— По-моему, я всё-таки тебя утомил. Как ты смотришь на перерыв, Геральт?

— Ты иди, отдохни, — рассеянно кивает он, — А мне бы проветриться. Вернусь, и продолжим. Хорошо, док?

В магазинчике за углом он впервые за десять лет покупает сигареты и долго, вдумчиво курит, жадно вдыхая тёплый дым. Отвратительно чувствовать эту слабость, противоестественную для ведьмаков. Что там, машины для убийств, лишённые эмоций? Ну да, как же. Совершенно ноль эмоций, особенно тех, от которых к горлу подкатывает мерзкий комок.

Надо было тогда, в апреле, послать Лютика с его дурацким предложением. Глядишь, всем было бы легче.

Займись делом, вспоминает он совет Эскеля и, вернувшись, всё же находит в их подготовке отдушину. Гонять Региса по пунктам вопросов более-менее отвлекает: как может, Геральт пытается вникнуть в суть его работы и, похоже, даже что-то понимает. Судя по выводам, вампир множество лет работал над выявлением рисков паралича у детей и стоит на пороге определения каких-то жизненно важных групп нейронов, отвечающих за реакции мышц. Работа фундаментальная и невероятно важная для тысяч жизней.

Тем глупее ощущать эту жалость к себе, как к недолюбленному маленькому мальчику. Отпустить Региса будет означать благое дело. Вот, о чём надо думать в первую очередь. Открытий Региса ждёт весь мир, — так пусть мир и примет его с почестями…

…А он переживёт.

Наверное.

— Так, когда у тебя вылет?

— Самолёт в Кастелль Граупиан назначен на первое октября, — сообщает Регис, когда он возвращается домой. — Одиннадцать часов и пять минут, если мне не изменяет память. Постой, Геральт… Это что, сигареты?

Ага, первое. На первое число у него по плану гаражные посиделки с Талером, закупка в супермаркете… И, в общем-то, больше ничего.

— Значит, отвезу тебя, — твёрдо говорит Геральт, — У тебя задача отоспаться тридцать первого, как следует.

— Ты не говорил мне, что куришь, — всё ещё ошарашенный открытием, повторяет Регис, но он решает его игнорировать и исчезает в своей спальне, погружаясь в голубоватое свечение ноутбука.

Третье, пятое… Пятнадцатое сентября… Время летит, словно кто-то решил побаловаться с отрывным календарём. До семнадцатого Геральт даже не занимается заказами, листая в ноутбуке дерьмовые фильмы категории Б и бесцельно разглядывая потрескавшуюся краску на потолке спальни. Изредка ему звонит Лютик, но он сбрасывает, — не хочется объяснять даже толику того, что копится в душе. Единственный, кто видит его — Регис, который иногда заходит к нему в спальню и молча садится на край кровати, наблюдая, как он досматривает серию очередного боевика.

— Лютик звонил, — тихо говорит он, чуть прикасаясь к его кисти.

— Угу.

— Ламберт, кстати говоря, тоже. Полагаю, Лютик предоставил ему мой номер на случай экстренной ситуации в квартире.

— Угу.

— Мне пришлось сохранить номер Эскеля и Весемира. У тебя на редкость чуткие друзья, дорогой мой, — мягко улыбается Регис, и ему становится так паршиво от этого обращения, что он подскакивает, захлопывая крышку ноутбука.

— Что-то не так, Геральт? Геральт! Постой, я…

— …Ушёл, — бросает Геральт, хлопая дверью, и курит, курит, курит, пока не начинает кашлять на морозе.

Двадцать первого сентября он замечает первые следы Регисовых сборов. Исчезают записки на холодильнике, что-то из запасов… Бумаги и папки, вечно лежащие в гостиной, испаряются, и баночки в ванной одна за одной пропадают из поля зрения. Шкаф пустеет, лишаясь плащей, курток и обуви, пока там не остаётся одно-единственное пальто, драповое, бежевого цвета, и массивные оксфордские ботинки. А потом… Потом у дверей спальни Региса появляется чемодан. Чёрный, наполовину собранный, он каждое утро мозолит Геральту глаза молчаливым напоминанием, как гранитный памятник на могиле его надежд.

