— Тогда зачем ты боевым заклинанием в спину котолаку зарядил, раз это спарринг был? В спину!!! Охренел от своих возможностей?

— Не удержался. Уж больно гепард прыткий оказался, его клинок чуть меня не достал, я и разозлился.

— Ты хоть понимаешь, что так поступать нельзя? Это неправильно и по твоим поступкам о тебе будут судить остальные.

— Правильно, неправильно… — дракончик потер ушибленную голову и с ненавистью поглядел с надстройки на копошащихся внизу матросов, убирающих последствия "тренировки", — А кто это решает, господин Карачун? Вот эти недомаги безранговые? Они же, по сути, быдло! Не им судить, правильно я поступаю, или нет.

Момент начала атаки дракон попросту просрал. Мгновенно сконденсированная из воздуха влага сформировалась в широкий и плотный "Водный Кулак", который и впечатался ему в грудь. Отлетев со своего места на приличных пятнадцать шагов и врезавшись хребтом в мачту, дракончик с испугу оцепенел. Быстро проморгав черноту в глазах, он увидел, как расплывчатая серая фигура енота, игнорируя ступени лестницы, слетела с надстройки и размытым пятном кинулась к нему.

— Право сильного хочешь, сученок? — сейчас перед ним застыл, не дядя Карачун, с его ворчливыми поучениями, нет. Мир вокруг него будто потерял краски. Живописные бирюзовые морские просторы стали грязно-серого цвета, а бесконечно голубое небо приобрело оттенок свинца. Перед ним в истинной ипостаси предстал Ловец Безликого Трибунала со своим самым грозным оружием — Аурой Обреченности. Черно-белая безликая фигура подплыла к нему; мир вокруг стремительно угасал, погружаясь во мрак, организм сковала жесточайшая судорога, а внутри нестерпимым холодом разливался безмолвный ужас. Ужас обреченного существа перед лицом Неизбежного.

Мерцающая оттенками серого фигура, приблизила к нему, состоящее из клубящегося дыма нечто, что заменяло ей лицо. Словно сквозь вату до ушей дракона донесся звук ее слов:

— Право сильного захотелось на себя примерить? И кем это ты себя вдруг возомнил? — текучий облик, состоящий из марева серого дыма, приблизился вплотную к его лицу; звук его голоса, казалось лился отовсюду, — А кто судит? Ты? Или я? Для меня вы все не более, чем черви, копошащиеся под камнем. Я видел, как рождались и умирали тысячи таких как ты. Ответь мне, ящерица, что ты сделаешь, когда червь под твоей лапой вдруг бросит жрать свой навоз и объявит себя вершителем Великой Справедливости?

Спустя мгновение наваждение спало. Мир вокруг Раса болезненно и ярко вспыхнул красками, звуки вернулись в привычное русло и на дракона повеяло легким морским бризом. Над самым своим ухом дракончик услышал вкрадчивое:

— Правила, дружок, это не то, о чем судят другие. Правила — это то, что есть внутри тебя, и они называются принципами. И кем бы ты не стал, как бы высоко не взлетел, прежде чем принять решение, помни главное: прошлое не забывается, грядущее предрешено, а наказание — неизбежно, — с последними словами мир на секунду снова погрузился во мрак, но Карачун внутренне собрался и обуздал в себе Ауру.

Рас перевел взгляд на рысь, и увидев, как ее фигура медленно тает, а в паре метров от нее, так же медленно проявляется джинн из подвала, раскрыл свою пасть в немом крике. Не выдержав нового потрясения, сознание дракона погрузилось в беспросветную тьму.

Еще через два дня, на горизонте появился Песегам, столичный город Паргота. Он казался величественным и роскошным, сверкая россыпью тысяч огней в предутреннем сумраке. Кирпичные домики в несколько этажей с выложенными черепицей крышами, несколько белокаменных дворцов, крепкие форты из громадных серых плит гранита, прекрасные сады вокруг дворцового комплекса правителя.

