– Ничего. Мои выросли, и твой вырастет.

Старший брат Гоши стал военным. Сам Гоша в итоге поступил на радиофак, в университет. Однако и там, на своем радиофаке, невезучий Гоша, рыцарь печального образа, жгучий брюнет с грустными глазами и выбритыми до синевы щеками, способный запросто набить морду любому жлобу, но не умеющий побеждать женщин, умудрился найти «альтернативу» Ратниковой – такую же безответную любовь. Из-за нее сильно увлекся психологией, подключил меня, но чем я мог ему помочь? Отнести букет зазнобе от его имени с остроумной легендой, почему не он сам…

Понятно, что вечером после похорон Щукина мы, его бывшие одноклассники, допоздна не хотели расставаться не затем лишь, чтобы дольше горевать. Спасибо Женьке – собрал вместе. Атмосфера создалась особенная.

Несколько дней спустя, когда я вечером маялся от скуки, в дверь вдруг позвонили. На пороге увидел… Ратникову – вот так сюрприз! Но, главное, кто был с ней! Таня Дудочкина! Нисколько не сомневался, что все происходящее – как бы в продолжение того вечера, только уже без трагической подоплеки.

– К вам можно? – улыбнулась Валентина.

– Нужно! – воскликнул я. – Проходите! – сделал приглашающий жест и принялся ухаживать за гостьями. Что-что, а быть радушным хозяином я от своей мамы научился. Мама всегда привечала всех моих друзей-приятелей. «Крикуны» признавали, у меня хорошая мама. Я же считал – лучшая! (С тех пор прошло много лет, я и сейчас так считаю).

В школе Дудочкина была отличницей, но все же не конченной. В каждом из наших «настоящих» отличников имелось нечто, вызывавшее улыбку сочувствия. Женя Башмачникова – верста коломенская, Миша Валоконов – наоборот, метр с кепкой, и очкарик. Лена Трофимова – пухленькая «булочка». Каждый по своему комплексовал, надо полагать, и в учебу ударялся от того еще, что не находил своего места в развеселой компании. Дудочкина была не такая – «нормальная». Яркая, живая, общительная. Секретарь комитета комсомола школы, между прочим, в десятом классе! (Я, кстати, был комсоргом класса. Это наша классная руководительница так «пошутила»). Золотую медаль Дудочкиной все же немножко «подарили», одноклассники это понимали. За комсомольскую работу в том числе, вероятно. Но, ей-то что до пересудов, если мыслить прагматически? Медаль нужна не перед классом красоваться, а при поступлении в вуз, чтобы сдавать всего один экзамен.

Однако, как говорили в детстве, жильда на правду вышла. В свой медицинский с первого раза Дудочкина не поступила. Мне лично было жаль это услышать. Училась она, во всяком случае, лучше нас с Тарасом и Бобом. Мы поступили, а Дудочкина – нет! Пятерку получить на первом экзамене ей не удалось, пришлось сдавать и остальные, уже на общих основаниях. Баллов не хватило. В медицинский и вправду всегда было сложно поступить. Год потеряла, спустилась с небес, где-то поработала, стала ближе к народу, все только в плюс – это я так себе рассуждал. Со второго раза поступить удалось.

«Что это, телепатия? – думал теперь про Дудочкину, видя ее у себя дома. – Или Женька Щукин с небес посылает мне прощальный подарок?» Ведь я вспоминал о ней накануне. На похоронах ее не было – уезжала из города. Очевидно, Валентина рассказала ей в красках, как все прошло, и теперь обе пришли ко мне как бы в поисках той особенной атмосферы, что возникла тогда, а, может быть, они принесли эту атмосферу с собой. Чем больше смотрел на Дудочкину, в фирменных джинсах сидящую на моем диване, улыбающуюся, тем острее чувствовал, что-то из этого выйдет!

В младших классах мы со Щукиным приглядели себе по симпатии, потому что так полагалось. Он выбрал Селезневу. Тогда это была тоненькая, как тростиночка, светловолосая девочка, а не та дородная дама, с которой вместе я курил на балконе у Печенкиной в вечер после похорон. А я – Дудочкину, кудрявую, с большими черными глазами и вздернутым «детским» носиком, похожую на девочек с немецких открыток. Открытки те я разглядывал у дедушки с бабушкой. Отец присылал их из Германии, когда работал в военном журнале. Это было еще до моего рождения.

В старших классах я смотрел на Дудочкину, когда она отвечала у доски, уже никак не примеряя к себе, – что толку? Нас, «малышей», всерьез не воспринимают.

