— Люди, которых прислали тебя убить, — он достает телефон, — надо вызвать клининг, — усмехается, и от этого у Мэй все холодеет.

Мэй тошнит, она упирается взглядом в синюю прядку в копне черных кудрей, слипшихся от крови, сползая по стене на пол. Дыхание сбивается, тело неконтролируемо дрожит, и она не замечает, как начинает бормотать:

— Боже… боже… боже…

— Мэй, — перед глазами возникает Кадзу, — Мэй, нам надо уходить, — с сочувствием произносит он, — сможешь сама собраться?

Она кивает и цепляется за протянутую руку. Ей плохо от одной мысли, что она может остаться здесь — в комнате, набитой трупами. Рука Кадзу именно такая, какой она ей представлялась — теплая, шершавая и такая… надежная, если рука вообще может быть надежной. Но почему-то от этого короткого прикосновения страх испаряется, как роса под утренним солнцем. Он спас ее жизнь. Защитил. Никогда прежде никто не убивал ради Мэй.

Она смотрит на Кадзу — он натягивает футболку, собирает волосы в пучок. На его щеке порез — единственное, что смогли сделать наемники. И прежде, чем отправиться за своими вещами, она подходит к нему и прижимается губами к царапине. Кадзу каменеет. Мэй отстраняется и напоследок близко заглядывает в его глаза. Впервые с момента их встречи такие. Растерянные. Ошеломленные. Застигнутые врасплох. Кадзу будто бы сразу молодеет лет на десять, замерев в нерешительности. Не оборачиваясь, она спешит в свою комнату и, прикрыв дверь, прижимается к ней спиной, переводя сбившееся дыхание. Кадзу еще секунду стоит, не шелохнувшись, а потом на автомате идет следом, словно дернутый за веревочку, но замирает в половине шага и упирается лбом в створку. Распахнутым взглядом утыкается в рисунок дерева.

___________________

— Отпусти такси, — Мэй запахивает тренч, разглядывая Кадзу на фоне ночного города. На его лице бликуют неоновые вывески, рекламные щиты, фары проезжающих мимо машин, — пусть багаж отвезут в гостиницу.

Кадзу, не обронив ни слова, склоняется над окном со стороны пассажира, устроив руку на крыше, и дает указания водителю. Через минуту они грузят сумки в багажник и остаются друг напротив друга. Вокруг гуляют люди. Может, какие-то крохотные городишки ночью и вымирают. В таких и аптека закрывается до ужина, чтобы фармацевт мог встретить его за столом с семьей. Но мегаполисы не спят, и Мэй задирает голову, разглядывая небо, которое по-настоящему никогда не темнеет — оно всегда как застиранная темно-синяя рубашка. Вот бы оказаться сейчас в пустыне в Намибии. Упасть на песок, запустить в него пальцы, обратив взгляд во внутренности вселенной. И вот там небо точно рухнет густым, плотным звездным покрывалом, придавит к высохшей земле так сильно, что подняться сил не найти. Кадзу терпеливо ждет, рассматривает ее. Не так, как в первую встречу, грубо и бесстыдно, сейчас он смотрит с интересом, с пониманием. Будто знает, о чем она думает, и разделяет мысли Мэй.

— Пойдем, — Мэй тянет его за рукав, — пройдемся пешком.

Он покорно кивает, улыбаясь носкам своих ботинок и вбив ладони в карманы куртки. Мэй ведет его вдоль распахнутых дверей ресторанов, восседающих на верандах людей. Молча, общаясь только короткими переглядываниями. После замкнутого и давящего номера с мертвецами, улицы, забитые живыми, смеющимися, болтающими без умолку людьми, выгоняют из тела напряжение. Оказаться в четырех стенах кажется немыслимым. Лица смешиваются перед глазами, и Мэй, оказавшись возле музыкантов, расположившихся на тротуаре, ныряет в танцующую толпу. Кадзу напряженно оглядывается — такое место выглядит рискованно. Но Мэй подмигивает ему, подзывая к себе, и он решает, что в любом случае, если он будет рядом, так будет безопаснее. И спокойнее. Кадзу шагает к Мэй, оказываясь лицом к лицу. Несколько секунд они просто смотрят, пока окружающие двигаются в танце, Кадзу изучает ее лицо, молодое, красивое, открытое ему. Ладони горят от желания коснуться, и сердце начинает щемить в забытом трепете. А потом Мэй улыбается и закидывает руки ему на плечи.

