхозик, который я любовно именую Ранчо Старого Рэйнджера, пережил и разруху, и революцию, и войну, и голод. Просто повезло с местом – достаточно далеко от города и достаточно близко от дорог. В части близости к дорогам повезло не столько мне, сколько людям, которые шли по этим дорогам. Сколько их выжило, сколько осталось у нас – всех не перечесть. Мой колхозик теперь вовсе и не ранчо, а такой как бы условно свободный аграрный штат, и каждый беженец, нашедший здесь кров, еду, воду и просто выживание, порвет за наш штат любого. Так мы и живем с тех пор – уважаем друг друга, помогаем, как можем, и работаем сообща. А я в этом штате кто-то вроде губернатора.

Руководитель я, может быть, и не самый лучший, и уж тем более не политик – но зачем фермеру политика? К тому же я давно уже не у дел. Хозяйством рулит правление, работа кипит, и в этом году мы снова сняли отличный урожай. Мой старенький фордик, Старый Рэйнджер, уже давно превратился в памятник, и по нему любят лазить мои внуки. А я люблю смотреть на них, сидя на крылечке и попивая чай, иногда вприкуску с текилой собственного изготовления. Климат изменился, у нас теперь растут кактусы. Впрочем, это неважно, главное – у нас растут дети.

Здоровые, крепкие, смышленые дети, не видевшие ни Большого Града, ни Большой Войны.

Надеюсь, им никогда не придется выживать.

Даже беглого взгляда на главный корпус областной клинической больницы хватало, чтобы понять: тут все серьезно. Семиэтажное здание сверкало мрамором и хромом даже при слабом солнечном свете, чуть затемненные стекла в окружении дорогих новеньких рам навевали мысли скорее о транснациональном капитале, чем о клизмах и пенициллине. Любого посетителя этого невеселого, в общем-то, учреждения охватывала гордость за отечественную медицину и вообще успехи родной страны. Шутка ли: каких-то десять лет назад любая провинциальная больница напоминала общежитие малоимущих пенсионеров, каким-то чудом уцелевшее во время вражеского авианалета, а тут – полноценный пятизвездочный отель, свадьбу справить не стыдно. Шикарный ремонт, мягкий свет, новенькая униформа персонала.

Деньги у областной больницы и впрямь водились. Не то что водились – сыпались на нее, как из рога изобилия, по первому же требованию, после любого намека на потребность в финансировании. Отреставрировать корпус? Запросто. Новое оборудование? Не вопрос, и федеральная программа подходящая имеется. Обновить мебель в стационаре? С удовольствием! Оно и неудивительно – больница действительно заслуживала такого внимания всех ответственных товарищей, от главы облздрава до, страшно подумать, президента страны.

Дело было в том, что за последние десять лет ОКБ побила все существовавшие рекорды по выздоровлениям. Не отечественные, берите выше. Мировые. Нигде на всей планете, и это официально подтвердили все маститые специалисты, никому и никогда ни разу не удалось добиться настолько высокого процента исцеленных пациентов. Аномально высокого. Подозрительно, если честно, высокого, но когда речь идет об излечении от страшных недугов, о спасенных человеческих жизнях, все подозрения вторичны и неуместны.

В конце концов, кого и в чем можно подозревать в связи с тем, что неуспешных операций и курсов лечения в какой-то отдельно взятой больнице практически нет? Тем более что главврач, импозантный, видный, авторитетнейший Борис Маркович Иоффе развевал любые сомнения одним своим внешним видом. Статный красавец с ухоженной бородкой, прекрасно смотревшийся в кадре, неоднократно и с самых разных трибун заявлял: у наших успехов три причины – отличные врачи, слаженная работа всех подразделений и бесперебойное финансирование. После таких заявлений, особенно прозвучавших в эфире самых что ни на есть центральных телеканалов, финансирование, как правило, становилось еще более бесперебойным. Лучшие врачи заносили в соответствующие кабинеты безумной стоимости подарки, надеясь получить место в царстве Бориса Иоффе. Новейшее оборудование поступало в больницу вне всяких очередей. Любые медикаменты в любом количестве, конференции, симпозиумы, выступления перед сотнями почтительно притихших коллег – Борис Маркович мог гордиться плодами своего десятилетнего труда. И он гордился.

Впрочем, иногда его гордость омрачалась глупыми сплетнями суеверных техничек и прочего несознательного элемента. Большинство исцелений от самых тяжких недугов, особенно по кардиологической и онкологической части, сложно было встроить в цепочку причинно-следственной связи с собственно лечением пациентов. Иногда, а если быть совсем уж честным – очень часто больные выздоравливали сами по себе, без всяких видимых причин. Порой еще до начала назначенного курса терапии. Словно сами больничные корпуса, отремонтированные до состояния шикарной гостиницы и напичканные современной техникой на зависть любому выставочному павильону, обладали некими чудесными целительными свойствами. Уборщицы в этой связи частенько крестились, проходя мимо пустыря за перинатальным отделением – по слухам, именно в этом месте когда-то находилась келья настоятеля давным-давно разрушенного монастыря, на месте которого в шестидесятые отгрохали больничные корпуса. Именно монастырской наследственности, так называемой «намоленности» места и прочим околорелигиозным глупостям молва и приписывала феноменальные исцеления. Борис Маркович предпочитал отшучиваться по этому поводу и делать вид, что не обращает на обывательские суеверия решительно никакого внимания. В конце концов, врач в первую очередь должен быть материалистом, иначе ему прямая дорога в шаманы.

Лукавил Борис Маркович, ах, лукавил. Порой, оставаясь в одиночестве, покачиваясь в своем шикарном кожаном кресле (подарок прокурора области) и попивая подаренный очередным благодарным пациентом из числа серьезных людей «Курвуазье», главврач давал слабину и принимался судорожно думать: как? Ну как он выздоровел? Это же рак! Аденома! Или врожденный порок сердца. Или саркома легкого. Или еще какая-нибудь неподвластная современной медицине дрянь. И эти думы немедленно навевали на Бориса Марковича тоску, потому что ответов на вопросы не было и не предвиделось – многие исцеления и впрямь больше походили на чудо.