Несмотря на всю важность моих слов, несмотря на любовь и честность, которыми они были наполнены, в помещении было всё так же тихо. Я даже не слышала звуков Хляби. Словно в Аду остались только мы вдвоём. А, может быть, так оно и было? Если Салайнен и Сумеречная сущность Мора изображали теперь нас, они могли успеть перевернуть Город с ног на голову. Они могли запереть жителей Амаранта здесь, или выпустить жителей Хляби, которые теперь контролировали Золотую середину. Они могли воскресить Древних богов, проделать дыру в Каосе и позволить Туонеле самоуничтожиться.

Я почувствовала себя так, словно оказалась в заключительной сцене фильма ужасов, когда мир снаружи начинает разваливаться на части, монстры бегают вокруг, и единственный выживший человек, не сошедший с ума, это я, запертая в психушке. Боже, я надеялась, что это было не так.

Но опять же, разве имело теперь значение, умру я или нет?

«Это имеет значение, так как твой отец жив, — сказал голос у меня в голове. — Это имеет значение, потому что, когда он умрёт, Мор не сможет сопроводить его туда, где ему самое место. Он попадёт в Ад вместе со всеми остальными».

— И что, чёрт побери, я должна теперь делать? — зарычала я.

Меня заперли здесь вместе с мёртвым мужем. Если Бог смерти смог умереть, для меня не осталось больше надежды, как и для всех остальных.

И всё же… и всё же…

Я потянулась к руке Мора, покрытой кожаной тканью. Я взяла его за предплечье в том месте, где заканчивалась его перчатка, и подняла его руку. Она была тяжёлой и недвижимой, словно бревно.

Я потянулась к кончикам его пальцев и ухватилась за кожаную ткань, после чего медленно сняла перчатку, обнажив руку.

В мягком свете солнечно-лунного камня я уставилась на его руку. Она была такой огромной и прекрасной. И она казалась такой голой без рун.

Если он был мёртв, значит, прикосновение его руки больше не было смертельным.

И если я ошибалась, то я скоро собиралась это выяснить.

Обливион мог оказаться лучше Ада.

Я приблизила его руку к себе, всё ещё держа её за предплечье.

Слеза покатилась по моей щеке.

Я задержала дыхание.

Прежде чем я успела бы струсить, я прижала его голую ладонь к своей щеке, после чего накрыла его руку своей рукой.

Ничего не произошло.

Я не почувствовала ничего, кроме холода.

Я ещё сильнее прижала его ладонь к своей щеке и почувствовала, что его кожа была до ужаса мягкой. Как же мне хотелось сделать это, пока он был ещё жив.

Ничего не произошло.

Он не пошевелился, а я всё ещё была здесь.

Я закрыла глаза и заплакала. Я всё держала и держала его. Не знаю, чего я ожидала. Я по-прежнему не могла понять, смогла ли я коснуться его, потому что он был мёртв, или потому что я была избранной, но я всё равно продолжала прижимать его к себе.

Я не знала, как долго я так сидела и плакала, поливая его пальцы слезами и держа его руку у своего лица, но в помещении как будто стало светлее.

Я открыла глаза и с удивлением обнаружила, что сфера начала светиться всё ярче и ярче. Её свет всё также был мягким, но его интенсивность увеличилась. Наконец свечение стало таким ярким, что я уже не могла разглядеть сферу, а грязь на полу из чёрной сделалась белой. Камеру осветили золотые лучи, которые начали стирать всё вокруг, пока не осталось ничего кроме меня и Мора.

Не убирая его руки от своего лица, я огляделась. Мы больше не находились в помещении, свет вокруг нас распространялся во все стороны. Мне не было страшно находиться в этом месте. Здесь было комфортно. Как… дома.

Я умерла. Должно быть, я умерла. Но это не было похоже на Обливион.

Неожиданно пальцы Мора прижались к моей коже.

Я ахнула и посмотрела на него.

Его веки дрогнули.

О, мой Бог!

— Этого не может быть, — прошептала я.

— И не говори, — сказал он, уставившись на свою голую руку, которая касалась моей кожи. — Как это возможно?

Я покачала головой.

— Не знаю. Мы умерли?

Он улыбнулся мне слабой улыбкой.

— Разве это имеет значение?

Я улыбнулась ему в ответ. Это действительно не имело значения. Если это была смерть, если мы оказались с ним вдвоём посреди этого умиротворяющего света, тогда я не знала, почему я должна бояться. Может быть, это и была смерть, смерть за пределами города и звёзд? Может быть, это была смерть для богов?

— Мы живы, — сказала я, и по моей щеке покатилась слеза.

Слеза счастья и облегчения.

— Может быть, — сказал он. — Я мало что помню. Я просто перестал существовать… и вот я снова здесь.

Он нахмурился, пытаясь вспомнить.

— Но я знаю, что со мной произошло.

— Прости, — сказала я ему. — Я всё провалила. Я не смогла остановиться…

— Ш-ш-ш, — сказал он, приложив палец, покрытый кожаной тканью, к моим губам.

Затем он нахмурился, сорвал перчатку и выкинул ее прочь. Перчатка исчезла в свете. Он провёл голым пальцем по моим губам. Его глаза удовлетворенно блеснули.

— Всегда хотел это сделать.

— Ты можешь сделать гораздо больше, — сказала я ему.

Я забралась на него сверху, оседлав его, и, стянув с себя прожжённое платье, осталась полностью голой. Он не стал задавать вопросом о том, почему оно было прожжённым, он вообще мало говорил. Думаю, сейчас, в этой новой реальности, слова были не нужны.

Мы просто существовали.

И мы хотели быть друг с другом.

Туони начал водить обнажёнными руками по всему моему телу так, словно он впервые увидел свет после того, как его долгое время держали в темноте. Медленно, нежно, впитывая каждый сантиметр моего тела. Он делал это так, словно пытался запомнить каждый участок моей кожи.

— Это больше, чем Амарант, — прошептал он мне низким голосом, полным благоговения. — Я никогда не думал, что это возможно. Это самый драгоценный подарок.

— Мы мертвы? — снова спросила я, когда он провёл руками по моим грудям и сосредоточился теперь на том, чтобы доставить мне удовольствие.

— Разве это имеет значение? — повторил он, одарив меня коварной улыбкой, после чего сунул руку меж моих бёдер. — Трахни меня, Ханна, — сказал он нежно. — Моя жена.

Ему не надо было просить дважды. Несмотря на то, что мы сейчас лежали в белом сияющем пространстве, где больше ничего не было, я расстегнула его штаны и, обнаружив, что его член уже был твёрдым, направила его внутрь себя.

Я застонала, ахнула и начала двигать бёдрами, после чего постепенно поймала нужный мне медленный и нежный ритм.

— Я люблю тебя, — тихо сказала я, и мои слова были похожи на капли дождя в пустыне. — Я знаю, что мы, вероятно, умерли, но я должна сказать тебе, что я тебя люблю.

Какое-то время он ничего не говорил, но мне было всё равно. Ему было нелегко влюбиться. Мне надо было заслужить его любовь. Мне не представилось этой возможности, пока я была жива, но он заслужил мою любовь. А любовь есть любовь. Если ты любишь, только это и имеет значение. Иногда мне казалось чудом, что нам вообще предоставляли шанс на любовь.

— Я услышал тебя, ещё тогда, — сказал он, наконец.

Я засмеялась, а он врезался в меня. Своими прекрасными обнажёнными руками он схватил меня за бёдра.

— Ты мог бы проснуться и пораньше.

— Я ждал, — сказал он. — Хотел посмотреть, в кого ты превратишься.

— Что ты имеешь в виду? — я посмотрела на него сквозь прядь волос, упавшую на моё лицо. — Ты не был мёртв?

— Я был мёртв. Ты вернула меня к жизни.

Он сжал мои бёдра ещё сильнее и продолжил двигаться во мне.

— Трахай меня, — снова сказал он. — Позволь себе почувствовать, птичка. Расправь свои крылья.

Я закрыла глаза, запрокинула голову и позволила себе почувствовать всё. Я опускалась на него, синхронно двигаясь вместе с ним. Казалось, что мы стали единым целым, что мы слились друг с другом, срослись кожей, и я действительно не знала, где заканчивался один и начинался другой.

И я почувствовала, как посреди всех этих частых вдохов, внутри наших сердец — которые, как я знала, бились в унисон — в этом слиянии тел и душ, начало собираться тепло. Это не было вожделением — которое и так уже горело внутри нас — это было нечто иное. Что-то чистое и мощное. Я чувствовала это и раньше, но не могла понять, когда это началось. И когда я пыталась определить, что это было, это чувство ускользало от меня.