— Мне нужно было своими глазами увидеть, что его состояние стабильно, а дар под контролем.

— Если взорвется еще один из твоих библиариев, от корабля мало что останется.

— Придержи язык, — Магон стянул тунику через голову и, ступив на песок, швырнул ее ожидающему слуге, — иначе я натравлю на тебя Оронта.

Кхарн усмехнулся:

— Мне нравится Оронт. Ты видел, как он пустил центуриону Кептре третью кровь?

— Красному? Видел. А чем, ты думаешь, он заработал титул моего первого топора?

— Возможно, мне стоит сразиться с ним, а не с тобой, — сказал Кхарн и бросил Магону один из топоров, — если ты пришел сюда только ради разговоров.

Магон с улыбкой поймал оружие и несколько раз крутанул им, разминая запястье.

— Тогда начнем, убийца миров, покажи, что слова твои не расходятся с делом.

Двое легионеров двинулись по кругу, переступая босыми ногами в песке. Их движения не отличались ни мрачной решительностью воинов Первого, ни плавным изяществом Третьего. Пожиратели Миров сражались друг с другом, потому что знали, что крепчайшие братские узы может закалить только схватка. В показном блеске не было нужды, как и не было причин сдерживаться. Звания более не имели значения — лишь оружие в руках и то, кто ударит первым.

— До первой крови, — объявил капитан Несломленных и покрутил шеей до негромкого хруста.

— Устал, Магон?

Кхарн ринулся вперед и обрушил на брата серию стремительных ударов. Топоры столкнулись со звоном стали о сталь. Магон отбивался и проводил контрудары, не желая отступать и отдавать инициативу противнику. Они отскочили в разные стороны, держась вне досягаемости удара, и снова принялись кружить по арене.

— Сегодня ты перешел черту, — сказал Кхарн. — Не услышь я все собственными ушами, никогда бы не поверил, что ты осмелился говорить с примархом в таком тоне и остался жив.

— Остался, — подтвердил Магон, — в отличие от многих других.

Восьмой капитан слегка повел плечами:

— Не вини себя в случившемся. Центуриону и без того тяжело нести ответственность за потерянные под его командованием жизни. Кто бы что ни говорил, не возлагай на себя вину за тех, кого Ангрон сегодня убил.

— Кхарн, я сказал то, что должен был. — Магон остановился. — Отсчеты, децимации — все это нужно прекратить. Иначе мы сами себя изотрем в ничто, а счет погибшим от ненасытного гнева Ангрона превысит боевые потери.

— Легион меняется. — Кхарн подскочил и молниеносно рубанул топором сверху вниз, но Магон вовремя заблокировал удар. Под лязг металла воины вновь разошлись, меряя друг друга взглядами. — Разве ты этого не чувствуешь?

— Все это чувствуют, — ответил Магон. — Вопрос в том, к лучшему ли эти перемены. И в том, куда он всех нас приведет.

— Он, — холодно произнес Кхарн, — наш примарх, а мы его сыновья. Мы живем и умираем по его приказу. Он ничего нам не должен, Магон.

На этих словах Магон застыл:

— Ты сейчас о Гвоздях, не так ли?

Советник замер прямо напротив него.

— Нам не избежать их, брат.

— А как же быть с огромной дырой в моем корабле?

— Досадная неприятность. — Лицо капитана Восьмой роты пересекла рассеянная ухмылка. — Но Сурлак и Вел-Хередар все ближе подходят к созданию относительно стабильной копии Гвоздей, которую однажды можно будет вбить в голову каждому легионеру. Это случится в тот же день, когда они добьются результата.

— Я с трудом верю, что легион примет их, — покачал головой Магон. — Мы же все видим, что они творят с Ангроном. Мы же все видели, что сегодня случилось.

Кхарн несколько раз бездумно перебросил топор из руки в руку.

— Не все отнеслись к случившемуся так же, как ты. Не забывай, Магон, что мы — орудие. Многие в легионе не смотрят дальше своего клинка. Они восхищаются отцом и тем, как он сражается. Ты же сам видел. В бою примарх — буря, которую ничто не способно остановить. Он воистину не знает поражений. Если скажешь, что ни один наш родич не захочет такой силы для себя, то я сочту тебя лжецом.

