– Будем. Сейчас через транспортные ворота всех запустят.
Надежда рассыпалась. Опять точить железяки. Ну и ладно. Пивка всё равно куплю вечером.
В это время в толпе кто-то закашлялся, а потом очень протяжно и страшно крикнул. Толпа расступилась. На земле мужик в коричневом костюме корчился и трясся всем телом.
«Кровь… кровь… Умер что ли… Да что это за хуйня такая… Может припадок… Он синий весь…»
Вот ужастик. Олег пошёл к толпе, Петя за ним. Пожилой усатый мужик лежал на асфальте, глаза выпучены, изо рта лилось отвратительное буро-малиновое. Ещё один умер. Так же. В один-то день.
Скорая приехала наконец. Врач вышел, осмотрел лежащего на улице, заглянул внутрь проходной и быстрым шагом ушёл к машине. Транспортную проходную никто не отпирал. Не было ещё такого, чтобы в одно утро сразу двое рабочих кончились на глазах у всех. Врач что-то кричал в телефон, махал рукой. Через минут 10 приехала труповозка и ещё три белых машины с крестом. Засуетились, вытаскивали носилки, бегали внутрь здания и обратно.
«Расходитесь по домам!» – крикнул длинный мужик в пиджаке. Главный инженер, глуховатый, с вечно красной рожей, голосил в сложенные рупором руки.
По домам, так по домам, дважды просить не надо. Олег развернулся и пошёл в сторону магазина с банкоматом. Захотелось снять побольше денег, купить пива, сухой рыбки, доширака и ещё какой-нибудь солёной гадости, чтобы весь освободившийся день смотреть кино под приятное бульканье и горькие пузырьки.
По сторонам смотреть не хотелось. Всё казалось, что рядом кто-то кашляет и падает, а другие воют, причитают, матерят сам случай. В воздухе пахло прелыми листьями и деревянным гробом бухгалтерши Светы. Олег сильно бы и рад был испугаться или растревожиться. Но душа его давно впала в тупое оцепенение, равнодушное и к смерти, и к жизни. За разноцветным крашеным забором светил тёплыми лампами детский сад. «Лучшее место на Земле,»– подумал Олег и заметил нездоровую паническую движуху в окне. Воспиталки с перекошенными лицами метались как куры по группе. Между ними в белом халате прыгала медсестра.
В магазине разошёлся от души. Нагрёб как на целую компанию. Приволок домой, поставил чайник, вывалил бичпакет в тарелку. Ещё немного и всё наладится.
Телефон зазвонил из кармана. Олег поспешил ответить. В трубку сначала прокашлялся, а затем нервно затараторил Миха. Одноклассник, собутыльник. Миху Олег мог бы назвать лучшим другом, если б тот не выбился в коммерческий отдел и не продавал труд сотни работяг за три рубля и пирожок каким-то пидорасам москвичам. Но бухать и трепаться с Михой было хорошо. Умный и шутит смешно.
– Прикинь, Олежек, жопа какая. Говорят, сегодня человек 30 по всему городу померло!
– Чо ты мне со своей статистикой, город же, не деревня, людей много, может давление там или буря магнитная старики и посыпались.
– Да хрен тебе, старики… Разные. Саша в детский сад убежала забирать наших, у младшего в группе двое детей умерло. Кровью закашлялись и всё.
Когда мрут пьяницы с завода, бабки или одинокие несчастные бухгалтерши – это одно. Когда дети – другое. Олег вспомнил метания в окнах детсада и его передёрнуло морозцем.
– Вот ведь бля…
– И врачи ничо не говорят. Мы, Олег, наверно, уедем отсюда. Ну его в баню, нездоровая какая-то фигня. Они говорят, рак рак… Никакой это не рак. Это зараза. От рака так быстро не помирают.
– Слушай, я не знаю. Может и зараза. Езжайте к маме Сашиной. От греха подальше.
– Олеж, я тебе потом перезвоню, Сашка вернулась с детьми.
Миха отключился, а Олегу, наконец, стало страшно. И правда, что за смерть гуляет по Батыйску, почему зашла она в детский сад. Что ей сделали малые. Включил новости. Может какой канал снимет про их захолустный Батыйск сюжет. Покажут рожи знакомые.
