Тогда она еще не знала, что это было только начало.

— Что с мордой?! — недовольно воскликнула повариха, увидев Айю.

Девушка машинально коснулась лица. Скула была счесана и опухла, покрывшись ссохшейся сукровицей. Болела и ныла. Между ног тоже. Но сильнее всего в груди. Там пекло. Горело. Выжигало внутренности.

Сколько бы Айя не мылась в тот день, запершись в затхлой купальне конюшен, да так и не смогла смыть с себя ни его прикосновений, ни запаха. Воняла сама себе рыбой и кедром. Им. Грязью, унижением и беспомощностью.

— Упала, — выдавила из себя служанка, севшим, охрипшим голосом.

— Дура, колченогая! — выплюнула та, брезгливо сморщив толстое, большеносое лицо.

— Простите, — опустила голову, Айя. Изо всех сил борясь с подступающими слезами и гневом. В душе ее металась боль. Искала выход, грозясь выплеснуться на всех и каждого криком и бранью. Но бедняжка давила в себе эти порывы, понимая, что ни к чему хорошему это не приведет. Держала лицо, сходя с ума в безмолвной истерике.

— Прикройся чем-нибудь. Хотя чем такую блямбу спрячешь? — задала скорее самой себе вопрос повариха. — Тойра велела тебе, и бестолочи Лили после полудня явится в господские сады. Хозяин с гостями на охоту отбыл, к обедню надобно накрыть столы в большой беседке. Подготовить жаровни и угли, посудину для требухи. Господин сам любит освежевать добычу, но кто его знает, как будет в этот раз. Надо все подготовить. Поняла, болезная?

— Да, госпожа, — не поднимая глаз от пола, ответила Айя. Смотреть на все в этом помещении было тошно. Сознание как назло выдавало картины позавчерашней ночи. В красках. В мельчайших деталях. Девушку передернуло. К горлу подкатил рвотный спазм, а в глазах защипало. — Я пойду?

— Иди-иди, только прикройся чем-нибудь. Одни проблемы от вас, от шельм! — бурчала себе под нос женщина, возвращая внимание ведру с рыбой. Ей тоже все это давным-давно надоело.

Служанка, стараясь не обращать внимания на боль в промежности, понеслась вверх по лестнице, прочь из душной кухни, где все напоминало о той страшной ночи.

Ворвалась в морозное утро. Жадно вдохнула свежесть приближающейся зимы. Прикрыла глаза и подняла лицо к небу, успокаиваясь. Приводя в норму сбившееся дыхание, и пережидая, когда станет меньше жечь между ног.

Идти никуда не хотелось до одури. Тем более туда, где будет он. Но Айя себе не принадлежала. И это уничтожало ее больше всего. Ей, девушке двадцать семь лет жившей свободой и независимой, больше не было это доступно. Мозг отказывался все это воспринимать. Подобное просто не укладывалось в ее голове. Но реальность заставила и прогнула. От былого взрывного темперамента остался только непокорный блеск в глазах, и тот она была вынуждена прятать. Давить в себе. А после случившегося… Там остались два черных, бездонных провала. Две зияющие дыры, настолько глубокие, что казалось, через них можно было увидеть ее израненное, измученное сердце.

Тряхнув головой, Айя попыталась выкинуть все мысли из головы и поплелась по усыпанной гравием дорожке к саду, там за высоким каменным забором и небольшой витиеватой калиткой был другой мир. Вроде и деревья те же и кустарники, а смотрелось все совершенно иначе, не так как в саду простых смертных. Все выглядело статней и благородней. Множество зеленых туй, слегка припорошенных первыми снегами, смотрелись сказочно и как-то нереально. Небольшие, покрытые тонким слоем льда прудики, украшали изящные статуи. Тут и там виднелись маленькие уединенные беседки. А чуть поодаль, крытая и большая, предназначенная для пышных пиров и застольев, из темного, мощного бруса, с резной крышей, она возвышалась над небольшим озерцом и частично тонула в хвойном лесу, за которым виднелись заснеженные горные пики. Красиво. Сказочно.

Айя тихо прошла по узкой мощенной камнем дорожке мимо крытой оранжереи, вверх по склону, мимо озера и к самой беседке. Вокруг уже суетились слуги. В основном крепкие парни. Резво таскали воду, разводили костры в больших каминных печах и проверяли крюки на мощных, врытых в землю столбах. На них потрошили пойманную дичь. Пахло лесной влагой, и дымом.

В отдалении за столом Айя заметила Лили, что шустро мыла в больших ведрах овощи и фрукты. Направилась к ней. Девушка окинула Айю неприязненным взглядом, не скрыв ухмылки при виде ее «разукрашенного» лица. Молча, пододвинула товарке вымытые овощи и кивнула на приготовленную дощечку и огромный тесак.

Служанка приступила к работе, старательно пряча распухшие от заноз пальцы. Как ни старалась отвлечься, а мысли только и делали, что возвращались к тому, что с ней произошло. Даже в них она боялась произнести это слово. Насилие. Изнасилование. Не хотела признавать самой себе, что ее изнасиловали. Надругались. Использовали, растоптали…

Быстро смахнула рукавом выступившие слезы и громко шмыгнула носом.

— Ты чего? — нахмурилась Лили.

— Лук, — отмахнулась Айя, принявшись с удвоенной силой орудовать ножом.

За их спинами послышались шаги и громкий, противный голос Тойры, что раздавала указания направо и налево.

Обернувшись, девушка увидела, как слуги из верхнего яруса несут к беседке скатерти и пледы. Посуду и бочонки с хмельными напитками. Удобные стулья со спинками. Вслед за ними, со стороны замка медленно плыли, затягивая небо тяжелые, свинцовые тучи. Собирался дождь. А может и снег. Холодало.

Айя зябко поежилась, вернувшись к доске с овощами.

Вокруг закипела деятельность под четкими приказами строгой управительницы. Натягивалось что-то вроде тента из прозрачной, не промокающей ткани. Все для комфорта господ. Стало известно, что и дамы спустятся к обедне в сад, а потому, деревянный пол велено было устилать коврами, на стулья принести мягкие подушки, а огонь в каминах поддерживать постоянно.

Лили отправили за соленьями и сладостями из Южных земель. Засахаренные диковинные фрукты ценились на севере на вес золота. Айя помнила, как одну из служанок, которая не удержалась и попробовала несколько штучек, прилюдно выпороли на площади за конюшнями и отправили избитую на рудники.

Ее ошибку повторить никто не решался.

Позволялось только доесть что-то с господских тарелок, но чтобы никто не видел. Перепадало такое счастье слугам с верхних ярусов.

Раньше нечто подобное казалось бы Айе чем-то унизительным и невообразимым. Но несколько месяцев в нужде, голоде и холоде, быстро сбивают спесь и излишнюю брезгливость. В вопросах выживания, гордость неуместна. На первый план выступают инстинкты и желание выжить вопреки всему.

А платили низшим из слуг сущие копейки. Пять медяков за тридцать дней изнурительного труда. Верхний ярус получал три серебряных монеты и кое-что из продуктов, жили в отдельной пристройке и имели возможность по достижении определенного возраста выкупить свою свободу и перебраться жить ближе к южным землям, где был не такой суровый климат и более свободные обычаи и нравы. Низшие, как правило, трудились на господина до самых седин, как тот же Шорс, если конечно доживали.

— Что у тебя с ногами и с лицом? — недовольно морща нос, спросила Тойра, пристально наблюдая, как Айя уносит на скотный двор чан с очистками.

— Упала, госпожа, — не поднимая глаз, ответила девушка.

— Ну-ну, — хмыкнула управительница. — Отдай это Лили, и вытри насухо бокалы и приборы. Чтобы не пылинки!

— Да, госпожа, — все так же, не поднимая лица от земли, кивнула Айя и передала недовольной Лили наполненный доверху чан. На секунду служанке показалось, что злая управительница ее жалеет. Но девушка быстро прогнала эти глупые мысли, понимая, что Тойра и сочувствие вещи не совместимые.

И снова работа закипела.

Айе даже удалось немного отвлечься, выполняя разные поручения управительницы и старших слуг. Тойра велела ей, и Лили остаться до конца обедни, следить за картошкой подходящей в дальней, скрытой от беседки, печи. За тем, чтобы всегда была готова овощная нарезка и если хозяин изволит разделывать дичь — уборка крови и внутренностей тоже на них. Но все, как и в прошлый раз, должно быть тихо и незаметно, будто бы их здесь и нет вовсе.