Но нельзя подводить его, потому что, прежде всего, Регис дорог ему, как личность. Как друг. В первую очередь Геральту нужно, чтобы вампир был счастлив, а с ним или без него, уже второстепенно. Антрациты глаз сверлят его обеспокоенным взглядом, и он даже пробует улыбнуться Регису в ответ.
— Всё нормально, — врёт Геральт, — Всё, как обычно.
Никогда ещё не приходилось ему скрывать такую очевидную ложь.
***
Тридцать первое сентября приходит к ним первым заморозком и инеем, покрывающим ржавчину пикапа серебряной росписью.
— Доброе утро, — с порога заявляет Геральт, лениво потягиваясь в зябком воздухе кухни, — Ну как, док? Готов защищать свою честь?
— С исключительной отвагой, — мягко отзывается Регис, уже пьющий кофе. — Не разделишь со мной завтрак, Геральт? Хотелось бы отдать должное этой привычке ещё раз.
Последний раз, поправляет подсознание, пока Геральт наливает себе кофе и подсаживается к нему за стол. Холера, нет, нельзя поддаваться мрачному настрою. Сонным взглядом он рассматривает кружку Региса, ту самую, матово-серую, с белым контуром ворона на боку, — и запрещает себе вспоминать день, когда выбрал её для него.
Что ж, ему придётся запретить себе ещё многое. Показывать хоть какое-то недовольство отъездом вампира, например. Бодрый, неприлично свежий для такого раннего утра, Регис никак не может усидеть на месте, выдавая нервозность перед завтрашним вылетом. То он подскакивает за маслом и тостами, то принимается зачем-то чистить закупленные на днях яблоки, методично нарезая их на кусочки.
— Не мельтеши, док, — мягко говорит Геральт, заставив себя похлопать его руке — честное слово, успокаивающим жестом. — Всё пройдёт отлично, вот увидишь.
— При всём уважении, ты забываешь, что моя работа не идеальна, и я могу поддаться…
— А вот и нет, — выразительно смотрит он на Региса, — Ты потрясающе справился. Уж я-то знаю.
Ты вообще потрясающий, чуть не срывается у него с губ. Остолбенев, вампир поднимает на него неверящие глаза, и… боги, как хочется запомнить его таким. Всё тем же добрым другом в лонгсливе и пижамных штанах, полным мягкости и вот этой привлекательной небрежности, с его распущенными волосами, в беспорядке падающими на плечи. У самого воротника лонгслива одна из прядей трогательно вьётся в полноценную кудряшку, и хочется подцепить её, накрутить хулиганским жестом на палец. Чтобы потом…
Очертить большим пальцем контур тонкой нижней губы. Огладить бледные щёки, может, даже поцеловать их поочерёдно. Запомнить, отметить ласками и прикосновениями.
— Ты слишком добр ко мне, — едва слышно произносит Регис, и Геральта выдёргивает из его несбыточных мечт.
— Ровно так, как ты заслуживаешь, док. И не спорь с тем, кто вникал в твой проект. Сам, никак, скоро буду вести лекции про эти… афгары…
— Апгар, Геральт! Шкала Апгар, — со смешком поправляет вампир, и вопреки всему, у него даже выходит искренняя, живая улыбка — почти та же, что была ещё несколько месяцев назад.
Улыбка, которой будет чертовски не хватать на его кухне. Да и во всей его жизни.
Зараза, и как он собирается продержаться до утра?
— Знаешь, — резко говорит Геральт, одним махом допивая кофе, — Мне бы заняться заказами, а то совсем здесь захирею.
— О, это правильный настрой! Признаться, я давно беспокоился о твоей… вынужденной паузе. Стало быть, теперь ты готов вернуться к работе?
Беспокоился он. Беспокоился, упыриную его мать. Если бы Геральт знал, что слова способны так ранить, он сделал бы всё, чтобы лишить себя навыков человеческой речи. И слуха. И памяти.
— Да, — сухо каркает он, — Ну, не теряй меня. И звони, если что.
Бегство в пикап быстро превращается в насилие над застывшим движком, и он едет на первый попавшийся заказ, чтобы потом с яростью перестреливать утопцев у заброшенной теплотрассы.
День, как назло, тянется бесконечно долго, намекая, что стоит вернуться квартиру, позволив себе снова поиздеваться над сердцем. Ему нужно развеяться. После пяти небо темнеет, наливается свинцом, и уже по-зимнему колючий ветер поднимается, шебурша трухой последних опавших листьев. Какое-то время Геральт сидит в пикапе, грея озябшие руки о приборную панель, и опять принимается курить.