________________

Кадзу устремляет взгляд в голый гостиничный потолок. Плечо согревается дыханием, и он не решается посмотреть на нее. Разметавшиеся кляксой по подушке волосы щекочут руку, и Кадзу садится на кровати, сбив одеяло в паху. Так он еще никогда не лажал. Смачно, с размахом, вкусом и кайфом. Мэй за его спиной со вздохом переворачивается, продолжая сон, и он запрещает себе оборачиваться. Чтобы не запоминать ее такую — томную, сонную, нежную, беззащитную и откровенную. Но выдернуть из памяти ночь не выйдет, Кадзу слишком хорошо умеет не обманывать себя. Поэтому он поднимается и идет в душ, не закрывая дверь. Оттуда просматривается вход в номер, и он ни на секунду не спускает глаз с него. Смотрит, не давая себе думать, смывает следы пребывания Мэй. Вода хлещет по телу, вылетая на сухой пол. Потом надо будет наступать аккуратно, чтобы не поскользнуться. Дурацкий пакетик с гелем для душа заставляет на секунду отвлечься — уголок никак не хочет отрываться, и Кадзу цепляет его зубами, ощущая во рту пластмассово-персиковый привкус, а когда поднимает глаза, Мэй молча ступает на плитку. На ней огромный махровый халат, который она не потрудилась завязать. Мэй впивается в его взгляд, ищет в нем что-то, и Кадзу знает, что. Поэтому он старательно прячет это, на что она качает головой. Кадзу читает в этом жесте разочарование и сглатывает слова, сжимая зубы. А Мэй в два шага преодолевает расстояние между ними и закрывает душевую кабину, отрезая их друг от друга. Кадзу зажмуривается, когда напоследок она прижимает ладонь к створке. Он остается один на один с тошнотворным, слишком сладким запахом персика.

_________________

Весь полет Мэй смотрит в серую дымку за иллюминатором. Кадзу не пьет эспрессо и, кажется, не делает ни единого движения. Только на выходе из самолета, проходя мимо улыбающихся стюардесс, позволяет себе незаметно коснуться волос Мэй кончиком носа, вдыхая тонкий аромат.

Когда она видит среди встречающих отца, в носу начинает щипать. Очень хочется кинуться к нему через толпу людей, распихивая всех локтями, чтобы уткнуться носом в грудь и ощутить себя вновь маленькой девочкой. Ей так грустно и плохо, и папа всегда был тем, кто отводил от нее все беды. Мэй прекрасно понимает, что с ее теперешней проблемой он не в силах разобраться. Поэтому Мэй натягивает на лицо улыбку и ускоряет шаг. На мгновение она чувствует, как ладонь Кадзу сжимает ее пальцы. Коротко, порывисто, но так вкрадчиво. А потом отпускает. Мэй оборачивается, ныряя в объятия отца. Кадзу по-деловому жмет Кину руку и ловит ее взгляд. Одними губами шепчет, но Мэй слышит. И от этих слов становится так пусто, что она хватается за отцовский пиджак что есть силы, чтобы остаться на ногах. Он ее отпускает. Отпускает.

— Прощай, бесценная…

__________________

Этот сон преследует ее три года. Иногда появляется ощущение, что кошмар покинул ее, когда несколько недель она вместо бросающего в пот ужаса наблюдает глухую темноту. Тогда Мэй начинает потихоньку надеяться, вместе с тем настойчиво запрещая себе веру. Ведь так бывает всегда — черное на контрасте с белым всегда кажется еще темнее. Чтобы было побольнее, сначала нужно одарить небывалым счастьем. Мэй не знает, кто во Вселенной отвечает за подобное – Бог, дьявол или какие-то другие материи типа инь и ян. Да это и не важно, в сущности говоря. Ее персональный ад навсегда запечатлелся в номере банкогского отеля, в котором плотная, как деготь, ночь затыкает ей рот липкой ладонью. И все, что ей остается, беспомощно озираться в комнате, полной мертвецов. В комнате без дверей.

Поэтому, когда она снова резко садится на кровати, словно марионетка, дернутая за нитку кукловодом, она не знает, сон это или явь. В этом может помочь разобраться только фигура, сидящая на краю, аккуратно отодвинув одеяло, и оглушающе пахнущая сандалом с ладаном. Мэй давится вопросом, поглощая темноту глазами. Как же она скучала. Господи.

— Я завершил все дела. Я со всеми расквитался. Расплатился со всеми, кому был должен. Остался только тебе, — Кадзу замолкает, переводя взгляд на дверь, — и ей.