До пещеры, где жил иеромонах Ферапонт, дошли благополучно. Он встретил всю группу, как и было условлено, на полпути, помог уставшим от нелегкой ходьбы по подземному коридору старикам взобраться наверх, проводил до пещеры, усадил путников на мягкий лапник и угостил холодным отваром из мелисы лимонной.

Преподобные при входе в пещеру целовали Святой Крест и Евангелие, которые на белом рушнике держал посерьезневший необычайно монах малой схимы Владимир. Поочередно давали клятву, что никому никогда не скажут о Соборике. Монах же в ответ на это выдавал каждому заготовленные листки канона, который после проведения Соборика предполагался быть подписанным его участниками.

Наконец все расселись на лапнике, епископ Владимир, рукоположенный еще самим Андреем Ухтомским и председательствующий на этом Соборике, был почетно усажен Ферапонтом на самодельный невысокий стул. Немного погодя, оглядев присутствующих и прочитав молитву, епископ Владимир открыл собрание.

Сначала все шло своим чередом: преподобный, истинный представитель «андреевцев», с печальным вздохом сообщил о том, что катакомбная иерархия стала катастрофически оскудевать. Назвал и причины: непрекращающиеся советские репрессии, болезненный процесс смены поколений в ИПЦ, вдовствующие кафедры, ослабление связи между архиереями. Выразил беспокойство о том, что «андреевские» общины, если так пойдет и дальше, скоро окажутся на акефальном положении.

Епископа Владимира горячо поддержал довольно молодой епископ Кирилл, всего сорока восьми лет, который появился в Воздвиженском под видом «грибника». Считая себя истинным «климентовцем», он обнадежил собравшихся, что в критической ситуации «климентовцы» готовы слиться с «Андреевской» ветвью, поскольку никаких особых разногласий у этих направлений нет.

– А нас, поверьте, немало, – гордо заявил он, – более тридцати тысяч. Мы и на Алтае, и в Забайкалье, и в Поволжье, и в Приамурье, много нас, много. И скиты наши надежно укрыты от лишних глаз.

Присутствующие воодушевились. Тут же было отказано в перерукоположении пяти клириков умершего епископа Антония, который за всю жизнь так и не признал Советской Московской Патриархии, а своих монахинь, посетивших «советские» храмы, отлучал на полгода.

Упоминание о епископе Антонии, казалось, всколыхнуло мирное дыхание тайного Соборика. Все задвигались, зашептали.

Старообрядческие епископы Меркурий и Амфилохий строго зашептали наперебой:

– Древлеправославие нужно… Негоже «обнагленцев» к народу допускать. Нужно вернуть матушке-России истинную веру. Подвижники нужны. Нужны страдальцы за веру. Молодые должны идти вперед, не убоявшись красного змея!

«Молодые» (Ферапонт и Владимир) распрямили плечи. Глаза их горели. Особенно волновался Владимир, которому впервые доверили организацию  тайного Соборика. Он изо всех сил хотел быть хоть чем-то полезным, но говорить при старцах боялся. Поэтому лишь только истово молился про себя, сжимая пальцы рук.

– А если нужна России истинная вера, то ни к чему было на Собор волка в овечьей шкуре пускать, – тихо, но твердо произнес до сих пор молчавший «иосифлянин» епископ Серафим. – Прочь, оборотень!

– Я гонимый священник Катакомбной Церкви! – взвизгнул вдруг тот, на «овечью шкуру» кого намекнул Серафим. – Меня хиротонисал епископ Вениамин! Я в лагерях сидел за веру! – из груди иеромонаха Лазаря вырывались хриплые, клокочущие звуки. Лицо его побагровело, нос хищно изогнулся, и монах Владимир с ужасом припомнил свой давешний сон: филин, стремительно пролетающий над ним и кашляющий ему в самое лицо.

Владимир невольно содрогнулся и с тревогой посмотрел на Ферапонта. Но иеромонах хранил абсолютное спокойствие, и Владимир тут же устыдился своих чувств и заставил себя дышать ровно и медленно.

– Ты, Федя, не шуми, – повелительно взмахнул рукой епископ Владимир на нервически подергивающегося худосочного Лазаря. – Сядь и объясни-ка нам, какую ветвь Катакомбной Церкви ты представляешь.

«Почему Федя?» – мелькнуло в голове у Владимира. Он было снова взглянул на Ферапонта, но тот лишь заговорщически подмигнул ему и тут же снова сделал серьезное лицо.

– Я представляю заграничную ветвь гонимой истинно-православной церкви, – тоненьким голоском пропищал весь красный Лазарь и тихо сел на лапник.

– Дозвольте мне, как участнику всех тайных Собориков, – раздался тихий ровный голос протоиерея Первушина, – призвать собрание к выполнению своей истинной цели. Нам необходимо предать анафеме ересь экуменизма. Поэтому как в экуменизме содержится предательство Христа и отступление от православной веры.

Живого «реликта», как ласково называли Первушина многие катакомбники, слушали, затаив дыхание. Даже Могиленко-Лазарь и тот престал шумно дышать, весь как-то скрючился, сидя в углу и никем не замечаемый.

– Мы должны выразить свой категорический протест желанию экуменистов уравнять в правах Русскую Православную Церковь с какими-нибудь сектантскими течениями, ведущими к деградации личности…

– Истина! Нельзя позволять Западу превращать православных в звериное стадо бездушных потребителей! – зычно подхватил епископ Меркурий.

– Вспомните слова апостола Павла, – продолжал Первушин, – который говорил: «Разве разделился Христос?» и отвергал всех тех, кто рвался к церковной благодати под чужими знаменами.

Епископ Владимир откашлялся и предложил принять анафематствование ереси экуменизма.

Приняли единогласно. Затем, в качестве завершающего процесса Соборика были преданы анафеме «сергиане» как безбожники, а также лично советский «Патриарх», вступивший в сговор с коммунистами.

Когда Владимир и Ферапонт обходили сидящих, собирая подписи под заявлениями, из лесу послышался крик совы. Ферапонт, словно зачарованный, остановился и, передав бумаги Владимиру, вышел из пещеры.

Ночь уже отползла на запад, приоткрыв на востоке нежно-розовую полоску занимающейся зари.

«Странно, – подумал иеромонах, – совы-то уже кричать не должны, почти светло уже».

Внезапно где-то справа послышался хруст ветки. Ферапонт одним мигом очутился снова в пещере, схватил за руку Владимира и прошептал:

– Нас предали. Облава. Уводи преподобных по подземелью. Лазаря я беру на себя.

Дальнейшее Владимир помнил с трудом. Вроде бы Ферапонт набросился, что есть силы на Могиленко. Тот тихонько взвизгнул, но рухнул, как подкошенный, на лапник под ударом тяжелого кулачищи иеромонаха.

– Святые отцы, – срывающимся шепотом пробормотал Владимир, – нас окружают. Срочно выбирайтесь вслед за мной.

Кажется, он помогал закачавшемуся епископу Владимиру подняться на ноги, быстро начал выводить одного за другим архиереев из пещеры и кинулся в ивняк. Старцы, еле поспевая за ним, бесшумно скрылись в буреломе.

И вдруг они услышали отчаянный крик:

– Спасайся, братья! За Русь Православную! Не посрамим земли русской!

Это был голос иеромонаха Ферапонта. Он, отвлекая внимание преследователей от перепуганных насмерть епископов, понесся в противоположную сторону от заветного люка, хрустко ломая ветки и неистово крича.

Скоро послышались редкие выстрелы и крики: «Стой!»

Думать было некогда. Дрожащий от нервного возбуждения Владимир помог старцам спуститься в довольно узкий лаз в подземелье. Там их принимали буквально на руки еще крепкий епископ Кирилл и инок Андрей.

Лазарь-Могиленко остался лежать без движения в пещере. Люк захлопнулся. Под землей воцарилась полная темнота и стало тихо-тихо.

– Не волнуйтесь, преподобные, – прервал тишину инок Владимир. Дрожащими руками он принялся зажигать огарок свечи, оставшийся у него в кармане. – Пока Лазарь не встанет, нас здесь никто не найдет. Пойдемте же скорее, я провожу вас к запасному выходу. Ферапонт мне показал его специально для такого случая.

В полном молчании, крестясь и опираясь руками на земляные стены, процессия шествовала в полутьме примерно полчаса. Никаких звуков сверху слышно не было. Да и не могло быть слышно. Ведь подземный ход был вырыт на совесть, метра три-четыре под землей.