Гомер изумился, когда гость отвесил еще один поклон, сделал несколько быстрых па жиги и катнул котелок по руке. Котелок упал. Он нагнулся, чтобы поднять его, судорожно выпрямился, словно его пнули сзади, и с горестным видом потер поясницу.

Сообразив, что его забавляют, Гомер засмеялся.

Гарри поклоном поблагодарил его, но что-то было неладно. Он, видимо, перенапрягся. Лицо его побелело, он дергал воротник.

– Минутное недомогание, – пробормотал Гарри, тоже не понимая, притворяется он или ему плохо.

– Присядьте, – сказал Гомер.

Однако номер еще не кончился. Изобразив мужественную улыбку, Гарри сделал несколько неверных шагов к кушетке и повалился на пол. Он с негодованием осмотрел ковер и, будто бы обнаружив предмет, о который споткнулся, отшвырнул его ногой. После этого он доковылял до кушетки и сел, со свистом выпустив воздух, как надувной шар.

Гомер опять налил ему воды. Гарри попытался встать, но Гомер удержал его и заставил выпить сидя. Он осушил стакан, как и первые два, быстрыми глотками, потом утер рот платком, изображая усача, который только что выпил кружку пенистого пива.

– Вы чрезвычайно добры, сэр, – сказал он. – Но не тревожьтесь, когда-нибудь я воздам вам сторицей.

Гомер кивнул.

Гарри извлек из кармана жестяную баночку и протянул ему.

– С поклоном от фирмы, – объявил он. – В этой коробке «Волшебный растворитель», современное полирующее средство par excellence, средство бесподобное и несравненное, употребляемое всеми кинозвездами…

Он оборвал свою похвальную речь и заливисто рассмеялся.

Гомер взял банку.

– Спасибо, – сказал он, пытаясь выразить лицом признательность. – Сколько я вам должен?

– Обычная цена, розничная цена – пятьдесят центов, но вам, в виде исключения, я уступлю ее за двадцать пять – по оптовой цене, которую я плачу фабрике.

– Двадцать пять? – сказал Гомер, в котором привычка одержала верх над робостью. – За двадцать пять в магазине я могу купить вдвое больше.

Гарри знал, с кем имеет дело.

– Берите, берите даром, – презрительно предложил он.

Маневр поставил Гомера в положение обороняющегося.

– Понимаю, ваша паста, должно быть, гораздо лучше.

– О нет, – произнес Гарри, словно отметая взятку. – Оставьте ваши деньги при себе. Я в них не нуждаюсь.

Он рассмеялся – на этот раз с горечью.

Гомер вытащил мелочь и протянул ему.

– Возьмите, пожалуйста. Вы нуждаетесь – я вижу. Я куплю две банки.

Теперь Гарри мог брать его голыми руками. Он принялся хохотать на разные лады (все – театральные), как музыкант, настраивающий скрипку перед концертом. Наконец он подобрал нужный тон и дал себе волю. Это был хохот жертвы.

– Перестаньте, пожалуйста, – попросил Гомер.

Но Гарри не мог перестать. Ему и вправду было плохо. Последняя колодка, удерживавшая его на скате самооплакивания, была выбита, и он скользил под уклон, набирая скорость с каждой секундой. Он вскочил на ноги и начал играть Гарри Гринера, бедного Гарри, честного Гарри, благонамеренного, скромного, достойного Гарри, хорошего мужа, любящего отца, верного друга, примерного христианина.

Гомер не оценил представления. Он был в ужасе и раздумывал, не позвонить ли в полицию. Но ничего не сделал. Только поднял руку, чтобы остановить Гарри.

В конце пантомимы Гарри застыл, откинув голову и схватившись за горло, словно в ожидании занавеса. Гомер налил ему еще один стакан воды. Но представление не кончилось. Гарри поклонился, взмахнул шляпой, прижал ее к сердцу и снова принялся за свое. В этот раз его хватило ненадолго, он стал задыхаться и ловить ртом воздух. Вдруг в нем что-то лопнуло, как в заводной игрушке, которую перекрутили, и он начал выдавать весь свой репертуар подряд. Работа была чисто мускульная, как пляска святого Витта. Он танцевал жигу, жонглировал шляпой, изображал, что его пинают, спотыкался, сам себе пожимал руку. Он прокрутил все свои номера в сплошной головокружительной судороге, потом отлетел к кушетке и рухнул.

