– Да, как Грейс Келли, – сказала моя мать, которая, в отличие от Вариньки, почитала все американское.

– Актрис ведь носят на руках и крыльях.

Однако в моих полных бедрах и пухлых щеках нет и намека на привлекательность и изящество. И, наверное, только какому-нибудь канадскому дровосеку под силу носить меня на руках. Если я прихожу в гости, запросто могу угодить ногой в кошачий лоток. Одно время я даже думала, что у меня голова наполнена не мозгами, а водой, и люди просто из жалости не говорят мне об этом.

Но как нужда заставляет оборванку выучиться прясть, так и толстухе приходится компенсировать отсутствие внешнего обаяния наличием иных добродетелей. И очень скоро я поняла, что миссия моя состоит в том, чтобы беззаботно улыбаться людям и выводить их из меланхолического состояния.

Эту свою способность я развила до совершенства и по-прежнему ощущаю боль в челюстях, когда возвращаю лицам людей изначально присущий им вид. Такому таланту сопутствует потребность проливать бальзам на душу и давать непрошеные советы. И часто я ощущаю, что за мной тянется шлейф психических болезней.

Впрочем, с другой стороны, мне и до хладнокровия и самообладания Грейс Келли далеко, как до луны. Уж слишком часто глаза у меня на мокром месте. Когда растет процентная ставка, когда отцветает сирень или когда мне удается изобразить желтое трепетное творение природы на свинцово-сером фоне.

«Литен лёк», – так называл меня папа на своем шведском – «Луковка моя».

Мне кажется, Грейс Келли никогда не плакала так много, как я. Во всяком случае, до того как вышла за Ренье, князя Монако.

Так много надежд и ожиданий закладывается в имя ребенка. И нередко случается так, что надежды многих поколений тяжким бременем ложатся на плечи дитяти. Грандиозные планы, механизм воплощения которых в жизнь должен быть смазан ответной любовью и так и не раскрывшимся талантом.

В нашем школьном дворе была уйма подобных созданий, не оправдавших надежд. Тор, очкастый заморыш, которому оказалось не под силу хотя бы на йоту поднять репутацию своего рода, в течение столетий отличавшегося трусостью и предательством отдельных своих представителей. Дочь владельца мясной лавки Лили, которую все именовали Мясникова Лили, стоявшая по щиколотку в крови, Лолита с улицы Эльбагаде, весившая сто двадцать кило. Или вот я, Малышка Эстер, которая была кем угодно, да только не малышкой. Имя – это обещание, данное не тобой, но исполнения которого окружающие требуют от тебя.

В имени «Филиппа» заложена мысль о нежном жеребенке, что беззаботно гарцует в березняке. Но моей старшей сестре, мало того что у нее кривая спина и дырявые легкие, приходится еще и нести бремя в виде имени, означающем «любительница лошадей», хотя гарцевать она при всем своем желании ну никак не сможет.

Само звучание ее имени – Фили-и-и-иппа – представлялось мне таким хрупким, что казалось, она сломается пополам, прежде чем ее дозовешься. Даже тогда мне хотелось, чтобы сестре дали более солидное имя.

Филиппа передвигалась незаметно для других и совершенно бесшумно. Казалось, она выходила прямо из стены и вдруг представала перед тобой. По всему ее бледному лицу были рассыпаны веснушки, а под ними виднелась сеть тонких, фиолетового цвета, сосудов, которые не могли защитить ее от холода.

В то время, когда Филиппа ходила по земле, она никогда не смотрела людям прямо в глаза. Передвигалась моя старшая сестра на цыпочках, а ее рукопожатие было сродни касанию сломанного крыла, ибо она первым делом старалась не попасть в нелепую ситуацию. Даже ее улыбка выглядела неловкой и невсамделишной, будто Филиппа просто брала ее напрокат и обязана была вернуть в прежнем виде.

По той же причине одноклассники редко когда приглашали старшую мою сестру на дни рождения. Некоторые матери заставляли своих отпрысков позвать Филиппу на торжество. Но никто не выказывал желания сидеть рядом с этой прозрачной девочкой с кривой спиной и молоткообразными пальцами ног. Которая как-то грохнулась на пол посреди урока географии. Рядом с Филиппой всегда было много свободных стульев. Как правило, она выбрасывала пригласительные открытки в мусорное ведерко до того, как их успеют увидеть родители. Филиппа так и не поняла, что́ может почерпнуть для жизни человек, играя в салки или швыряя пирожные друг другу в лицо.

