– А что-нибудь о личной жизни. Муж… дети?

– Замужем она не была. По крайней мере – два месяца назад, когда мы виделись в последний раз. Поклонников меняла как перчатки. Признаю. Каждое субботнее выступление получала букеты роз. Даже нашим примам такие не снились, – Варвара Марковна мечтательно вздохнула и тут же нахмурилась. – Ах да, у нее есть дочь, Полечка. По поводу ее отца мне ничего неизвестно, но ребенка мы здесь видели часто. Во время выступлений она просила Алевтину Павловну, нашего костюмера, посидеть с девочкой. А если та не могла или отсутствовала – запирала малышку в общей гримерной. Я несколько раз просила ее этого не делать, и ответ был всегда один – «моего скромного гонорара не хватает на нянек». При этом платья носила не из дешевых. А украшения – какие даже я себе позволить не могу.

Мирон задумался.

Выходит, Татьяна продолжала менять покровителей, и те обеспечивали ее достойным содержанием. Почему же в письме она посетовала на «полные одиночества дни»? Боялась, что количество побывавших в ее постели мужчин как-то повлияет на его решение оставить при себе дочь?

Странная женская логика.

– Крайне признателен вам за помощь, госпожа Гельцер, – склонил голову мужчина. – У меня к вам последний вопрос. Вы случайно не знаете, где проживает Татьяна?

– Вам повезло. Случайно знаю, – жеманно захихикала женщина. – Она оставила адрес, чтобы мы отправили ей нарочного с рекомендательным письмом. Я все записи храню в секретере. Ожидайте здесь.

Варвара Марковна, оставив Мирона у дверей своего кабинета, исчезла внутри. Но очень скоро вернулась, неся в руке клочок бумаги.

– Итальянская семь, квартира двадцать.

Еще раз поблагодарив директрису театра за помощь, мужчина вышел на улицу и поймал извозчика.

Роскошный внешний облик построенного в эклектическом стиле четырёхъярусного доходного дома, контрастировал с бедностью внутренней отделки. Запах гнили. Обшарпанные стены. Освещённые керосинками темные коридоры…

Мирон поморщился.

И в этом клоповнике Татьяна растила его дочь?

Квартира под номером двадцать нашлась быстро, но на стук, как и ожидалось, никто не ответил. Недолго думая, глава сыска сунулся к соседям напротив, и тут ему улыбнулась удача. Дверь открыл пышноусый господин, одетый в клетчатый пиджак.

– Глава сыскной полиции Меньшиков Мирон Александрович. С кем имею честь?

– Паляцкий Алексей Николаич, – на провинциальный манер растягивая гласные, произнес мужчина. – Собственник этого дома.

– Какая приятная неожиданность, – произнес про себя Мирон, но господин Паляцкий, услышал его слова и нахмурился.

– А в чем, собственно, дело?

– Плесницкая Татьяна Матвеевна здесь проживает? – Меньшиков кивнул на квартиру напротив.

– Ах, Танечка, – печально покачал головой мужчина. – Вчера похоронили. Замечательная была барышня. Добрая, умная. Аренду никогда не задерживала. Гостей не водила. Чахотка никого не щадит.

Мирон сглотнул.

– Она жила одна?

– С дочкой, Полечкой. Перед смертью просила отправить малышку к отцу. Адрес дала и письмо для него. Кто-то из зажиточных, я не уточнял. Брата отрядил, он все сделал, как велели.

Через несколько минут, спускаясь по лестнице, Мирон принялся обдумывать свои следующие шаги.

Ежели – а это еще предстоит выяснить – Татьяна и вправду скончалась, узнать, его ли Полина дочь будет едва ли возможно. Но о том, чтобы отдать ребенка в приют не могло быть и речи.

За прошедшие пару часов он уже полностью сроднился с мыслью, что стал отцом трёхлетней девочки. И значит, первым делом нужно запустить процедуру удочерения, а вторым… найти малышке няню.

– Банда «котов» снова вышла на охоту. Ограблен дом княгини Ежелицкой!

– В театре Ермолова сегодня выступает столичная прима, балерина Гроцька!

– Сенсация! Страшный пожар в здании Генерального штаба!