Он лежал на кушетке, закрыв глаза, и грудь его вздымалась. Он был озадачен не меньше Гомера. Сегодня он повторил свое антре уже четыре или пять раз, и ничего подобного не случалось. Он и вправду заболел.

– У вас был припадок, – сказал Гомер, когда Гарри открыл глаза.

Шли минуты, Гарри полегчало, и к нему вернулась уверенность. Он прогнал все мысли о болезни и до того воспрянул духом, что даже поздравил себя с лучшим выступлением за всю карьеру. Этого здорового обормота, который склонился над ним, можно наколоть на пятерку.

– Есть у вас что-нибудь спиртное? – проговорил он слабым голосом.

Бакалейщик прислал на пробу бутылку портвейна, и Гомер пошел за ней. Он налил полстакана, подал Гарри, и тот выпил вино маленькими глотками, гримасничая, словно принимал микстуру.

Медленно выговаривая слова, будто от сильной боли, он попросил Гомера внести его ящик с образцами.

– Он на крыльце. Его могут украсть. В эти баночки с пастой вложена большая часть моего скромного капитала.

Выполняя его просьбу, Гомер вышел и увидел у обочины тротуара девушку. Это была Фей Гринер. Она смотрела на дом.

– Здесь мой отец? – крикнула она.

– Мистер Гринер?

Она топнула ногой.

– Скажите ему, чтоб выкатывался. Целый день его, что ли, ждать?

– Ему плохо.

Девушка отвернулась, ничем не показав, что она услышала или приняла к сведению его слова.

Гомер внес в дом ящик с образцами. Когда он вошел в комнату, Гарри как раз наливал себе вино.

– Вполне приличная штука, – сказал он, причмокивая. – Вполне приличная… ничего, ничего. Извините за бесцеремонный вопрос – сколько вы платите за бу…

Гомер перебил его. Он не любил пьющих и хотел спровадить гостя.

– Ваша дочь на улице, – произнес он со всей твердостью, на какую был способен. – Она вас ждет.

Гарри рухнул на кушетку и тяжело задышал. Он опять притворялся.

– Не говорите ей, – прохрипел он. – Не говорите ей, как плох ее старый папочка. Она не должна этого знать.

Гомер был потрясен его лицемерием.

– Вам уже легче, – проговорил он как можно более холодно. – Почему бы вам не отправиться домой?

Гарри улыбнулся, чтобы показать, как он уязвлен и обижен бессердечным отношением хозяина. Но когда Гомер ничего не ответил, улыбка видоизменилась и выразила безграничное мужество. Он осторожно поднялся на ноги, постоял минуту прямо, потом начал покачиваться от слабости и вновь опрокинулся на кушетку.

– Мне дурно, – простонал он.

Он опять был удивлен и напуган. Ему было дурно.

– Позовите дочь, – прохрипел он.

Она стояла у обочины спиной к дому. Когда Гомер ее окликнул, она круто обернулась и побежала к нему. Он посмотрел на нее, потом вошел, не закрыв за собой дверь.

Фей влетела в комнату. Не обращая внимания на Гомера, она подбежала к кушетке.

– Ну, чего еще? – крикнула она.

– Милая дочь, – сказал он. – Я очень сильно занемог, и этот джентльмен был так отзывчив, что позволил мне здесь полежать.

– У него было что-то вроде припадка.

Она обернулась к Гомеру так резко, что он вздрогнул.

– Здравствуйте, – сказала она, протягивая руку.

Он робко ее пожал.

– Очень рада, – сказала она, когда он что-то промямлил.

Она круто обернулась к отцу.

– Сердце, – сказал Гарри. – Встать не могу.

Небольшой номер, исполняемый отцом при продаже пасты, был ей известен, и припадок в него не входил. Когда она вновь повернулась к Гомеру, вид у нее был трагический. Ее гордо откинутая голова поникла.

– Прошу вас, разрешите ему тут полежать, – сказала она.

– Да, конечно.

Гомер указал ей на кресло и поднес спичку к ее сигарете. Он старался не глазеть на нее, но тут как раз воспитанность была ни к чему. Фей любила, чтобы на нее глазели.

Она показалась ему немыслимо прекрасной. Но еще больше его поразила бившая в ней через край жизнь. Она была тугая и звенящая. Она сияла, как новая ложка.