Вместо Батыйска показывали Уренгой. Недалеко от него открыли ещё одну скважину с газом и нефтью. Толстый руководитель перерезал ленточку под аплодисменты, измазанных как черти нефтью, добытчиков. Олег только собрался за своей лапшой и пивом, как включился сюжет из Соликамска. Такая же дыра как Батыйск. Происшествие в шахте. Рабочие задохнулись газом. Белый как простыня начальник мямлил: «Здоровые парни, медосмотр у нас регулярный, утром спустились в шахту и не вышли, сигнализация на газ не сработала. За ними послали. Лежали все шестеро на полу. Один ещё живой был, кашлял сильно, кровью».
«Нихера, это не газ»– Олег почти кричал на чужого начальника, телевизор и очередное враньё из него, – их спроси, у них так же по всему городу люди дохнут!»
Неужели так везде? Неужели смерть гуляет не только по Батыйску. Почему она вдруг окрысилась на маленькие рабочие города. А может и по большим жирным столицам она прошлась своей косой, только там на людей всем плевать. И никто не замечает. Олег притащил всё что купил к дивану и стал щёлкать каналы. Искал ещё новостей о кашляющих кровью и умирающих людях, хоть слово от врачей, хоть каплю тревожной правды о смерти, что буянит на мокрых осенних улицах страны.
3.
А утром Олег не смог открыть глаза. Тусклый серый свет причинял невыносимую боль. Будто налили кислоты. Он попытался сесть и зашёлся в разрывающем кашле. Едва-едва восстановив дыхание, он провалился то ли в сон, то ли в обморок.
Новое пробуждение было таким же кошмаром. Хотелось пить. Олег наощупь пополз в ванную, задыхаясь, кашлял так, будто лёгкие горели изнутри. Открыл кран, хлебнул жёсткой воды. С последним глотком его вывернуло. Во рту было кисло и горько. С трудом умылся, сделал ещё глоток и отключился.
Время перестало существовать. Олег просыпался, надсадно кашлял, сплёвывал в ванну что-то вязкое и горькое, пил пару глотков, падал. Просыпался снова, тёр глаза, пытался открыть их хоть немного, отключался от боли. Приходил в себя, кашлял, слушал, как льётся вода, пил из ладони, блевал и снова проваливался в тёмное бесчувственное.
В бесконечных мучениях прошло время. Часы, дни, неделя. Олег не понимал, сколько он пролежал на холодном кафельном полу и почему он до сих пор жив. Хотелось умереть. Чтобы всё закончилось. Хотелось пить и дышать.
В одно из пробуждений из открытого крана послышалось только сипение и плевки. Воды нет! На инстинкте ли, на автопилоте ли Олег пополз на кухню. Еле-еле встал, нащупал чайник, жадно выпил столько, сколько смог. С облегчением не обнаружил позывов к рвоте и осел на пол.
Снова проснулся в полной темноте. Сколько радости принесло ощущение ночи. Он её, наконец, видел. Глаза открылись. Еле заметный белый свет луны вползал в квадрат окна. Тело было слабым и будто жидким. Не руки, а кишки с водой, не ноги, а ватные турунды. Олег сидел на полу и смотрел в небо. Долго. Голова отказывалась думать о произошедшем, не хотела даже предполагать, что будет потом. Он поднялся и вдоль стенки пошёл к дивану. Вспомнилось, почему-то, как мама рассказывала про него маленького. Как он пошёл в 10 месяцев и вдоль стеночки приходил из комнаты на кухню в поисках мамочки.
Щёлкнул выключателем. Электричества не было. Воды тоже. В нос Олегу только сейчас ударила вонь. Несло тухлятиной. Дома было холодно, или это озноб? Дошагал до дивана, лёг, завернулся в одеяло и снова уснул.
Впервые за долгое время разбудил Олега рассвет. Настоящий, с непривычно ярким для поздней осени солнцем. Встать получилось проще. Холодно как! Оделся во всё, что нашёл на стуле: носки, джинсы, футболку с длинными вытертыми на локтях рукавами и свитер. В тёмной ванне плавали заплесневелые куски чего-то. Воды не было, света тоже, телефон разрядился. Кишки слиплись от голода, пуп к позвонку прирос. Олег вспомнил какие-то рассказы про войну и про то, как люди умирали, сожрав краюху хлеба целиком после долгой голодовки. Дёрнул дверь холодильника и скорчился от вони – стухло всё, что могло. Хоть бы чаю с сахаром, но воды ни капли. Зачерпнул из сахарницы ложку и положил на сухой как варежка язык. Посидел на табурете пока вязкие слюни не размягчили крупинки. Надо идти наружу. Одному тут только и помирать над сахарницей.