Братья бросились друг на друга, с шипением рассекая топорами воздух, — оба теперь старались не отбить удар, а увернуться. Они уклонялись в самый последний момент, и лезвия пролетали в считаных миллиметрах от открытой плоти, грозя пролить первую кровь.

— Но какой ценой они хотят заполучить эту силу?

Магон отклонился далеко назад, вынудив Кхарна потерять равновесие, и мощным пинком в грудь опрокинул противника на песок.

— Всякий раз, когда примарх идет с нами в бой, его исход предопределен в нашу пользу — этого я отрицать не стану. Но еще я видел, в каком состоянии он пребывал до высадки и после. Как он безумствовал во время долгих месяцев путешествия через варп. Слышал вопли, которые доносились из его покоев, и помню десятки пропавших без вести членов экипажа после его прогулок по нижним палубам «Завоевателя».

Магон навис над советником, который уже поднялся на корточки.

— Если ты спрашиваешь, сомневаюсь ли я, что благодаря Гвоздям наш легион станет наиболее грозной силой в Галактике, то мой ответ — не сомневаюсь. Но прежде чем принять это будущее, Кхарн, нам следует осмыслить его со всех сторон. Мы добровольно лишаем себя свободы, меняем разум на слепую ярость. Больше мы не пойдем в бой как военная сила — нас будут натравливать на врага, как зверей.

Капитан Восьмой роты кашлянул и поглядел на брата снизу вверх:

— А ты не задумывался, что так, быть может, будет лучше для нас?

— Что?! — поразился Магон. — Как ты можешь желать нам подобной судьбы?

Кхарн поднялся, размышляя перед тем, как заговорить вновь.

— Скажи мне, о чем ты думаешь, когда глядишь на мир внизу.

Магон оскалился:

— И даже спустя столько лет ты продолжаешь поучать меня, как ребенка.

— Мне не составит ни малейшего труда изменить этой привычке, как только ты перестанешь вести себя как ребенок. Скажи мне, о чем ты думаешь, — настаивал Кхарн.

Центурион Несломленных опустил топор и всмотрелся в дальнюю стену арены, как будто там был иллюминатор с видом на планету, над которой сейчас парил корабль.

— Я думаю о заблудших людях, которых нам по зову долга следует вернуть в общечеловеческую семью.

— Нет, — Кхарн медленно покачал головой, — ты ошибаешься. В этом мире мы наткнулись на зловонный гниющий лес. Ветхую чащу, под которой задыхается лишенная света земля. Там цепкие лианы душат всякую молодую поросль. А мы — огонь, который выжжет джунгли дотла. Огонь, который пожрет их без остатка и угрызений совести. Ибо, брат мой, для новой жизни нет почвы благодатнее, чем пепел.

Магон хотел возразить, но Кхарн поднял руку и приблизился к нему:

— Ответь мне на такой вопрос. Если легион примет Гвозди — каждый из нас, — что в действительности изменится? Разве изменится наше предназначение — завоевать Галактику? Разве станет наше оружие бесполезным, а методы войны — устаревшими? Изменит ли это неотвратимую судьбу — принять смерть в битве каждому в свой час?

— Ничего этого Гвозди не изменят, — согласился Магон, едва кивнув, — что верно, то верно. Но кем мы предстанем в глазах Империума и других легионов? Нас перестанут понимать, нас будут бояться и даже, возможно, презирать.

— А нам не нужно заботиться о подобных вещах, — ответил Кхарн. — Мы служим Империуму для иной цели. Мы совершаем то, что другие не могут или не желают. Мы — огненный смерч, карающая длань, которая несет тотальное истребление любому, кто воспротивится расширению нашего государства. После нас никогда не остается живых, и так будет всегда. В нашем предназначении есть чистота. В ней есть благородство.

Магон поднял топор, звякнув кромкой о лезвие Кхарна. Несколько минут на песке арены царило молчание, за исключением лязга сталкивающихся клинков и неглубокого сдавленного дыхания.

— В жизни чудовища нет благородства.

Кхарн захватил клинок Магона своим топором и рванул его в сторону, оставив брата без защиты. От последовавшего затем мощного удара в челюсть голова капитана Восемнадцатой запрокинулась, и он рухнул на песок.