Та, наконец, не выдержала. Осерчав, Дуня сгоряча отодвинула в сторону Филиппа, сама ухватилась за рушник, раздражённо надавила роженице под грудью и тут же споро кинулась к появившемуся дитю, успев ухватить его на лету. Настя вскрикнула, а синяя, практически фиолетовая девочка судорожно всхлипнула. Повитуха хлопнула новорожденную ниже спины, но ребёнок всё равно не закричал, как положено при родах, а еле слышно заскулил, а потом и вовсе затих. Вроде все были живы – и мать, и дитя, но Филипп краем глаза заметил, как повитуха внезапно переменилась в лице. В мгновение ока она осунулась, посерела, выглядела испуганной, будто увидела что-то не то. Повинуясь особому женскому чутью, Авдотья кинулась к роженице, закрыв её собою от супруга.

Женщина перерезала новорожденной пуповину, запеленала её в кусок чистого полотна, после чего подала ослабевшей матери. Настя приложила дочку к груди. Та вяло чмокнула несколько раз и замерла, не в силах больше ни сосать, ни глотать.

– Назовите дочку Прасковьей, – услышал шёпот жены Филипп. – Позовите батюшку, чтобы окрестил.

После крестин случилось чудо – дитя на глазах ожило, досыта наелось и спокойно уснуло, зато роженица, наоборот, с каждым днём всё больше чахла, слабела, а на девятый день, так и не оправившись от родов, совсем сгорела и к ночи тихо отошла.

Покамест супруга болела, заботилась о ней всё та же Авдотья. Больше она не досаждала Филиппу своим назойливым вниманием, мало того, изо всех сил старалась обходить его стороной, тщательно избегая общения, казалось, даже взгляд свой от него прятала. Подобно Насте, она теряла в весе, как-то сразу потухла, состарилась, даже щёки её, до этого со свежим здоровым румянцем, обвисли, потянув вниз уголки плотно сжатого рта. Перемены были настолько разительны, что Филя ловил себя на мысли, будто это не прежняя Дуня, а её тень, совсем другой, незнакомый доселе человек.

Третьего дня, не выдержав напряжения, знахарка объяснила Филиппу, что вместе с приросшим во время беременности последом у его жены вышли наружу все женские органы, и внутреннее кровотечение невозможно остановить. Привезённый из уездной больницы акушер подтвердил Авдотьины опасения, после чего был снова вызван батюшка, крестивший Прасковью, чтобы причастить безвременно уходящую Анастасию.

Похоронили Настю возле упокоившихся ранее родителей Филиппа, его преставившихся во младенчестве многочисленных братьев и сестёр и умершего во время предыдущих родов сына.

Тоскливо-унылые капли дождя, вперемежку с тающими хлопьями первого снега, разбивались о кладбищенские кресты, окутывая сельский погост густой, удушающей водяной пылью. Понуро смахивая озябшей пятерней холодные потёки с обнаженной головы, Филипп прислонился спиной к шершавому стволу березы, вздрагивая всякий раз, когда на домовину жены с невероятно гулким грохотом ложилась очередная лопата сырой земли. Мысли его перетекли во времена, когда он впервые увиделся с Настей.

Встретились они уже после того, как их родители договорились об основном – о количестве гостей с обеих сторон и приданом, оставалось только уладить с батюшкой подношения в церковь и время венчания, а ещё – сходить вместе ко святому причастию. Настя, которой едва исполнилось пятнадцать, отводила в сторону глаза, застенчиво краснея при каждом его слове, и так ему стало жалко её, будто она несмышлёное дитя. Взяв девушку за руку, он больше не отпускал её от себя. Не отпускал до сегодняшнего дня.

– Закончили, хозяин, – негромко окликнул один из работников, загоняя в землю по самый черенок лопату. Металл скрежетнул, вонзившись в камень, а по сердцу Филиппа будто прошёлся нож.

Он ещё раз обвёл глазами длинный ряд заросших пожухлой спутанной травой холмиков с крестами, перекрестился:

– Прими, Господи, её грешную душу! – и пошёл, не оборачиваясь, с кладбища вон.

После поминального обеда Дуня засуетилась и, отказавшись от платы за работу, засобиралась домой, правда, помявшись немного, в последнюю минуту таки попросила себе Настины праздничные свитку с юбкой и тёплый пуховый платок.

