– Петр Александрович, а если ректор не утвердит? – робко спрашиваю я декана уже на пути к ректорскому кабинету.
– Тогда – отчисление, – говорит декан. «Не перемудрил ли я?» – пронзает мозг запоздалая мысль.
К счастью, вузу требуется рабочая сила на строящийся новый корпус, поэтому ректор – отец родной! – к нам, неуспевающим, благожелателен. Прямиком в отдел кадров для трудоустройства направляемся с Бобом из ректорского кабинета, получив статус «академиков». Счастливы до соплей!
К удивлению и радости, нас определили вовсе не в «строители», а в грузчики при отделе снабжения. Институтский гараж – это же совсем другое дело, нежели таскать носилки, заполненные строительным мусором, на пару с каким-нибудь дебелым меланхоликом, который спит на ходу. Тут настоящая жизнь! Грузовики, поездки, базы, шоферской коллектив, где нас радушно приняли, портвешок по вечерам, шахматы. Сам ректор, а также проректор по АХЧ (административно-хозяйственной части) – небожители для других – вот они, рядом, живые люди, их можно видеть, слушать их разговоры, или разговоры о них. Работа для меня – это тоже скучно, но, все-таки веселее, чем учеба. К тому же денежку зарабатываем. Помимо основных обязанностей и соответствующей зарплаты, нас с Бобом то и дело просят «товарищи ученые, доценты с кандидатами» помочь. Кому холодильник погрузить, кому шкаф перевезти. И платят! Мы довольны.
Меняю внешность – силюсь отпустить бороду, и, похоже, мне идет.
– Во! – воскликнул Боб, подняв кверху большой палец, когда впервые увидел таким небритым. А раньше как-то признался:
– Не могу представить тебя в постели. Извини, конечно…
– Еще не хватало! – отшутился я. – Лучше Лариску представляй, а то нехорошо думать о тебе стану.
Но сделалось обидно, что так молодо выгляжу.
Я обращаю внимание на девушек, что таскают тот самый строительный мусор со строящегося корпуса. Одна из них, на которую в общем-то и посматриваю, кажется, отвечает мне взаимностью. Глаза у нее цвета морской волны. А на дворе наступило лето, стоит прекрасная погода, ее зовут Света, а моего кореша – Серега Рыжий (это не фамилия). Боб к этому времени уже уволился, пропустил самое интересное. Идем с девушками на пляж после работы. Света пригласила еще сестру. Затем едем к Рыжему (у него предки свалили на дачу). Мне нравится Света, но еще больше мне нравится играть в Печорина. Я сперва оказываю знаки внимания ее сестре, которая на самом деле ничуть не зацепила, и только потом переключаюсь на Свету, та ведется. Горжусь собой как психологом. Рыжий, правда, недоволен, – не понимает моей «политики». Ему было все равно, кого из сестер клеить, но кого-то надо. Он почти охмурил Свету, как полагал, а тут я забрал ее себе. Что за бардак?.. Конечно, он не понимает! Мне игра важнее, чем кого-то потискать! Мной не похоть движет, а желание победы в игре! (Странное, странное существо – Паша Уремин, начитавшееся «Героя нашего времени»). Но, Свету отдавать Рыжему я не собирался.
У нас со Светой начинается роман. Выглядит это так – бутылка вина, распитая под деревами на Волжской набережной (я же грузчик, деньги есть!), сигареты, обжиманцы до полуночи, домой – на такси. У Боба имеется пустая квартира, и однажды он по-дружески отдает мне ключи. В самый ответственный момент, когда я, после двух выпитых бутылок «Шампанского», пытаюсь освободить Свету от лишней, на мой взгляд, одежды, она привлекает мое внимание к надписи на пряжке узкого ремешка ее светлых брюк. Там написано: «Stop». В общем, потерять свою невинность с ней не получилось! Поскольку большую часть «Шампанского» освоил я один, иду блевать в Бобочкин сортир от огорчения. Вскоре Света куда-то уезжает из города, и я остаюсь без пары. Зря только вел дневник, описывая свой с ней роман, – никакого победного финала не получилось. Печорин, твою мать!
Мирное лето внезапно взрывает жуткая весть: Женька Щукин погиб в Афганистане! Я время от времени его мать встречал на улице, спрашивал, как он там, отвечала: «Воюет. Песни поет друзьям. На баяне играет…» Казалось, так и будет. Год отслужил уже и вот…
Мы, бывшие его одноклассники, собираемся притихшие. Народом заполнена вся улица – никогда такого не видел. Сколько же людей его знали! Огромная колонна так и идет пешком до кладбища. Хоронят с воинскими почестями, с прощальным салютом.
Мне на ум приходит мысль, что Щукин мучил кошек, бил ни за что Кису, и это доставляло ему удовольствие. Бог все видит?.. Я быстрее гоню эту мысль, ведь теперь следует вспоминать лишь хорошее. Щукин рано обзавелся дурными привычками, начал курить, случалось – выпивал, но при этом и тренировался на турнике, дрался, любил девок и дразнил меня, девственника, своими победами, словом – жил полной жизнью. Что это, когда человек себя не экономит, – предчувствие скорого ухода? Или, наоборот, именно образ жизни привел его к такому итогу? В военкомате видят же, кто боевой и сможет воевать, а кто в штаны наложит после первого выстрела. Кто ответит? «Образно говоря, Щукин прошел в жизни по главной улице с оркестром, – думал я. – А теперь его по этой улице пронесли». Глядя на тех бедовых парней, что провожали его в последний путь, я не рискнул бы назвать себя равным ему товарищем, то есть встать в их ряды.
– Давайте помянем Женьку между своими, – предлагает Ольга Селезнева. Говорит как-то совсем по-взрослому, как я бы не сумел. Они со Щукиным встречались не только в классе, но и на улице, я знаю. Казалось, что эти наши девушки – Печенкина, Селезнева, еще некоторые, будут всегда выглядеть старше, хотя по возрасту – ровесницы. Однако в этот день, пусть еще робко, но пытаюсь встать с ними вровень.
Допоздна пьем и рвем душу воспоминаниями. Из сквера перемещаемся домой к Печенкиной. Курим с Селезневой на балконе. Оба без слов понимаем наше с ней особое право поминать сейчас Щукина, поскольку в свое время были ему ближе всех. Рядом стоит звезда класса Валька Ратникова, никогда на самом деле специально не стяжавшая себе подобной славы.
Когда фигуристая Ратникова с вьющимися на висках локонами, вызвавшими неодобрение пожилой учительницы русского языка («А они сами вьются!» – защищалась Валентина), появилась в нашем классе – в восьмом, если не ошибаюсь, то сразу влюбила в себя Боба Конникова и Гошу Терновского. Они соперничали за нее. Даже на самбо оба записались, в школьную секцию, чтобы отсекать от девушки иных претендентов. Там их обоих бросал через бедро на маты Тарас Мишин, записавшийся еще раньше, но Валентина здесь была не причем. Меж собой Боб и Гоша договорились соперничать честно – пусть Ратникова сама выберет достойного. Однако Ратникова мыслями была на стороне. Спортсменка, и друзья все из спорта. Некоторым в классе, правда, показалось, что Боб близок к победе, но не сложилось. А мужественный, сильный, при этом до мозга костей интеллигентный Гоша Терновский после восьмого класса перевелся в школу для вундеркиндов, и неизвестно по какой больше причине, – готовиться к поступлению в университет, или чтобы Ратникову не видеть. Правда, на школьные вечера все равно к нам приходил. Стали традицией посиделки возле Гошиного подъезда. Естественно – при живейшем участии самого «хозяина», появлявшегося с неизменной беломориной в зубах.
Папиросы он стрелял у отца. Квартира Терновских насквозь пропахла табачным дымом. Курить там было принято, где заблагорассудится. Терновский-старший когда-то закончил наш, водный, институт. Предлагал мне, кстати, помочь с теорией механизмов и машин, но я с благодарностью отказался – нацелился в «академ» уже. Гошин отец был заядлым автомобилистом, и сам Гоша с детства за рулем. Сперва на мотоцикле, затем – на отцовских «Жигулях». Вызывало уважение, насколько он технически подкован. На мотоцикле катал меня к своей подружке, на которой впоследствии, много позже, с отчаянья женился, в другой конец города – вместе покурить. До того мы с ним на пару бегали на стадионе – занимались спортом, не заморачиваясь, насколько физкультура сочетается с табакокурением. Мать у Гоши – врач. Когда Гошина молодая жена после рождения первенца попыталась предъявить свекрови претензию, что Терновский-старший дома много дымит, вредно для ребенка, Гошина мама, тетя Нина, ответила:
