— Что ж это так, Василий Борисыч? Чем же вам здешние летописцы так не понравились? — спросила мать Аркадия.

— Много несправедливого, матушка, с древним писанием несогласного… И в Житиях, и в Прологах, и в Степенной совсем не то сказано; — довольно громко ответил Василий Борисыч. Руками замахала мать Аркадия.

— Потихоньку, потихоньку, Василий Борисыч!.. — тревожно заговорила она вполголоса.

— Вот теперь сами изволите слышать, матушка, — полушепотом молвил Марко Данилыч. — Можно разве здесь в эту ночь такие слова говорить?.. Да еще при всем народе, как давеча?.. Вам бы, матушка, поначалить ихнюю милость, а то сами изволите знать, что здесь недолго до беды…— прибавил он.

— Нет уж, Марко Данилыч, Василья Борисыча не мне стать началить, — повысив несколько голос, ответила уставщица. — Другого такого начетчика по всему христианству нет…

Удивился Марко Данилыч, слушая такие речи Аркадии.

— А из каких местов будете? — спросил он Василья Борисыча.

— Московский, — отвечал тот.

— При каких делах находитесь?

— На Рогожском в уставщиках, — скромно ответил Василий Борисыч.

— Постойте!.. Да не сродни ли вы будете Мартынову Петру Спиридонычу? — спросил Марко Данилыч.

— Так точно, в родстве состоим, — молвил Василий Борисыч.

— Так уж не вы ли с Жигаревым за границу ездили? В Белу Криницу? — спросил Марко Данилыч.

— Он самый, он самый и есть, — подхватила мать Аркадия.

— Наше вам наиглубочайшее…— молвил Марко Данилыч, снимая картуз и низко кланяясь Василию Борисычу. — Хоша лично ознакомиться до сей поры не доводилось, однако ж много про вас наслышан… Просим покорно знакомым быть: первой гильдии купец Марко Данилов Смолокуров.

— Очень рад вашему знакомству, — сказал Василий Борисыч, подавая руку Смолокурову. — Сами-то вы из здешних местов будете?.. С Ветлуги?

— На Горах проживаем, Василий Борисыч, на Горах, — сказал Марко Данилыч. — Здесь, на Ветлуге, в гостях с дочкой были, да вот и на Китеже вздумалось по молиться…

— У Воскресенья, что ли, гостили, Марко Данилыч? — спросила Аркадия.

— Так точно, матушка, — ответил Смолокуров. — У Лещова у Нефеда Тихоныча — третьего дня именинник он был. Мы у него каждый год почти на именинах гостим. Сродник тоже приходится.

— Знаю, что в сродстве, — молвила Аркадия. — А отсюда куда свой путь располагаете?

— В Лысково, матушка, в Лысково, да и ко дворам, — сказал Марко Данилыч, — И то загостились, а ярманка на дворе… Дела!..

— Вам бы к Петрову-то дню нашу обитель посетить, Марко Данилыч, — с низкими поклонами стала звать его мать Аркадия. — Праздник ведь у нас, храм… Опять же и собрание будет… И Дунюшка бы повидалась с подругами… Приезжайте-ка, право, Марко Данилыч… Что вам стоит? До ярманки еще без малого месяц — управитесь… Давно же и не гостили у нас… А уж как бы матушку-то обрадовали… Очень бы утешили ее.

— Право, не знаю, как вам сказать, матушка, — колебался Марко Данилыч. — Делав-то оченно много накопилось… Не знаю, управлюсь ли.

— Да уж денек-другой важности не составит, — приставала к Смолокурову Аркадия. — Да ведь через наши-то места и ехать вам будет способнее… На Дорогучу поедете, и дальше будет, и дорога самая неспособная.

— Так-то оно так, — молвил Марко Данилыч, — да, право, много делов-то набралось, матушка… Вот теперича хоть по рыбной части взять — восемь баржей из Астрахани вышли на другой день Всех святых, а до сих пор об них никакого нет известия, не знаю, все ли там благополучно.

«Восемь баржей с рыбой!.. Да от него миллионом пахнет!» — подумал Василий Борисыч и с удвоенным умилением посмотрел на белокурую дочку Марко Данилыча.

— Э! Марко Данилыч! С божьей помощью во всем успеете: и с делами управитесь и с нами попразднуете, — продолжала упрашивать мать Аркадия. — Мы, убогие, молиться будем, даровал бы господь вашим делам поспешение… Не откажите, сударь, пожалуйте… Проси тятеньку-то, Дунюшка, погостила бы ты у нас маленечко, с подругами повидалась бы.

