Клодия вскочила с дивана и приблизилась к нам.

«Как ты смеешь, – прошептала она. – Как ты смеешь решать за нас обоих! Если б ты знал, как я презираю тебя! Это презрение точит мою душу, точно ржавчина – железо! – Ее маленькая фигурка дрожала, она поднесла к груди сжатые кулачки. – Не смей отворачиваться, смотри мне в глаза! Меня уже тошнит от этого, тошнит от твоих бесконечных страданий. Ты ничего не понимаешь. Ты не можешь смириться с тем, что ты – зло, а мне приходится мучиться из-за этого. Я больше так не могу. С меня довольно! – Ее пальцы снова впились в мое запястье. Я сжался от боли, отступил назад, спотыкаясь под ее ненавидящим взглядом. В ней закипал ужасный гнев, будто свирепый хищный зверь пробуждался к жизни. – Вы, словно добычу, вырвали меня из рук людей, как зловещие чудовища из кошмарных сказок. Отцы! – Последнее слово вылетело из уст Клодии, как плевок. – Плачь, плачь: воистину есть отчего рыдать! Но у тебя все равно не хватит слез, чтобы оплакать то, что вы сделали со мной. Каких-нибудь семь-восемь лет человеческой жизни – и мое тело стало бы таким же! – Она ткнула пальцем в Мадлен; та в ужасе закрыла лицо руками, застонала, и мне почудилось имя Клодии, но Клодия ее не слушала. – Да, точно таким же! Я смогла бы гулять с тобой по улицам как равная. Чудовища! Сделать бессмертной эту жалкую плоть!» Слезы стояли у нее в глазах, голос прерывался.

«Ты сделаешь ее бессмертной ради меня! – Она наклонила голову, спрятала лицо под завесой волос. – Ты подаришь мне ее или завершишь начатое тобою однажды ночью в гостинице в Новом Орлеане. У меня нет сил жить дальше с этой ненавистью в душе, с этим ядом. Я больше не могу, я не выдержу!»

Часто и прерывисто дыша, она откинула волосы со лба и зажала ладонями уши, чтобы не слышать собственных слов. Жгучие красные слезы катились по ее щекам.

Я упал на колени, протянул к ней руки, но не посмел коснуться ее или хотя бы произнести ее имя; я боялся, что невыносимая боль вырвется из моей груди чудовищным бессмысленным криком. Клодия тряхнула головой, вытерла слезы и крепко стиснула зубы.

«Я по-прежнему люблю тебя, и это мучает меня больше всего. Лестата я не любила никогда. Но ты – другое дело! Я одинаково сильно люблю и ненавижу тебя. Эти два чувства неразделимы в моей душе! Боже, как я ненавижу тебя!» Глаза Клодии, затянутые кровавой пеленой, вспыхнули и вновь погасли.

«Да», – прошептал я и склонил голову.

Но она не слушала меня и бросилась к Мадлен, и та обняла ее так крепко, так отчаянно, словно хотела защитить девочку от меня. Как горько, как глупо – ведь Клодия искала защиты от себя самой.

«Не плачь, не плачь», – шептала Мадлен, гладила ее лицо и волосы так ожесточенно, что смертному ребенку наверняка было бы больно. Клодия прижалась к ее груди и затихла. Она закрыла глаза, ее лицо смягчилось, точно ярость, обуревавшая ее, вдруг иссякла. Измученная рыданиями, она обняла Мадлен за шею и уткнулась лбом в мягкую тафту.

Я смотрел на них: нежная женщина плакала так безутешно; ее теплые руки обнимали это существо, это бледное, неистовое, нечеловеческое дитя, понять которое она не могла – и все равно любила. И я сейчас сопереживал этой сумасшедшей, она так безрассудно играла с огнем, возилась с навеки проклятым созданием. Я мог бы вырвать маленького демона из ее рук, прижать Клодию к себе, разубедить ее, развенчать ее обвинения, но я сопереживал этой женщине, я горевал о ней как о себе самом, давным-давно умершем.

И я не двинулся с места, не встал с колен и думал только об одном – что любовь и ненависть неразделимы; как за соломинку, я хватался за эти слова.

Клодия давно уже перестала плакать, но Мадлен этого не замечала; она ласково гладила Клодию по голове, ее мягкие рыжие волосы касались щеки девочки. Та замерла, застыла у нее на руках, как статуя, большие влажные глаза смотрели на меня. Я ответил ей долгим взглядом, но не мог и не хотел ничего говорить в свое оправдание. Мадлен шепнула что-то ей на ухо, Клодия помолчала, потом сказала тихо и нежно: «Пожалуйста, оставь нас одних».

«Нет», – мотнула головой Мадлен и вдруг зажмурилась, вздрогнула всем телом, как от ужасной муки. Но Клодия взяла ее за руки, помогла встать, и та подчинилась, глаза на бледном лице смотрели испуганно и покорно.

В гостиной у двери они остановились, Мадлен поднесла руку к горлу, беспомощно озираясь, как та девушка из спектакля. Вдруг Клодия скрылась в дальнем углу, взяла что-то и вышла из тени на свет. В руках у нее была большая кукла – девочка с волосами цвета воронова крыла, большими зелеными глазами и милым личиком. Клодия протянула куклу Мадлен, фарфоровые ножки звякнули. Мадлен посмотрела на куклу, и вдруг глаза ее ожесточились, она усмехнулась, обнажив белоснежные зубы, погладила куклу по голове и рассмеялась тихим грудным смехом.

«Приляг», – сказала Клодия; в дверной проем я увидел, что они обе опустились на кушетку. Мадлен подобрала платье, Клодия устроилась рядом и обняла ее за шею. Кукла упала на пол, Мадлен подняла ее, закрыла глаза, откинула голову на подушку, волосы Клодии касались ее лица.

Я снова прислонился к кровати. Я слышал шепот Клодии: она уговаривала Мадлен успокоиться, потерпеть. Потом я услышал шаги, они приближались; дверь, скрипнув, затворилась и отгородила Мадлен от нас и от нашей ненависти, от глубокой пропасти, что пролегла между нами.

Я поднял голову: Клодия стояла передо мной и смотрела без горечи и без злобы; ее лицо было неподвижно, как у той куклы.

«Все это правда! – сказал я. – Я заслужил твою ненависть. Заслужил ее уже в ту самую минуту, когда Лестат вложил твое слабое тело в мои руки».

Казалось, она не слышит меня, ее глаза струили мягкий, приглушенный свет. Ее красота обжигала мою душу, я страдал невыносимо.

Вдруг она удивленно сказала: «Ведь ты мог тогда просто убить меня. Да, убить. – Она окинула меня невозмутимым взглядом. – Может, ты хочешь сделать это сейчас?»

«Сейчас! – Я обнял ее, притянул к себе. Ее смягчившийся голос пробудил во мне нежность. – Что ты говоришь? Ты сошла с ума?»

«Но я хочу этого, – сказала она. – Припади губами к моей шее, как тогда, и пей кровь каплю за каплей, покуда у тебя хватит сил. Подтолкни мое сердце к краю обрыва. Я маленькая, тебе не составит труда забрать мою жизнь. Я не стану сопротивляться. Я ведь такая хрупкая, ты можешь сломать меня одним пальцем, как цветок».

«Неужели ты правда этого хочешь? – спросил я. – Почему же ты не захватила нож для меня?»

«Ты бы решился умереть вместе со мной? – Клодия насмешливо улыбнулась. – Да или нет? – настойчиво повторила она. – Разве ты так и не понял, что со мной происходит? Он медленно убивает меня, этот твой вампир-учитель; он превратил тебя в своего раба, потому что не хочет делить со мной твою любовь, он хочет забрать тебя всего. Я вижу его тень в твоих глазах. Ты мучишься, потому что не можешь скрыть свою любовь к нему. Подними голову, я заставлю тебя смотреть на меня, заставлю слушать».

«Довольно. Я тебя не оставлю. Мы уже говорили об этом… Но даже ради тебя я не могу превратить ее в вампира».

«Но ведь речь идет о моей жизни! Дай мне ее, чтобы она позаботилась обо мне, просто помогла бы выжить! И он тогда получит тебя целиком! Я всего лишь борюсь за собственную жизнь!»

Я чуть было не оттолкнул ее.

«Нет, нет, это какое-то безумие, дьявольское наваждение! – воскликнул я. – Это ты не хочешь делить меня с ним, хочешь, чтобы вся моя любовь принадлежала только тебе. А если не моя, то этой женщины. Он сильнее тебя, он тебя не замечает, поэтому ты сама желаешь ему смерти, как Лестату. Но тебе не удастся разделить со мной еще одну смерть. Все, что угодно, но только не это! И я не стану превращать ее в вампира, обрекать тысячи людей на верную гибель в ее объятиях. Твоя власть надо мной кончилась, и я ни за что на свете не сделаю этого!»

Если б только она могла меня понять!

Я никогда не верил, что Арман желает ее смерти, он был слишком далек от мелких страстей. Об этом я даже не думал. Я с ужасом начал понимать, что происходит нечто чудовищное и что по сравнению с этим мои гневные слова прозвучали как насмешка над собой, как жалкая попытка противостоять ее железной воле. Она ненавидит и презирает меня, она сама в этом призналась, и сердце у меня сжималось от тоски. Она сейчас нанесла мне смертельный удар, отняла самое главное – лишила своей любви. Этот нож был здесь, в моей груди, и я умирал за Клодию, за свою любовь, умирал от любви, как в ту ночь, когда Лестат подарил ее мне, назвал ей мое имя, когда я впервые встретился с ней взглядом. Эта любовь согревала меня долгие годы, лечила мою ненависть к себе, заставляла меня жить. Вот зачем Лестат дал ее мне: он все понимал! Но его план не удался, все было кончено.