Мир вокруг воняет пеплом, дохлыми утопцами, кровью и первыми намёками на снег, и отчего-то его это чертовски злит.
— А, нахер, — сквозь зубы бормочет он и открывает контакты в смартфоне. В одиночку он это не вынесет. Пальцы находят контакты Брат — Эскеля… Потом перемещаются на контакт ниже, Брат Говнюк — Ламберта — и нажимают на кнопку вызова.
— Ба, кто объявился!
— И тебе привет, — без церемоний бурчит Геральт. — Какие планы?
— Свободен, как ветер в поле. А что? Не хочется сидеть дома в любовном гнёздышке? Неприятности в раю?
— Завались, — тут же повышает он голос, — Мне бы выбраться куда. И без тупых вопросов, Ламберт. Давай, соображай.
И, хвала всем богам и богиням, вселенная его слышит. Правда, воля вселенной почему-то заключается в пропитом, язвительном и на редкость противном типе, которого он называет братом.
— Есть у меня на примете одно место, — воодушевлённый, говорит тот в трубку, — Самые дешёвые коктейли и самые горячие девочки в городе. Этого ты хочешь?
— Не… А, ладно. Сойдёт.
— Тогда подруливай к восьми. Адрес скину. Я беру Эскеля, — вещает Ламберт, — Не всё же смотреть на твою кислую рожу.
— Уж лучше, чем видеть твою в зеркале, — бросает Геральт, но вызов оказывается уже завершённым, и надпись Брат Говнюк растворяется в синеве экрана.
Надо отдать должное Ламберту, плохого он не советует. Клуб в Серебряном городе встречает его неоновой вывеской, обещающей весёлую ночь, тысяча и одно удовольствие, и так далее, и так далее. Место оживлённое, но не совсем второсортное, — и по грохоту музыки, железным дверям и двум мордатым вышибалам становится ясно, что кому попало сюда хода нет.
— От Сальмы, — поясняет им Ламберт, и они, посовещавшись, пропускают их троих в шумящее, потное месиво танцующей толпы.
— Что ещё за Сальма?
— Хозяйка клуба. И моя знакомая, — неожиданно говорит Эскель, почти не повышая голос: они пока ещё неплохо слышат друг друга, сквозь крики и отзвуки басов.
— Знакомая орально-генитально, — ухмыляется Ламберт, проводя их в сторону барной стойки, — Такая куколка, закачаешься. Не будь у меня Кейры…
— А ты у нас теперь хранишь целибат? — удивляется Геральт, — Пояс верности ещё не вручили?
— Что, хочешь проверить?
— Если б я хотел взглянуть на твой зад, просто посмотрел бы на лицо. Одно от другого не отличишь.
— Ну, нихера себе! У детки прорезались зубки?
— Заебали, оба, — вздыхает Эскель, — Пойду, закажу чего, пока вы собачитесь. Брать, как обычно?
— Э, нет. Поищи поинтереснее! Не всё же перебиваться одним и тем же!
Стоит моргнуть, и оба они, и Ламберт, и Эскель, исчезают среди голов, залитых неоново-синим светом. Танцующая толпа оставляет его равнодушной; что-то орёт диджей, но Геральт не слушает, осматриваясь по сторонам. Барабанные перепонки так и вибрируют в ушах, и музыка — если это вообще можно назвать музыкой — приобретает чёткий ритм индастриал-техно. На что-то такое он ездил в Вызиму прошлым летом, прихватив с собой Эскеля. Они даже неплохо провели время, и вспоминать это… странно, зная, что теперь он, Геральт, уже не сможет вернуться к прежней жизни без сожалений.
Забыть, забыть, забыть. Ему необходимо забыть о том, что будет завтра, если он хочет пережить эту ночь.
В груди болит, неприятно напоминая о вампире, сидящем дома, и он вдруг понимает, что недооценил силу своей одержимости. А как это по-другому назвать? Морок, не меньше, — неспроста же глаза выискивают в толпе силуэты, хоть немного похожие на худощавую фигуру. Интересно было бы затащить Региса в такое место… Прижаться к нему в неприличной тесноте, может, даже чего выпить вместе. Интересно, как бы он вёл себя здесь, в мире, где под чарами алкоголя меняются даже самые закоренелые скромники? На мгновение Геральт представляет его в людском море, так живо, что почти верит в этот самообман.