Слегка улыбнувшись, ясно и думчиво вскинула ясными очами на отца Авдотья Марковна, но ни словечка не выронила.

— Что, Дуня?.. Как думаешь?.. — весело спросил ее Смолокуров.

В немногих словах много звучало любви. Души не чаял Смолокуров в дочери. Она и теперь отцу ни слова не вымолвила, скромной улыбкой, веселым покорным взором дала ответ.

— Хочется? — сказал, улыбаясь, Марко Данилыч. Улыбнулись алые губки и синие очи красавицы. Слегка кивнула она русой головкой на речь родительскую.

— Нечего делать! По-твоему быть… Хоть ночку-другую не придется поспать, а чтоб Дунюшку потешить, чего не сделаешь?.. Ну поедем, поедем к матушке Манефе, на старое твое пепелище, где тебя, мою голубушку, уму-разуму учили, — прибавил Смолокуров, ласково гладя дочь по головке.

— Благодарим покорно на согласии, — низко поклонилась ему мать Аркадия.

Рада была уставщица, наперед знала она, что похвалит ее Манефа за то, что зазвала на обительский праздник столь богатого и чивого «благодетеля»… Ста два целковых беспременно выпадет от него на честную обитель, да с которой-нибудь из восьми баржей достанется на ее долю добрый запас белуги и осетрины, икры и вязиги, балыков и молок с жирами и всяких иных рыбных снедей. Щедр на подаяния в прежнее время бывал Смолокуров.

— А вы у матушки Манефы будете на празднике? — обратился он к Василью Борисычу.

— Ради Василья Борисыча и собранье-то у нас назначено, — поспешила ответить мать Аркадия. — Его ведь к нам из Москвы по духовным делам прислали. Изо всех обителей съедутся с ним соборовать…

— Что за дела? — спросил Смолокуров.

— Да насчет епископства, — небрежно ответил Василий Борисыч.

— Надо съездить, надо, — отозвался Смолокуров. — Кстати, там у матушки Манефы и насчет Китежского «Летописца» мы с вами потолкуем… А здесь нельзя… Потому ревнители… А вы еще давеча у озера-то… Ай-ай-ай!.. Здесь в эту ночь насчет этого опасно… Оборони, господи, лишнее слово громко сказать… Ревнители!..

— Да что ж это за ревнители такие? — спросил Василий Борисыч.

— Да вот хоть бы тот же парень, что давеча вас ухватил, — тихонько ответил ему Марко Данилыч. — Давно его знаю — Васька Пыжов, в ямщиках прежде на станции жил, да с чего-то спился, ну и стал ревнителем.

— Как же это так? — с любопытством спросил Василий Борисыч.

— Очень просто, — улыбаясь, но опять-таки полушепотом, ответил Смолокуров. — Сегодня сами видели, каков ревнитель Васька Пыжов, а послезавтра, только что минет китежское богомолье, ихнего брата, ревнителей, целая орава сюда привалит… Гульба пойдет у них, солдаток набредет, на гармониях пойдут, на балалайках, вина разливанное море… И тот же Васька Пыжов, ходя пьяный, по роще станет невидимых святых нехорошими словами окликать… Много таких.

— Да отчего ж это так? — дивился Василий Борисыч.

— Так уж повелось, — молвил Смолокуров. Меж тем людской гомон в роще стих совершенно. Костры догорели, ветерком, потянувшим под утро, слегка зарябило гладь озера… Одна за другой гасли на деревьях догоравшие свечи. На востоке заря занималась.

— Не пойти ль и нам к бережку? — молвила Аркадия, обращаясь к Марку Данилычу. — Китежских церквей не приведет ли господь увидать, звону колокольного не услышим ли?..

— Нам с Дуней к Лещовым пора, — сказал Смолокуров. — Они всем семейством здесь… Ну, да пока маленько-то по пути будет… Пойдемте.

Пошли к берегу… Тропинки, проложенные по роще в разных направленьях, не широки — пришлось идти попарно. Впереди пошел Марко Данилыч с Аркадией, за ним мать Никанора с Марьюшкой, потом Прасковья Патаповна с Дуней, сзади всех Василий Борисыч с Фленушкой. Быстро оглянувшись, схватила она его за руку и шепнула:

— Отстанем маленько.

— Ох, искушение! — прошептал Василий Борисыч, однако ж убавил шагу. Фленушка сказала ему:

— Ты это что вздумал?

— А что?