Сперва я подумала, что он ругается, но в его голосе было не осуждение, а любопытство.

– Сама придумала, – я пожала плечами.

– Я заметил, ты чем-то расстроена.

– Да нет, всё в порядке.

Андрей Иванович вздохнул и вышел.

– Ты не веришь в себя, – хотелось услышать мне.

– Да, вы правы. Мне никогда не стать такой же, как ваша дочь.

– Но тебе и не нужно, у каждого свой путь. Ты думаешь, ей всё дается легко, но и ей пришлось одолеть немало трудностей, а впереди их еще больше. Только вера в то, что этого хочет твоя душа, помогает не сдаться.

Но, когда я вышла из ванной, он не стал давать отеческих наставлений, он вообще был немногословным, как мой отец, как Володя. Андрей Иванович протянул мне книгу в синей обложке: Дмитрий Мережковский «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи». Каким-то непостижимым образом он понял, какую роль играют в моей жизни книги.

– Хочу, чтобы ты это прочла.

Не понятно, сделал ли он подарок или дал книгу на время.

– Спасибо, обязательно.

В тот же вечер я уселась за книгу, написанную столетие назад о гении, жившем задолго до смерти Бога. Леонардо в глазах современников был святым и Антихристом, сверхчеловеком, бросившем вызов церкви. Но больше всего меня поразило то, что его ученики даже не пытались превзойти учителя, предпочитая довольствоваться готовыми методами. Они копировали его работы, становясь бледной копией мастера и теряя себя. Можно ли вообще научиться быть гением, а не ремесленником, или это дар свыше?

Не найдя ответа, я отложила книгу и погасила свет.

Сверхчеловек Мережковского потерпел поражение, утянув за собой тех, кто его любил. Даже гений обречен на одиночество и непонятость, и даже гению приходится пробиваться к свету сквозь страдания, зависть и невежество окружающих. Мы можем лишь бессмысленно повторять за лучшими либо вспыхивать и сгорать.

Клепе повезло быть счастливой хозяйкой черного пуделя Джонни. Я помню его щенком: смешной игрушкой с нежным розовым животом, теперь он подрос, и морда вся в серебре. Мама не любила собак, и я отдала всю нежность чужой. Клепа оставляла ключи с просьбой выгуливать Джонни, пока она в школе, что я делала с превеликой радостью. Ее бабка ворчала: дескать, нечего всяким девкам ключи доверять, но что значит мнение бабки, когда есть дружба и собачья преданная любовь.

Собираясь в свет, Клепа носилась по дому в корсете и длинной юбке. Недавно она прикупила красные гады, в которых ходили все неформалы с «драмы». Мысок у них был из металла, что для сибирской зимы – безумие. Когда я увидела эту невероятную обувь, то долго смеялась от восхищения: толстенная подошва-трактор, и ноги в них словно спички. Гады мы ласково звали «говностопами», и я выпросила у мамы такие же, но поскромней, без металла.

Мы слушали «Nightwish» и «Evanescence», выли под вокал Эми Ли в трио с Джонни. Я расспрашивала Клепу о музыке, поражаясь, как велик неизведанный мир и как много еще предстоит узнать. Вся одежда моя окрасилась в черный, на руках и бедрах звенели цепи, из шеи торчали шипы, и мы пудрили лица белым, чтобы стать принцессами смерти посреди духовно мертвого мира.

Даже Джонни, наш черный пудель, был не обычным псом, а булгаковским символом демонических сил, и когда мы ступали с ним по темным улицам, то были Воландами и Мефистофелями, и наше преданное Зло бежало рядом, быстро-быстро перебирая ногами.

Мама смотрела на мои трансформации без особых эмоций, даже на драные колготки в сетку и на то, как я подшивала юбку до супермини, только не знала, что я курю и говорю, как сапожник, а еще меня выгоняют с уроков за внешний вид. Меня удивляло ее спокойствие. А потом я нашла мамины студенческие фотографии: вот она, челка набок, нога на ногу, сигарета в зубах, а в магнитофоне наверняка «Кино» или похожий на Иисуса Тальков – боги прошлого. Она до сих пор хранит кассеты с их вечными песнями.