Но когда с восходом солнца суда зашли в порт и заняли свое место у пирса, роскошь центрального района города испарилась словно мираж. Вместо нее пассажиры фелюги увидели грязные, занесенные толстым слоем мусора, узкие улочки портового квартала. Обветшалые кривые дома, в которых жители явно наскоро достраивали вторые и даже третьи этажи прямо на крышах нижних, сутолока бесконечного потока грязных, оборванных и неизменно куда-то спешащих оборотней и тяжелая, удушливая вонь, поднятая в неподвижный воздух полуденной жарой. Испарения нечистот из открытых сливных канав, запах цвелой воды из-под досок пирса и жуткая, нестерпимая вонь от самих обитателей порта. Казалось, что многие из них вообще не считали нужным мыться; иные же, судя по всему, и вовсе предпочитали спать в нужниках.

Суетливые, серые, дурно пахнущие существа слишком разительно отличались от представлений Рэйса о столичных жителях. Под стать им было и окружающее пространство. Казалось, что совершенно все в портовом районе сделано небрежно и наспех. Пространство зданий и улиц здесь использовалось максимально рационально и в пользу делу пускалась любая мелочь. Первые этажи домов чаще всего были либо отданы под харчевни, либо сдавались под конторы. Причем, в первом случае кухня и столики посетителей ничем друг от друга не отделялись. Если это был доходный дом, то на вторых этажах располагались номера. Зачастую, под номера переделывались совершенно не рассчитанные на это комнатушки, перегороженные друг от друга тонкой деревянной перегородкой, а то и вовсе отгороженные тряпочными ширмами. На третьих этажах обычно жили сами хозяева. При этом отхожее место зачастую располагалось именно на первом этаже и в единственном экземпляре. Хотя, большинство "отелей" даже этим не блистали, и посетителям было любезно предложено, справлять свои нужды прямо в сточную канаву под окнами.

Осуществив короткий забег по доходным домам и вдоволь насмотревшись и пропитавшись местным колоритом, Рэйс с Карачуном приняли коллегиальное решение остаться на корабле до его продажи и минимизировать коммуникацию с окружающим миром. Надоевшая до смерти консервированная рыба из капитанских запасов показалась им просто пищей богов после того, как они увидели в одном из "респектабельных заведений", как официант собирает пролитое на стол пиво грязной засаленной тряпкой и отжимает его обратно в кружку.

К их возвращению команда, под руководством капитана, уже закончила разгрузку фелюги. Рэйс перенес вещи на шебеку и сразу заперся в каюте вместе с драконом, а Йорик и Карачун потопали в порт.

— Четыреста?? — воскликнул медведь с самым уязвленным видом, — Четыреста шав за замечательную, стремительную шебеку! С паровой машиной на борту! Боги! Слышали ли вы это?! Да вы нас грабите!

— Четыреста, — старый бабуин устало откинулся на спинку своего кресла и с силой потер переносицу, — Четыреста шав, господин капитан, за раздолбанное пиратское ведро, с кое-как вкоряченой в него древней машиной на угле. На угле, господин капитан. Весь маленький трюм отдан под хранение топлива. Ваша лохань бесполезна для грузоперевозок, и слишком стара для сопровождения конвоев. Мне очень сильно повезет, если я впарю ее береговой охране.

— Машина! Паровая машина братьев Мергре! — уцепился капитан за соломинку, — Легендарное качество! Их машины тысячу лет работают!

— Не сомневаюсь, господин капитан. Я абсолютно не сомневаюсь, что эта машина ровно столько и проработала, судя по виду. Четыреста!

— Паровая машина — это надежность! Не эти ваши новомодные мазутные коптилки. Вот закончится мазут, и что вы делать будете? А машину Мергре можно хоть дровами топить, и она продолжит работать!

— И много ли, господин Йорик, в море лесов произрастает? — ехидно поинтересовался портовый приказчик.

— Пушки! — смутившийся было капитан внезапно вспомнил свой последний аргумент, — На борту две сорокамиллиметровки…

— … без боезапаса, — закончил за него бабуин, — Уважаемый, если вы мне сейчас собрались расхваливать это дульнозарядное говно, как преимущество корабля, то не утруждайтесь. Демонтируйте и забирайте их себе, у нас в бухте и так металлолома на дне хватает.

Переговоры зашли в окончательный и бесповоротный тупик. Портовый приказчик, снова нацепив очки на нос стал что-то внимательно изучать и черкать в лежащих перед ним бумагах; медведь потоптался еще немного в нерешительности, после чего резко развернулся и вышел прочь из кабинета. При выходе, Йорик хлопнул дверью так, что с потолка осыпалась штукатурка, а листы на столе бабуина взметнулись в воздух.