— Похитить мою невесту в день моей свадьбы? — выдавил я.

В воздухе повисла пауза, за которой последовал отдалённый взрыв.

— Никто её не похищает, — сказал Випунен через мгновение. — Ей предоставили выбор. Она решила уйти по своей воле. Она решила уйти от тебя. В день твоей свадьбы.

Последнее предложение он проговорил так, словно ненавидел меня.

Я застыл на месте. Моё сердце начало врезаться в рёбра. Ярость внутри меня то приливала, то отливала, меняя формы и очертания. Мой гнев был сначала направлен на Расмуса, потом на меня самого, а затем на Ханну.

Ханна.

— Она ушла от меня, — сказал я, почти заикаясь. — Она не могла. Разве такое возможно?

Теперь мой гнев был направлен на Випунена.

— Если ты знал, что это случится, почему ты мне не сказал?

— Я не могу повлиять на то, что уже начало происходить.

— И что мне теперь, мать его, делать?

Моя невеста. Сын моей бывшей жены забрал мою невесту.

— Думаю, ты знаешь, что делать. Тебе не нужны мои советы.

Он был прав. Ханна была моей, и больше ничьей, нравилось ей это или нет. Она заключила со мной сделку, и это была честная сделка. Она предложила мне себя и разрешила делать с собой бесчисленное количество вещей, но я поступил по-джентльменски и не воспользовался её предложением в полной мере. Предполагалось, что она останется со мной, в качестве моей жены, до скончания веков, а она решила вернуться в свой долбаный мир.

— Я её убью, — сказал я в негодовании. — И я подрежу её долбаные крылья.

— И, если она не умрёт, это, вероятно, будет значить, что она и есть та самая, — сказал Випунен. — И ты будешь править рядом с ней до конца своей жизни, либо твоему господству придёт конец.

Чёрт.

— Чёрт! — зарычал я, откинув голову назад.

Мой голос эхом разнёсся по пещере. Я тяжело дышал, и чувствовал, как пульс стучит у меня в голове. Мне хотелось дать волю своей ярости, сорвать маску и разгромить всё в этой пещере. Но Випунен без сомнения сломал бы меня ещё раньше.

Поэтому мне пришлось жить с этой яростью ещё какое-то время. Мне пришлось с ней подружиться. Найти в ней какие-то плюсы, позволить ей осесть в моих костях.

И тогда я увидел его — источник своей ярости, скрытый под огненно-жидким потоком.

Боль.

Ноющая боль в рёбрах, сосредоточенная вокруг моего сердца.

Именно эту боль я испытывал, когда смотрел на её прекрасное лицо, когда она кончала.

О, как же сильно я страдал по ней. Я жаждал её, обладал ею, наслаждался ей, когда мой член находился глубоко внутри, и когда я чувствовал, что она была уже не смертной, а частью моей плоти и крови.

Я страдал по моей маленькой птичке.

И прямо сейчас это меня ломало.

Сглотнув это чувство, я снова поприветствовал свой гнев. С гневом я мог иметь дело, я мог использовать свою ярость. Мне просто надо было научиться их контролировать, чтобы они не взяли надо мной верх. Мне надо было использовать их, как оружие, против того, кто меня отверг.

Мне надо было сделать так, чтобы она тоже страдала.

— Я верну её, — прорычал я, и бросился прочь из темноты пещеры, используя все свои чувства, чтобы вернуться обратно на свет. — Я верну её и заставлю заплатить за это. Никто не может уйти от смерти, даже она.

Тем более она.

СПАСЕНИЕ

Ханна

Когда мне позвонили, чтобы сообщить о том, что мой отец умер, мои отношения со смертью неожиданно материализовались. До этого я редко думала о смерти. А кто вообще о ней часто задумывается? Многие из нас проживают свою жизнь, веря… надеясь, что самая главная правда жизни никогда их не коснется. Мы хороним эту неизбежную реальность глубоко внутри себя и живём так, словно мы, и те, кого мы любим, будут жить вечно. Смерть становится чем-то, что происходит с другими людьми, но только не с нами.

Когда я узнала о смерти отца, земля ушла у меня из-под ног. Я почувствовала себя так, будто мир предал меня, словно моя реальность превратилась в нечто иное, нечто ужасное и неопределенное, и для меня в ней больше не было места. Я просто больше не могла доверять жизни. По дороге на похороны я чувствовала себя так, словно иду по канату, и малейший шаг в сторону может заставить меня упасть прямиком в глубины отчаяния. Сама смерть, казалось, предала жизнь, и если бы я не была осторожной, она пришла бы и за мной тоже.

Я начала ненавидеть смерть. Со всей страстью. Всю её несправедливость и жестокость. Как посмела она прийти за моим отцом? Как смела она приходить за нами? Всё, чего мы все хотели, это жить, так почему этого не было достаточно?

А затем я встретилась со Смертью.

Лицом к лицу.

И она больше не была обезличенной, призрачной и мрачной. Она обрела физическую форму с мыслями, чувствами и эмоциями.

Форму Бога.

И этот Бог смерти… мог заставить меня, мать его, смеяться.

Он заставлял моё тело чувствовать такие вещи, которые я никогда не чувствовала раньше.

Он пробудил что-то внутри меня, о существовании чего я даже не подозревала. Что-то глубокое, первобытное и, по правде сказать, чертовски пугающее. Словно существовала другая версия меня, которая жила в параллельном мире, а между нами была тонкая завеса. И вот эта версия меня впервые заявила о себе. Она намекнула мне, на что я могла быть способна и кем была на самом деле. Но мне этого было достаточно, чтобы осознать, что я была чем-то большим, чем я предполагала.

Впервые в жизни она помогла мне почувствовать себя цельной.

И вот теперь я чувствовала, что оставила её, эту лучшую и более могущественную версию себя, которую у меня даже не было возможности узнать.

И я также оставила Мора.

Я должна была быть этому рада.

Я знала, что поступаю правильно.

Единственная причина, по которой я оказалась в Туонеле, это намерение спасти моего отца от смерти, и я это сделала. Я заняла его место, и хотя я могла никогда больше не увидеть его снова, я всё равно планировала сбежать. Только я ожидала, что это займёт время. Последнее, чего я ожидала, так это того, что Расмус доберётся до меня в день моей свадьбы — сегодня — и освободит меня.

И вот я получила желаемое. Я могла снова увидеться с отцом, вернуться к своей прежней жизни, настоящей жизни в Верхнем мире, вернуться в ту реальность, где мне было самое место, а не оставаться в этом мире смерти и разложения.

Тогда почему я чувствовала себя так, словно поступаю неправильно?

Словно совершаю какую-то ошибку?

— Держись! — закричал Расмус за секунду до того, как мы чуть не врезались в гору, и ветер поглотил его голос.

Наверное, это было нормально — думать о том, что ты совершаешь ошибку, когда ты летела на единороге-скелете высоко-высоко над Царством мёртвых во время магической бури.

Я зажмурилась, и ещё крепче обхватила Расмуса, как вдруг единорог резко взмыл вверх за секунду до того, как мы успели превратиться в кровавый блин на склоне горы. Я начала кричать, и мой крик, казалось, длился целую вечность, как вдруг мы снова выровнялись.

«Прости», — раздался грубоватый голос у меня в голове, хотя он прозвучал так, словно ему было совсем не совестно.

Я открыла глаза, но увидела перед собой только фиолетовую гриву единорога, развевающуюся, точно водоросли, а также тёмно-серые грозовые тучи, изредка подсвечиваемые молнией. Казалось, что мы летели уже очень долго, хотя прошло, вероятно, всего несколько минут.

«Кто это сказал?» — спросила я у себя в голове, зная, что мой голос всё равно не будет услышан.

— Ханна? — спросил Расмус, его голос прозвучал тихо, хотя он сидел очень близко ко мне. — Ты разговаривала со мной?

Я забыла, что Расмус мог иногда слышать мои мысли. Кажется, я много чего о нём забыла, пока была пленницей на Сумеречной окраине.

«Значит, ты можешь меня слышать? — снова спросил грубоватый голос. — Давненько меня не слышали люди».

Вот чёрт. Я ведь разговаривала с единорогом? Значит, я могла общаться мысленно не только с Сарви. Похоже, я могла общаться с ними со всеми.