– У Дудочкиной бедра широкие, – подметил как-то Щукин.– Ей рожать будет легко.

Стасик на моем месте, вероятно, пожелал бы, чтобы Дудочкиной, с такими ее задатками, не попался только кавалер, злоупотреблявший сигаретами «Вега». Я же пошел на поводу у Щукина и внимательно рассмотрел Дудочкину на предмет ширины ее бедер, прикрытых короткой юбкой школьной формы, однако ничего чрезмерного не углядел.

– А ножки – как у козы рожки.

Высокая, худощавая, и чувствовалось, она, в отличие от Селезневой, вширь не раздастся никогда.

– Жаль только, что плоская, – продолжил Щукин оценивать одноклассницу.

Ну, это он в сравнении с той же Селезневой. У Селезневой раньше всех из девочек класса наметились сиськи, на что тотчас обратил внимание мой сосед Рома (сын дяди Жоры). Старший брат Селезневой приходился Роме товарищем.

Я ринулся в бой! Из кожи полез вон, пытаясь приударить за взрослой девушкой, своей бывшей одноклассницей, Таней Дудочкиной, встреченной через три года после окончания школы, которая раньше была выше меня ростом – причем, во всех смыслах, пожалуй, – да и теперь вовсе не было уверенности, что до нее дорос. Тремя годами раньше подобное попытался проделать Стасик с Ларисой Печенкиной, и это окончилось для него провалом. Теперь – я. Однако увлечение Стасика и близко не стояло рядом с той дикой страстью, какой я воспылал к Дудочкиной!

Она слушала мои песни под гитару – я выкладывался на полную катушку. На квартире у Боба, где собралась наша вновь образовавшаяся компания, я танцевал с ней под группу «Воскресение» (как волновали эти песни!). Не на пионерском расстоянии, как когда-то в лагере с Ирой Тофиковой, а прижимая к себе по-взрослому, и Дудочкина не была против. На улице я обнял ее за плечи и с трепетом почувствовал, что ее рука легла мне на пояс в ответ.

Мы отправились в поход на природу, и там она, с некоторой заминкой, правда, как бы взвесив все окончательно, но уступила моему напору и позволила себя целовать.

– Балдеешь, Уремин? – спросила в палатке, когда лежали вместе, и я шаловливой ручонкой забрался ей под свитер, дабы проверить одно утверждение Щукина.

– Еще как! – ответил честно. Должен был признать, что где-то Щукин, может, и был прав, но в защиту Дудочкиной песня Высоцкого:

У ней такая маленькая грудь,

И губы, губы алые, как маки.

Уходит капитан в далекий путь

И любит девушку из Нагасаки.

Я не выпускал свою «добычу» из лап и «балдел» в течение всего похода. Удивлялся: «Что происходит? Это чудо? Я и Дудочкина!» В школе она у меня стояла на таком высоком пьедестале!..

Это была лучшая осень в жизни. Я ощущал, как течет и уходит время. Каждая сигарета была будто последняя. В душе поселилась щемящая тоска. Было жаль, что все пройдет. Я словно не жил наяву, а уже перенесся в будущее и лишь вспоминал о том, что на самом деле прошло и никогда не повторится.

Начавшаяся после академического отпуска на новом курсе учеба была прервана ошеломляющей новостью: нас срочно отправляют за тридевять земель, в порт на сибирской реке, где не хватает рабочих рук, – спасать северный завоз. До этого Боб успел в курилке познакомиться с солидным джентльменом с пышными черными усами и густой холеной шевелюрой, лицом напоминающим известного композитора Яна Френкеля. Его звали Эдуардом Бодровским. Странно, Эдуард, вовсе не похожий на забитого человека, держался особняком. Разгадка такого поведения была быстро найдена: он также новичок здесь. Шалопай почище нашего – вечный студент! Успел не только отдохнуть в «академе», но и отслужить в армии, а теперь восстановился. Гулянки до добра не доводят! Так что нам с Бобом еще было куда «совершенствоваться»… Стали держаться втроем.

Поначалу перед Бодровским я тушевался, уж больно взрослым дядей он мне казался. Без коммуникабельного Боба вряд ли когда сошелся с таким. Потом ничего, привык. На новом курсе нас троих так и приняли, будто старые друзья меж собой. Здесь были свои центровые, однако, благодаря Эдику и Бобу я уже не ощущал себя настолько «маленьким», как когда-то на первой картошке, да и пришли мы со старшего курса. Главное же, меня изнутри переполняло собственное счастье по имени «Таня Дудочкина», поэтому на все внешнее смотрел благодушно и как бы немного свысока.