Звонкие крики разносящих газеты мальчишек резали уши. По улице неслись запряженные лошадьми повозки, которыми управляли мужчины, как на подбор крепкие, в высоких шапках с желтыми лентами. Все без исключения прохожие щеголяли в одежде, что была на пике моды лет сто назад…

Почему никто не пялится в телефон? У меня лично руки уже зудели без привычного гаджета. А эти ходят себе. Либо молчат, либо беспечно беседуют друг с другом.

Впрочем, чему я удивляюсь? Это же Питер. Наверное, снимают какое-нибудь историческое кино. Успокойся, Маша. Нашла из-за чего паниковать.

Поднявшись из сугроба, я отряхнула от снега платье. Затем обмотала шалью голову и грудь, а концы завязала на поясе.

Главное, проскочить соседей и охрану дома. Тогда никто не обратит внимание на грязную оборванку. И уж точно не свяжет ее с известной инстамоделью и коуч-мотиватором Марией Вольновой.

Решив пройти закрытый для сьемок квартал пешком, я отправилась в путь. Никто из пешеходов, как ни странно, не провожал меня удивленными взглядами. Вопросов «что я здесь делаю?» и «кто меня пустил на площадку?» тоже не задавали.

Все вели себя так, словно ничего необычного не происходит. И только я затравленно озиралась по сторонам, опасаясь очередного наезда.

Квартал шел за кварталом, улица за улицей, поворот за поворотом, а ничего не менялось. Что за кино такое кассовое, что полгорода под него отдали? И дома так быстро подретушировали. С них же каждый день куски плитки отваливались. Иногда даже на головы особо «везучим».

По-настоящему не по себе мне стало напротив дома под номером семнадцать, где по моему внутреннему навигатору должен был жить Славик. Вместо обычной парадной, меня встретила огромная вывеска над дверью «Ресторанъ «Доминик»». Вот так, с твердым знаком и закосом под старину.

Я с трудом сглотнула застрявший в горле ком. Огляделась по сторонам. Заметила стоявшего неподалеку мальчишку с газетами и рванула к нему.

Выхватив из его рук свеженапечатанный номер, поднесла его к глазам и вчиталась в дату.

“«Русскiя Въдомости», Понедельник, 6 января, 1900 г.”

Сердце тут же застучало с бешеной скоростью. Голова закружилась, живот скрутило, а руки задрожали.

Все еще боясь отпустить последнюю надежду, я перевела взгляд на мальчишку, что, протянув руку, ждал оплаты.

– Малыш, а вы тут кино снимаете, да?

Складка между его бровями стала глубже.

– На голову ударенная? Какой я тебе малыш? – огрызнулся он. – Гони пятак, а то влеготку полицейских кликну.

– Не надо полицейских, – закачала я головой, возвращая ему газету. – На, возьми, нет у меня денег.

Резко развернувшись к нему спиной, я бросилась бежать.

Если это не сон, значит я в полной заднице.

А это точно не сон. Во сне у людей не ломит мышцы от боли, а тело не сковывает свинцовая усталость. По крайней мере, я не слышала ни об одном подобном случае.

Пока я бежала, не разбирая дороги, не смотря по сторонам и боясь сбавить темп, сама не заметила, как очутилась в каком-то пустынном дворе.

Пытаясь отдышаться, я затормозила и согнулась пополам. Это и стало моей критической ошибкой.

Разгоряченное после бега тело тут же пронзило холодом и меня начало колотить. Хорошо так. Душевно. Аж зуб на зуб не попадал.

Зато затупились почти все чувства. Включая те, что отвечали за адекватное восприятие действительности. Проще говоря – мне стало плевать на тот абсурд, в который я угодила. На первое место вышел инстинкт выживания.

Вдобавок к прочим несчастьям, от голода свело желудок. Из-за жесткой диеты я уже неделю нормально не ела, а сегодняшний стресс срочно требовалось чем-нибудь зажевать.

Тут я и учуяла сквозь запах навоза и сырости, пряный аромат корицы. Где-то совсем рядом находилась кондитерская или пекарня. А значит, мне туда.

Пошатываясь, я прошла между домами. Ориентируясь на шум, свернула за угол и очутилась в эпицентре столпотворения.