Прежде Геральт никогда не думал, что можно возненавидеть чемодан. Оказывается, можно. Как-то раз он даже со злости его пинает, — и, когда оттуда внезапно вываливается тонкая майка на лямках, Геральту окончательно сносит крышу. Клептоманией он не страдал никогда, но майку благополучно ворует, — и утыкается в неё лицом, аккурат туда, где впервые увидел коршуна, терзающего волка. Регис уедет, а он так и останется этим символом в собственной голове, — оно и к лучшему, к лучшему… Постыдное малодушие не позволяет признаться ни в краже, ни в чувствах, сжирающих его по ночам, и с приближением к концу месяца Геральт всё чаще щеголяет синими кругами под глазами.

— Ну-ка посмотри на меня, — требует Лютик, выследив его пикап после того, как он отвёз Региса в Оксенфурт. — Ты уже похож на собственную тень, дружище. Когда ты ему скажешь?

— Не твоё дело, Лютик.

— Как раз моё, балда! Так и одной ногой в могилу попасть недалеко!

— Уж лучше, чем испортить всё нахрен, — мрачно бурчит Геральт, и лицо Лютика приобретает какой-то зеленоватый оттенок.

— Да ты что, ошалел?! С чего ты вообще это взял, Геральт?!

— Регису я никуда не упёрся, — злобно отвечает Геральт, — И нервы себе трепать не буду. Умолять его на коленях — тоже. У него есть выбор, я в него вмешиваться не вправе. У тебя всё? Включай радио, и поехали.

В этот раз, когда по радио начинает петь особенно жизнерадостная попса, Лютик первый переключает волну на классическую, и целый час в полном молчании они слушают Шопена, каждый сожалея о когда-то принятых решениях.

— Пообещай, что будешь о себе думать, — напоследок говорит ему друг перед тем, как подняться в квартиру, — Я волнуюсь, Геральт. За вас обоих.

— Разберусь, — повторяет волшебное заклинание Геральт, но в этот раз оно не работает. И вообще — больше не работает. Разбираться он уже не в силах.

Всё, что он может теперь — только по пятам следовать за Регисом, по или против его воли. Заглядывать к нему в комнату, чаще вытаскивать в кухню, касаться торчащих из-под лонгслива ключиц. Собирать всё в единое воспоминание прежде, чем спрятать его под замок в один из дальних уголков души.

— Ты обещал поговорить с ним, — как-то краем уха слышит он, когда Лютик о чём-то разговаривает на кухне с Регисом.

— Я бы с радостью, но, боюсь, это только причинит ему больше боли, друг мой. Подобное предательство…

— Мелитэле, да вы что, друг от друга заразились?!

— Тише, — умоляюще просит Регис, — Могу только дать слово, что поговорю об этом с ним сразу после презентации. Это тебя убедит, Лютик?

Ответа Лютика Геральт не слышит, но ему самому достаточно и молчания. Вот и правда, — он всегда будет в жизни Региса на вторых, на третьих, а потом и на последних ролях. Бессмысленно его в том винить: вампир не первую сотню лет существует с людьми бок о бок и давно возвёл своё служение им на первое место. Кто он такой, чтобы поспорить с приоритетами вековой давности? Не более, чем искра, выплеснувшаяся из общего потока людского огня, не более.

Что он, Геральт, может противопоставить векам? Что ему противопоставить жизням больных детей, огромным потокам знаний, миллионам специалистов, ждущих Региса, как спасителя?

— …Геральт? Геральт! Ты меня слышишь?

— А? — рассеянно отзывается он, узнавая знакомый голос, — и удивляется, когда Регис впихивает ему в ладонь его собственный смартфон.

— Весемир звонил тебе несколько часов подряд. Неужели ты не заметил оповещений?

— Спасибо, Регис, — не отвечает он на вопрос и принимает вызов, даже не поднимаясь с кровати. Бежать от Региса больше не хочется. Бежать вообще никуда не хочется.

Он вообще не уверен, что ему что-либо хочется, но вампир настойчиво указывает глазами на экран, — и приходится, наконец, ответить на звонок.

— Хвала Мелитэле, он жив, — бурчит в трубку его названный отец. — Что с тобой творится? Лютик говорит, на тебе лица нет. Никак, стряслось чего?

Хочется рассказать ему всё, как есть, наплевать на хрупкие границы установленных правил. Выкинуть в мир все накопившиеся чувства, — а там пусть разбираются сами. Вот только Регис всё ещё сидит на его кровати, — чудовищно уютный, в своём зелёном лонгсливе и пижамных штанах, в носках с летучими мышами, — такой, что сгрести бы его в объятие, заглянуть в чёрные бездны глаз, как следует…