1.

За окном моросил дождь. Есть окна, из которых виден океан, есть окна, глядящие на тёмные шумные леса, в окне Олега торчала бетонная панельная пятиэтажка. Одинаковые окна, облезлые балконы, серое небо, голые деревья, цвета грязной половой тряпки бетон. Картинка тусклая, мокрая, вонючая, как клочок позапрошлогодней газеты в кошачьем лотке. Привычная до тошноты.

Город Батыйск был подмышкой депрессивного региона, тоска и безнадёга в нём дополнялись неистребимой вонью пота многочисленных работяг. Тридцать тысяч жителей ровными кучками делились на четыре малых металлургических комбината, консервный завод, славные своей бездарностью школы и мышиные закутки детских садов. Последние оставались до поры крохотными царствами оптимизма и надежды на будущее. К семи годам каждый житель серого города понимал – будущего тут нет. Юные храбрецы сваливали в большие города, учиться, желательно жениться и хоть как-нибудь зацепиться за нормальную жизнь. Большая часть возвращалась к усталым мамкам и пахнущим Тройкой и перегаром батям. Неделя другая, и они вливались в угрюмую толпу, шествующую безропотно к беззубой ротовой полости проходной. Та глотала всех без разбору, а вечером выплёвывала измочаленные моральные трупы в сторону пивных, магазинов и бетонных коробок.

Блядск! Беспонтовск! Блевотинск!

Такими последними словами кляли ненавистный город мрачные девочки и мальчики, обречённые на него до самой своей бессмысленной старости.

Олег тоже сбежал четыре года назад. Махнул аж в столицу, там помыкался по стройкам и автосервисам, крутил любовь с толстой кассиршей Лялей и позорно сбежал, когда та залетела. Какая, в конце концов, разница, где гадить и крутить шестерёнки. Олег договорился с совестью быстро. Нашлись дружки, которые прочно закрепили в голове мысли – бабам надо только одного, какая, нафиг, семья в двадцать три, надо пожить для себя, тут нормально платят, в выходные в гаражах шашлыки особенно хороши под самогоночку, и нормальному человеку везде нормально живётся.

За неимением иных желающих и конкурса на должность Олега устроили токарем. Нехитрое мастерство освоил быстро, не тупой. Опять же станки времён царя Гороха говорили недвусмысленно – работали на них те самые далёкие предки, которые основали эту дыру аж сто лет тому назад. Эти соображали явно помедленнее.

Квартира досталась от мамы. Старушка померла в свои почтенные сорок восемь от рака. Кашляла, плевала кровью, врач подозревал тубик, отправил на обследование, а мать решила дождаться лета и захлебнулась кровью в конце апреля. Отца своего Олег не знал. Тот свинтил по холодку едва узнав о зародыше сына. Истории имеют свойство повторяться.

Есть по утрам не хочется, особенно, если нажрался сосисок с хлебом на ночь. Поэтому Олег влил в себя кружку чаю, натянул шмот и поплёлся в сторону работы. У магазина, где он каждое утро покупал две пачки красного LM, тёрся старый вонючий бомж. Он клянчил копеечку в пластиковый стаканчик или валялся пьяный и обоссаный. «Часов не наблюдают…»– ехидничала продавщица. Вот и сегодня бомж что-то бубнил своим распухшим, спрятавшимся в косматой бороде, ртом. Олег смачно харкнул в его сторону. Сопля приземлилась сантиметрах в двадцати от стаканчика. Не попал. Довольный почти-успехом, Олег купил сигареты и ускорился к проходной.

Закурил, закашлялся. Надо бы тоже к врачу сходить, ненормальный какой-то кашель, будто лай собачий и грудь аж наизнанку выворачивает. Мимо пронеслась с мигалкой скорая. Никакой веры этим врачам. Вон, Михалыч, как штык: диспансеризации-хуяции, а на вскрытии сказали – не лёгкие, а два дырявых мешка. Рак. И почему тут у всех рак? У молодых, у старых, говорят даже у детей. Может травят эти мерзоты с комбинатов чем-то?