Ольга всегда была готова драться за старшую сестру на школьном дворе. А мы с Мясниковой Лили и нашим соседом Йоханом прикрывали ее с тыла. Варинька еще в самые нежные наши годы научила Ольгу нескольким весьма, с точки зрения правил, сомнительным видам ударов и ногами, и руками, исключая, впрочем, удары ножом. Филиппа, однако, не шибко нуждалась в Ольгиных крестовых походах и приемах карате. Авторов мерзких выкриков в ее адрес на переменках она воспринимала как бездарных пустяковых муравьишек, которых всего-то и надо, что стряхнуть с ног в разгар важнейшей экспедиции, а именно космического путешествия, совершавшегося в фантастически устроенных мозгах Филиппы. На Рождество она мечтала получить в подарок не куклу или платье, а набор «Юный химик» и бесчисленное множество увеличительных стекол. Ее глубочайшим образом интересовало все способное превращаться в нечто иное, отличное от своего первородного состояния. Клетки, окаменелости, черные дыры, личинки, бактерии, семена, звезды, куколки, вулканы, атомы и лакмусовая бумага.

А вот моя сестра-двойняшка, конечно же, в подарок на рождение получила замечательное имя. Ее назвали в память Ольги Чеховой, звезды немого кино и племянницы Антона Чехова. Дед всю жизнь хотел, чтобы именно так звали его будущую внучку. От немоты в моей Ольге не наблюдалось ничего, а вот красивые влажные глаза и темперамент роднили ее со знаменитой тезкой.

Ольга родилась русской до мозга костей. Уже тогда можно было предугадать, что у мира при виде ее отвиснет челюсть. Сильный голос, клубничного цвета туфли для фламенко, платье из изумрудно-зеленой тафты. И имя, которое со временем в еще большей степени поспособствовало ее успеху.

Натурой Ольга пошла в деда и была такой же жизнелюбивой и страстной. Все ее существо дышало любовью, чего она не скрывала, а, наоборот, выказывала на полную катушку, так что слабакам рядом с ней лучше было не появляться. Сестра моя стала мечтать о том, чтобы пойти к алтарю еще до того, как выучилась ползать.

Уже в десятилетнем возрасте мы каждый день, прогуливаясь по центру, проходили мимо магазина «Свадебные платья от Бьянки» на Амагерброгаде и, прижав носы к витрине, разглядывали шуршащие на вешалках белоснежные платья, напоминавшие лебедей.

На всех наших кукол у нас было только одно свадебное платье, и мы так часто и с такой силой тянули его каждая в свою сторону, что в конце концов чуть ли не в клочья разодрали шлейф.

Та из нас, что не изображала в тот день невесту, вынуждена была довольствоваться ролью жениха или священника. Но так как мы с Ольгой имели весьма смутное представление о том, кто такой жених, нам приходилось выступать в роли священника.

– Аминь… в счастье и несчастье, в горе и радости! – произносила я нараспев и осеняла себя крестным знамением.

– Аминь! – вторила мне сестра.

– Послушай, а что, собственно, говорит священник, когда люди женятся? – задавалась вопросом я.

– Понятия не имею… но погоди, – и Ольга побежала в гостиную.

Вскоре она вернулась обратно с дедовой Библией в руках.

– Вот, здесь, наверно, все написано.

Ей даже не пришлось листать книжку, она сама раскрылась на странице с теми самыми кружащими голову пассажами, которые прежде так много раз читал дед. «О, ты прекрасна, возлюбленная моя!.. глаза твои голубиные… Ласки твои лучше вина… прекраснее аромата благовоний твоих. Имя твое – как разлитое миро. Прекрасны ланиты твои под подвесками, шея твоя в ожерельях. Как кисть кипера возлюбленный мой в виноградниках Енгедских. …кровли домов наших – кедры, потолки наши – кипарисы. Встретив тебя на улице, я целовал бы тебя, и меня не осуждали бы. Я поила бы тебя ароматным вином, соком гранатовых яблок моих».