Вяз Я знаю дно, так она говорит, я изучила его корнями: И этого ты боишься. Да не боюсь я – я там бывала. Ты море ли слышишь во мне, Рокот его недовольный? Или глас пустоты – безумье свое? Любовь – это тень. Как лежишь ты и плачешь после! Слушай подков ее стук – прочь унеслась, точно лошадь. Я буду скакать на ней ночь напролет, галопом, Пока голова твоя камнем не станет и тонким дерном – подушка, Звучащая эхом. Или мне подарить тебе звуки ядов? Дождь идет в тишине великой. Плод его – металлически-белый, словно мышьяк. Я страдала от зверств закатов. Сожжена до корней — Мои алые нити горят и топорщатся, точно проволока. Я рассыпаюсь в осколки, что парят, словно клубы дыма. Ветер подобной силы Не переносит свидетелей: придется кричать. Да и луна беспощадна: цеплялась, Волокла жестоко в бесплодье. Ее сиянье меня пугает. Или, может, ее я схватила? Я ее отпускаю. Да, я отпускаю ее — плоской и умаленной, Как пациентку – после операции трудной. Будто твои ночные кошмары владеют мною, одаривая меня! Во мне поселился крик. По ночам он рвется наружу, Ищет, сверкая когтями, в кого бы влюбиться. Меня пугает темная тварь, Что спит у меня внутри: День напролет ощущаю шевеленье крыл ее мягких и тихую злобу. Мимо бегут облака, исчезают. Бледные, невозвратные – они не любви ли лики? И этим вот я занимаю свое сердце? Большее знание мне недоступно. Что это, что за лицо — Лицо убийцы в путаной рамке ветвей? Шипит кислотой змеиного яда, Парализует волю. Это – отдельные, тихие неудачи. Они убивают. Убивают. Убивают. Ночные танцы В траву упала улыбка. Необратимо! Как затеряются твои танцы ночные — В математике, может? Так изящны прыжки и спирали — Они, конечно же, неустанно Бродят по миру, и мне не придется сидеть здесь, Навеки лишенной дара лицезреть красоту, дара Вздохов твоих легких, промокшей травы, Аромата твоих скольжений и лилий, лилий. Их плоть кровных уз не знает. Холодные личности складки, каллы, Себя украшающий барс — Пятна на шкуре и вихрь лепестков жарких. Сколько пространств должны Пересечь кометы, Сколько прощаний и слов равнодушно-холодных! Твои движенья спадают с тебя, осыпаясь, — Человечные, теплые, – после их розовый свет Трескается, как корка, и кровью исходит Сквозь забывчивость черных небес. За что мне даны Эти светочи, эти планеты, Что падают, будто благословенья и снежные хлопья, Белые шестиконечные звездочки — На веках моих, на губах, волосах. Октябрьские маки
Совладать с такими юбками не под силу даже солнечным облакам — Что ж говорить о женщине в «Скорой помощи», Чье алое сердце сияет через халат гордо и откровенно. Дар, дар любви, Совершенно Не прошенный небом, Поджегшим газ угарный, что бледно горит, И глазами, Застывшими под шляпами-котелками. О Боже, да что я такое, Чтоб эти недавние рты все вскрикнули разом В лесу морозов, на васильковой заре! Берк-Пляж (I) Вот, значит, море – великое отступленье. Как помогает солнца бальзам моему жару? Неоновые шербеты, вынутые из морозилки Бледными девушками, странствуют сквозь эфир в опаленных руках. Почему тут так тихо? Что они все скрывают? У меня есть ноги, я двигаюсь и улыбаюсь… Убивают звуки движенья песчаные дюны; Их – мили и мили. Приглушенные голоса — Дребезжащие и потерянные, вполовину былой силы. Линии зренья, обожженные лысым пейзажем, Стреляют назад, как резинка рогатки, и владельцу же делают больно. Что ж удивляться, что он – в темных очках? Что ж удивляться, что он предпочитает черную рясу? Вот он идет, меж сплошных рыбаков, охотников на макрель, И те к нему обращают спины, как стены, И сжимают в руках черно-зеленые ромбы, как новые части тела. И море, покрывшее их кристаллами соли, Прочь ускользает, как тысяча змей, с долгим и злобным шипеньем. |