Любопытна, но немного обидна цикличность жизни. Мне никогда не хотелось быть похожей на маму, делать скучные вещи, приходить после работы домой, пить пиво у телевизора, ждать мужа с рыбалки или, что еще хуже, рыбачить с ним, накалывая червяков на крючок. Ты же была такой крутой, мам, заводила, душа компании, лидер. Во что ты превратилась с годами? Теперь ты называешь любовью не ругать его пьяного, а укрыть одеялом и проветрить комнату от синюшного смрада. Теперь ты называешь любовью раболепство перед мужским пьяным телом.

Я уж точно такой не буду. Великая сила росла во мне, подминая семью и привязанности, возвышая меня над родителями и сверстниками, придавая существованию великую, но пока не известную цель, и уже нельзя было отличить меня от этой великой силы. Силой этой легко объяснялось мое горькое одиночество: не потому, что я не умела общаться с людьми, а потому лишь, что они не умели общаться со мной.

Клепа сообщила, что за ней придет человек, и мы ждали человека, и пришел Он.

Джонни с лаем выскользнул из моих рук и убежал в коридор здороваться. Я отправилась вслед и вдруг стала вся мягкая, как желейный мишка.

Где Клепа таких находит? Где то место, откуда сходят они на землю?

Он прекрасен и страшен был, и пропасть Его, черная дыра Его рвала ткань моего мироздания. Высок Он и ладно сложен, аристократически бледен, под шапкой скрывал темные кудри, собранные в аккуратный хвост. Я подумала вдруг, что сам Леонардо не устоял бы и избрал Его натурщиком для ликов Христа и Иуды и множества других ликов, как когда-то избрал Салаи.

Я склонилась к Джонни, будто всё, что интересовало меня, заключалось в маленьком черном пуделе. Потом и вовсе ушла, не выдержав взгляда. Прислонилась к стене у самого выхода, не смея попадаться глазам Его.

Что связывает Его с Клепой? Неужели… Не может этого быть.

Оказалось, он всего-то задолжал Клепе услугу: за то, что покрасила его светлые корни обещал сводить на репетицию группы, чтобы маленькая нимфетка не осталась на ночь одна.

Я выдохнула. Он не опустится до нее, и законы мира пока еще нерушимы. Но и до меня он не снизойдет: такие, как этот мужчина, не видят таких, как я. Где вся та сила, что наполняла меня до встречи с ним? Так мелкий хищник видит хищника иного порядка и понимает, что сам может стать обедом.

Совершив над собой усилие, я снова вышла, и он уже был не так страшен – не замечал никого вокруг, и мысли его блуждали в иных мирах. Клепа предавала ноги безумным гадам, предавала тело одежде, и пора было уходить. Облаченная, она развернулась ко мне и молвила:

– Пойдешь с нами?

Клепа поведала, что зовут прекрасного незнакомца В. Вот так просто и нежно богов могут звать не Хесусами, не Исмаилами, не Белимирами, а просто В. Я пробовала имя на вкус, и оно мне нравилось. Столько жизни в нем, и силы, и черноты.

У меня тут же возникло желание написать огромный портрет В. и повесить картину в спальне, чтобы он всегда был рядом и знал каждый мой сон.

Мы зашли при параде в офис, где в подвале должна играть музыку, но охрана преградила нам путь. В. снял шапку и назвал фамилию, и фамилия оказалась еще прекраснее имени. Мои щеки вспыхнули, когда я примерила ее на себя, и она пришлась впору.

Оказалось, что срок аренды истек, и музыка больше не звучит в тех стенах. Мы вновь вышли на легкий мороз, снега выпало мало, на дорогах блестел ледяной каток. В Сибири так мало песка, он ценнее он рук, ног и черепов, и расходуют его бережно.

Горевали недолго и отправились в ледяной поход: путь наш лежал через Советский проспект, мимо Ленина с протянутой вдаль рукой, по улице годовщины Октябрьской революции, по гнилым шпалам мимо Первого кладбища. Солнце жило недолго и умирало в шесть вечера. Нас тянуло к самому мрачному, земному, мертвому, потому что мы возросли оттуда и не знали иного. В. был словно в своих стенах, словно щука в воде, словно стриж в небесах, он мог править всем этим царством, и лик его, и длинная белая шея его, и размах плеч его принадлежали королю этих темных земель.