А утром Леннрот с удовлетворением отметил, что ночной гость не отгрыз у него ничего. Сама рысь спала, свернувшись калачиком, на том же самом месте. Выходить наверх она явно не собиралась.

  Ну, что же, значит мороз держится. Значит, придется еще время здесь коротать. Значит, надо как-то договариваться со зверем.

  Элиас налил себе с котелка воды в кружку, отметив, что за ночь она не замерзла. Пока с удовольствием пил, заметил, что рысь не сводит глаз с его кружки.

  - И что же вы, дикие звери из дикого леса, пьете зимой, коли все подо льдом? - спросил он.

  Зверь вздохнул и облизнулся. Понятное дело: кровь пьют. Снегом закусывают.

  - Отведай из моего кубка, - предложил человек и протянул котелок с водой, поставив его где-то посередине между ними.

  Рысь немедленно села и, нахмурившись, посмотрела по сторонам. Потом вытянула шею и понюхала воздух. Помимо всего прочего пахло чистой колодезной водой. Ну, или просто водой.

  Зверь сделал строгую морду, отчего вид его стал донельзя глупым, потом осторожно вытянулся и, махнув лапой, начал деликатно и сдержанно лакать воду. Он пил до тех пор, пока на донышке котелка не осталось ни одной капли. Торжественно рыгнув, он вернулся на свое место и прищурил глаза.

  - Вот, что нужно человеку, чтобы почувствовать себя в порядке, - сказал Леннрот, заново набирая в котелок снегу. - Даже если человек - извините, рысь.

  С той поры отношения у них в логове стабилизировались: никто не хотел перегрызть или перерезать горло друг другу. Они по очереди использовали отхожее место, устроенное Элиасом возле дальнего корневища, заметая следы снегом со стенок. Человек топил воду, которую они по-братски делили между собой. Леннрот думал, что также придется делиться и едой, которая, в общем-то, не была рассчитана на два желудка, но тут пришли лесные мыши.

  Мыши, одурев от мороза на поверхности, рыли свои ходы как попало и непременно попадали к ним в убежище. Рысь ловко прихлопывала каждого грызуна лапой, а иногда и двух разом, а потом пожирала в один присест. Леннрот ел свою кашу. Все были довольны.

  Соседство с кровожадным хищником, все-таки тяжеловатый воздух логова, очень ограниченное пространство, отсутствие движения - все это замечательные предпосылки, чтобы развилась клептомания. Когда же, собственно говоря, воровать не у кого, разве что у самого себя или дохлых мышей у рыси, клептомания плавно перетекает в клаустрофобию.

  Как профессор медицины, Леннрот знал, как договориться со своей психикой в отношении всяких фобий и маний. Лучше всего это делать через посредника.

  - Как рысь рыси, ты мне скажи, в чем смысл нашего пребывания в корнях этого дерева? - издалека начал Элиас.

  - Рррр, - ответила рысь.

  - Согласен, - согласился человек. - Но вот не согласен в том, что это все реально. Обрычи мне перспективу.

  Дикая кошка обреченно простонала и лапой прошлась по своей голове, прижимая к ней ухо.

  - Тогда скажи мне, почему тем упырям из Каяни не удалось ни зарезать меня, ни разрубить на части топором?

  - Да потому что давным-давно тебя заклял против этого один хороший человек, - ответила рысь. Или это уже была не рысь?

  Напротив него сидел Архиппа Перттунен и лукаво улыбался в бороду. Он выглядел ровно также, как много лет назад при их последней встрече.

  - Архиппа, а ты, часом, не помер? - спросил Леннрот, нисколько не удивляясь метаморфозе дикого зверя.

  - Мертвый не может умереть, а живой будет жить всегда, - пожал широкими плечами рунопевец. - Шастать по норам - это мое призвание. Живым ли, мертвым. С тобой вот беседую, потом - с Тойво Антикайненом119, да мало ли еще с кем.

  Леннрот знал, что издревле для просветления люди уходили под землю, где в раздумьях и молитвах проводили день за днем, или даже неделю целиком. И Александр Свирский, и Арсений Коневецкий, и Орфей, и даже потом последний сибирский чудотворец Григорий Новак, он же Распутин.

  - Мне одиноко среди людей, - сказал Элиас. - Мне хорошо одному, но сердце болит за Иду, за других детей и жену.

  - А кому сейчас легко, ведь Господь-то от нас от всех отвернулся, - кивнул головой Архиппа. - Вот поэтому где бы мы ни были, с кем бы мы ни находились - от одиночества никуда не спастись.

  - Главное для каждого человека - самому не отвернуться от Господа, - задумчиво произнес Леннрот. - Он много правильного сделал для каждого из нас.

  - Иными словами, ты считаешь, что жить надо по совести, - заключил Архиппа. - Все просто.

  Элиас задумался. Ему всегда хотелось жить именно так, но, блин, зачастую приходилось наступать на горло своей песне. Стыдно потом бывало, да и сейчас те воспоминания отдавали горечью и раскаяньем. И никуда от этого не деться.

  - Вот потому-то не бывать тебе святым никогда, - будто бы прочитав его мысли, заметил Архиппа. - Но святой никогда бы не открыл этому миру Калевалу". Пусть со временем читать ее сделается сложно, однако память о Вяйнямейнене, Илмарийнене, Лемминкайнене и прочих героях останется в сердцах и душах поколений. И будет эта память влиять на поступки людей, на их оценку своих и чужих действий. "Калевала" - это сокрытый от очевидности моральный код. Вот так вот, брат.

  - Да, - кивнул головой Леннрот. - Все по Вернадскому120.

  - Да, повторил за ним Архиппа. - То ли еще будет.

  Они помолчали, а мороз сверху начал отступать. Над лесом заколыхалось, как гигантское полотенце, северное сияние.

  Перттунен еще раз улыбнулся, махнул рукой, словно бы на прощанье и сказал:

  - Надо просто жить. День за днем. Пока есть такие люди, как ты, в мир приходит добро.