Каждое из слов режет по сердцу ножом, отзываясь в унисон с его собственными чувствами. Он сам ведь не должен привязываться ни к Цири, которой уготована другая жизнь, ни к друзьям, тоже блуждающим по кромке между жизнью и смертью. Он, Геральт, обязан быть лишённым эмоций, но как часто этим эмоциям проигрывает… И как же часто от них, от его собственной боли страдают те, кто ему дорог. Все, кого вопреки любым преградам полюбило его глупое сердце. Люди, которые дарят свет.
Пусть сопливо, но это правда: он бы попросту спился без Весемира и парней, без дуралея Лютика. Даже без Йен, сколько бы раз она его ни отчитывала. Без Цири он, наверное, вообще бы сдох в первой же канаве… Но благодаря им всем он зачем-то остаётся здесь.
И, чёрт возьми, это того стоит.
Хотя бы уже тем, что он дождался, когда судьба подбросит — или подарит — ему Региса.
— Ошибаешься, — помедлив, говорит он. — Да, все мы умрём, но и жизнь не так плоха, чтобы о ней забывать. Да, она не такая долгая, и вообще нелёгкая штука, но… Что, разве это бессмысленно?
— Вопрос философский и риторический, — горько улыбается вампир, но уж нет, хватит с них увиливаний от темы.
— Ни хрена подобного. Разве то, что ты застал его, — указывает на картину Геральт, — Не было чудом? Мне, например, повезло за эти годы узнать Лютика, а он тоже талант и вообще славный малый. По-твоему, лучше было обойти его стороной, лишь бы не было хреново от его утраты? Что-то не радуют меня такие перспективы.
— Дело не только в…
— Нет, в этом. Что же это за жизнь, если вся она подчинена страху смерти? Если не давать себе даже попробовать её кусочек, зачем вообще тогда существовать? Просто ждать, когда всё закончится?
— Не у всех достаточно смелости бороться со страхом. А я так чертовски устал, — внезапно сквернословит Регис, — Так устал от этой боли, Геральт. Ты даже представить себе не сможешь.
И Геральт ему верит. Верит, потому что Эмиель Регис, переходящий на ругань, превращается в само воплощение утомлённого жизнью существа. Зрелище невыносимое, и хочется побыстрее увести его из этого музея, ставшего, на деле, колумбарием его прошлого.
Правда, этого он не сделает. Что-то подсказывает, что Регису нужно уйти отсюда по своей воле.
— Есть ещё кое-что, — подумав, добавляет он, — Разве твой друг оставил после себя только боль? Как же остальное?
— О чём ты, друг мой?
— Любовь, — пожимает плечами Геральт. — Тепло, или как это ещё назвать. Привязанность. Уверен, вы с ним вели такие разговоры, что нам с тобой и не снились.
— Даже если и так, я всё же не понимаю…
— Разве они тебе не дороже, чем его потеря? Да, он ушёл. Но разговоры-то остались, — указывает он на бледный Регисов висок. — Разве хоть кусочек их был впустую? Смерть ведь не обнуляет памяти, док. На твоём месте я бы хранил воспоминания с ним не меньше, чем наши.
Растерянный, Регис поднимает на него молчаливый взгляд, словно не веря своим ушам. Что-то поднимается в нём, чудовищное, неподвластное его воле… У него начинают трястись губы, и Геральту вдруг становится сильно не по себе. Никогда ещё он не видел вампира так быстро теряющим над собой контроль, и один этот вид вызывает в нём самом жалкое бессилие.
Благо, он, Геральт, ещё может взять ситуацию в свои руки.
— Ставлю сотню, что и он о тебе помнил до конца, — глухо говорит он, — А то, что смерть забрала его, не значит, что он мёртв по-настоящему. Мы живём в тех, кого любим, Регис. Да и они… на самом-то деле, нас не покидают. Никогда.
— Боги, Геральт, — отрывисто шепчет Регис — и больше не говорит ни слова.
Слёзы начинают литься по бледным щекам ручьём, и теперь точно пора его крепко обнять.
Так, чтобы показать, что он в этом мире не одинок. О том, что его переживания заслуживают внимания. Что он нормален, просто такой, какой есть. В строгом пиджаке или в пижамных штанах, расстроенный или усталый, погружённый в размышления… Вампир, который слишком быстро влился в его жизнь так, будто всегда и должен был быть, с его витиеватыми фразами, дотошной аккуратностью и чутким сердцем. Регис, который заслуживает лучшего и совершенно не заслуживает плакать.
Регис, в которого он…
— Шш-ш, — успокаивающе гудит Геральт, заставляя его вжаться лицом себе в пиджак, — Я здесь, док. Я с тобой.
— У вас всё в порядке? — заглядывает в арку встревоженная Ориана, и, как по волшебству, Регис отрывается от него, спокойный до искусственности.
— В полном, дорогая. Думаю, мы готовы завершить осмотр. Идём, друг мой, — резко чеканит он — и почти силком выволакивает Геральта из музея на свежий воздух.
Это больше похоже на бегство, так быстро оно происходит. Красные дорожки ковров стелются перед глазами, хлопают двери… Задыхаясь, Регис вырывается вперёд на мраморное крыльцо и замирает, заламывая руки на груди. И…
Мелитэле, как страшно он плачет, захлёбываясь беззвучными рыданиями.
— Тише, тише, — оказывается тут, как тут Геральт, поглаживая его по спине. Обнимать Региса кажется теперь неуместным, — стоит дать побыть ему наедине с чувствами, разобрать всё в глубине души по полочкам.
На его глазах Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой плачет, как человек, хоронящий ребёнка. Марево вечера обрамляет его, как золото вышивки траурное покрывало, и весь он будто соткан из запахов отцветающих клумб, горечи нагретого асфальта… Безмятежного, но сочного, тяжеловесного летнего ветра, шлейфом скользящего вдоль переулков.
Это вечер, созданный для любви, думает Геральт. Не для слёз.
— Знаешь, что я ценю в тебе б-больше… всего? Твою непоколебимую… уверенность, — неожиданно слышит он среди коротких всхлипов, — Абсолютную убеждённость в неоспоримости своих… ид-деалов.
— Брось, док, — смущается он, — Ничего в этом особенного нет. Давай-ка успокаиваться. Тебе купить воды?
— Н-нет нужды м-меня… жалеть, Геральт. Прошу, в-выслушай. Твоё п-принятие… оказалось для меня значимее, чем я ожидал. Ты открываешь мне глаза на вещи, которые… к-кажутся неочевидными, и это…
— Док, я…
— П-позволь мне, — икнув, перебивает Регис, — Словом, боюсь, я… так и не отблагодарил т-тебя, как следует. Сп-пасибо тебе, мой дорогой. За что… за что бы то ни было.
И — резко повернувшись, сам обнимает Геральта изо всех сил.
Не то, чтобы по классификации Геральта это было объятием: это, скорее, сигнал SOS. Попытка крика о помощи. Но его мнения не спрашивают, да и дела это не меняет, и он только прижимает к себе Региса поближе, грудь к груди, будто стараясь укрыть от мира. Глупо, конечно, — обыкновенный ведьмачий рефлекс защитить слабого с высшим вампиром смотрится почти комично, — но и это не важно. Мимо несутся машины последних из работяг, задержавшихся в офисах, звенят тарелки в уличных кафе, где-то слышится печальный саксофон… Мир останавливается, поставленный кем-то на паузу, и остаются только они двое на белом мраморном крыльце.
Изо всех сил Геральт обнимает вампира, сжав руки на его талии, — и кажется, что не существует в мире создания уязвимее, чем Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой.
Щёку щекочут его тёмные волосы, тепло прерывистого дыхания, такое близкое, что, повернись Геральт, их губы почти соприкоснутся… Худые руки вдруг крепко обнимают его за шею, и в ответ Геральта бьёт волна заметной дрожи. С кем угодно другим он бы этого смутился, но не с Регисом. Пусть вампир видит, что способен с ним делать… Воздух вокруг искрит, наполняется невидимым электричеством, и по кончикам пальцев бегают маленькие разряды. Всхлипы гаснут в растущем между ними молчании, всё больше возвращаясь к прежним вдохам и выдохам. Нужно что-то сказать, — но нельзя сейчас говорить, используя обычную речь, и Геральт говорит касаниями о каждой клеточке Региса, бесконечно ему дорогой.
Подумать только, как обычное объятие может быть интимнее любого секса в миллион раз. Ни слова ни говоря, Регис гладит его по спине в ответ, — и кажется, будто он ласкает саму его, Геральта, душу.
— Нет ни дня, чтобы я не порадовался факту нашего знакомства, — внезапно шёпотом говорит он, и вот это уже опасно близко к черте признаний. Не тех признаний, к которым Геральт вообще готов.