Над проходной горела облезлыми буквами надпись «вы опоздали». Советское наследие, забота о дисциплине трудящихся. По мнению партийных мудочёсов она должна была непременно воззвать к совести. Сегодня она вызывала только злость. Ему хотелось раздобыть красной краски и как-нибудь ночью поправить надпись на «вам пизда». Что очень точно описывало бы перспективы рабочих завода и вообще всех жителей Батыйска.

– Слышал, бухгалтерша умерла?

В раздевалке, в дыму сигарет и чесночном духе, заглушающем вчерашний, а то и свеженький перегар, разговоры были в основном о футболе, новостях из ящика и немного о том, кто с кем и кого. Известие о смерти молодой совсем щепки из бухгалтерии заставило мужиков хмуро задуматься.

– Чего вдруг?

– А пёс его… говорят быстро, никто понять не успел, ночью закашлялась, кровь горлом пошла и всё.

– Говорят она лесбиянка.

– Сам ты лесбиянка, клоун. Она с тёткой жила, у нас контролёром. Воет, капец.

– Воет, а на смену пришла.

– И ты иди давай, щас мастера пойдут со своими бумажками.

Народ потихоньку расходился по своим станкам и каморкам. Олег докуривал. Нехорошие мысли крутились в голове. Чего они мрут-то все? Не может так быть, чтобы у всех рак. Или может…

2.

Хоронили бухгалтершу Свету от проходной. Розовый в рюшках гроб казался одновременно кукольным домиком и жуткой пошлятиной. В нелепом узком деревянном ящике посреди чёрно-серой толпы лежала тоненькая девочка в свадебном платье. Воздух пах валокордином, табаком и перегаром. Кому горе, а кому официальный повод напиться в слюни. Женщины плакали, мужчины тяжело молчали, кто-то надсадно кашлял. Облезлые ПАЗики загрузили всех провожающих и медленно поползли в сторону городского кладбища.

Покойников Батыйска свозили за вал. За окраиной города тянулся холм высотой метров пять и длиной не меньше километра. Во время постройки первого металлургического комбината прыщавые комсомольцы и комсомолки вынимали из земли немало ржавых наконечников копий, кривых железяк похожих на сабли и рандомных человеческих костей. На обилие жутковатых находок приехали очкастые бородачи из столичного института истории и археологии. Оказалось, что во времена монгольского ига тут была не то крепость, не то рубеж. Люди десятками рубили друг друга на части и бросали в сухую скудную землю. Масштабных раскопок не случилось, но новому промышленному городу дали максимально татарское из пришедших в чугунные головы покорителей целины название.

Сейчас вал отделял город живых от города мёртвых. Если ехать вдоль насыпи, не видно, как широко уже раскинулось море крестов и памятников.

Олег не поехал. Чего он там не видел и не слышал. Закончил смену и вернулся в скучную коробку своей малогабаритки. Холостяцкую яичницу с колбасой отнёс в комнату, налил крепкого чаю и включил зомбоящик. В голове крутил фарш мыслей про постоянно умирающих земляков. Каждый день какие-нибудь похороны. Может городишко маленький, поэтому так заметно. Или тут просто район старый и не очень благополучный. В новостях диктор гундел что-то про рост заболеваемости, какую-то «стремительную сракому». Что такое «сракома»? Когда срака болит, что ли…

На следующее утро снова шёл на работу. Снова заметил летящую с фонарями скорую. В соседнем доме кто-то грузил диваны и узелки со шмотьём в ГАЗель. Уезжают. Вот и правильно. И не возвращайтесь никогда. На проходной стояла толпа. Иногда клинило турникет, тогда у входа собиралась человеческая пробка. На этот раз пробка не просто матюкалась и пересмеивалась, она гудела. Как улей. Шипела, как разорённый муравейник.

Быстрым шагом к Олегу приближался мастер его смены. Толстожопый Петя.

– Прикинь, там прямо у входа мужик из четвертого цеха кровью наблевал и упал!

– Живой? – равнодушно спросил Олег. Пьют палитуру всякую, пусть спасибо скажет, что не кишками своими вывернуло.

– Кого там, посинел сразу же. Скорую ждут, ментов, жену.

– Работать-то будем сегодня?

В сердце закралась надежда, что по случаю ЧП всех распустят по домам, можно будет купить пивка и благодарно выпить за упокой души безымянного фрезеровщика.