Закрывая за Авдотьей распахнутые створки ворот, Филипп видел, как женщина обернулась к нему, прощаясь, да так и застыла, выпустив разом из рук свою суму. С перекошенным от ужаса лицом повитуха несколько минут стояла, будто изваяние, казалось, что она не в силах сдвинуться с места. Её широко открытые глаза заворожённо глядели мимо него, словно рядом с ним, или за ним, кто-то стоял. Затем так же внезапно, как прежде оцепенела, женщина покачнулась, вроде кто в спину её толкнул, подхватила на ходу лежащую возле ног котомку, поспешно перекрестилась и торопливо бросилась прочь. Филе показалось, что он даже расслышал вырвавшийся у Дуни протяжный стон, или, возможно, это был не стон, а вздох – вздох облегчения.

Теряясь в догадках, что бы это значило, он и себе посмотрел в том же направлении, куда недавно так усердно таращилась Авдотья, но только в неведении пожал плечами: в редкой траве двора, как обычно, лениво ковырялись куры, выискивая после дождя мелкую живность и червяков, а из длинного дубового желоба возле колодца, из которого поили домашнюю скотину, спокойно лакал воду прибившийся с утра завшелый котёнок – вот и всё, больше ничего.

Всё ещё недоумевая по поводу чудного поведения знахарки, он проверил, надёжно ли закрыты дверные засовы, после чего покормил приблуду, как когда-то делала матушка, растёртым яичным желтком с молоком – коты в хозяйстве никогда не лишние, особенно, когда хлеб в закромах, зимой. Наевшись, кот замурлыкал, потерся о его ногу, свернулся клубочком и уснул.

«Странно как-то получается, – припомнил Филипп, как после смерти отца в хозяйстве пропали не только коты и собаки, но даже лошадь с коровой ни с того ни с сего заболели сперва, а после и вовсе дошли. «Хозяин с собою забрал, не серчай», – сказала, как отрезала, мамина давнишняя подруга баба Ликера, и все приняли это, будто так и надо, будто само собою разумеется. «Значит, отец скотину на тот свет забрал, а Настя детям оставила?» – всё ещё сомневался Филипп. Он взглянул на небо, полное звёзд.

– Господи, скажи, кто отмеряет человеческую жизнь? От кого зависит наше настоящее и будущее? Пресвятый Отче, за что – ей было всего двадцать лет?! – ненароком произнёс он вслух, но поняв, что говорит не он, а его уязвленное самолюбие, испуганно огляделся по сторонам.

«Слава Богу!» – вздохнул облегченно, никого не заметив, троекратно перекрестился и лишь тогда неожиданно спохватился, что совершенно забыл о детях, которых, навскидку, не видел, наверное, дня три, если не четыре, с тех самых пор, как Настя тяжко заболела.

От мыслей этих волосы зашевелились у него на голове. Представляя в уме самое страшное и непоправимое, Филипп буквально влетел в дом. Ни на кухне, ни в комнате никого не было. «Может, они на другой, на чистой половине?» – подумал с надеждой, врываясь в обычно запертую часть дома, что через сени находилась. На стук дверей отдыхавшая было сестра Насти удивлённо вскинула голову и приложила палец к губам: в колыбельке смачно причмокивала во сне Прасковья, а рядом с Таней, вольготно разметавшись на перине, спал старший, Павел. У Филиппа от сердца отлегло.

Он с уважением и признательностью взглянул на Татьяну, которая всю неделю, пока лежала в лихорадке Настя, ухаживала за сыном и новорожденной Параской. Сейчас же, после смерти жены, Филя надеялся, что она не откажется и дальше смотреть за детьми.

– Таня, – прошептал как мог тише, – выйди на подворье, разговор будет.

Ожидая Настину сестру, он нервно ходил кругами под окнами, спешно обдумывая, как попросить Татьяну об одолжении, но первые же слова женщины свели на нет все его давешние старания.

– Я всё уже продумала – остаюсь с Прасковьей и Павлушей. Только у меня к тебе особое условие будет: если когда-нибудь вздумаешь в дом жену привести, обязательно заблаговременно скажи – чтобы не мешать никому, я к себе, домой вернусь.

Заслышав это, Филипп кинулся обнимать Татьяну, но та, отстраняясь, сделала шаг назад, выставив перед собой прямую, как палка, руку: