- Здесь ей пятнадцать, – Ольга Николаевна бережно провела подушечками пальцев по черно-белому снимку. Женька была изображена по пояс, в белой расшитой рубашке. Остренький подбородок чуть вздернут, глаза смотрят вдаль – и в них ясность и ожидание светлого будущего.

Затем женщина взяла еще несколько фотографий – с выпускного, где девушка, обвив за пояс стоящих по обе стороны от нее Валеру и Витю, смеялась; с дня рождения в восемнадцать лет – с охапкой огромных букетов цветов; в институте на широкой лестнице. И везде – улыбка.

- Витюш, – Филатова погладила зятя по предплечью, уткнулась хлюпающим носом в напряженное плечо, – выбери сам…

Пчёлкин размешал ладонью стопку снимков и наткнулся на глаза. Любимые золотистые глаза. Они глядели прямо в душу – без упрека, без обиды, без боли. Выудил фото. Женя, улыбаясь одним взглядом, сидела на ограде их любимой старой беседки. Солнечные лучи играли в ее густых, кудрявых волосах. Тепло от фотографии было явственно ощущаемо.

- Эта.

Саша согласно кивнул следом за Филатовой. И повисла тишина, от которой можно оглохнуть. Странное сравнение, ведь многие считают, что от неё не глохнут. Просто случай не тот.

- Я не знаю, как потом рассказать об этом Валерке… – сдавленно пробормотала Ольга Николаевна. – Простит ли он когда-нибудь, что даже не смог попрощаться…

Вечером Витя и Саша поехали в морг. Посредине просторного, светлого помещения, залитого холодным белым светом, стоял открытый гроб. За ним, у стены, – прислонена крышка с позолоченным крестом. Двое из охраны остановились у дверей. Друзья переступили порог и застыли. Каждый боялся подойти. Это показалось таким противоестественным, что ноги просто отказывались идти. Первым сделал шаг Пчёлкин. Удары ботинок гулко отзывались эхом по комнате.

Женя лежала в гробу, будто спала, и казалось, она сейчас встанет, обнимет, и он сможет зарыться в ее волосы и забыть обо всём… На белом, фарфоровом лице застыло безмятежное выражение. Выбившийся локон покоился на бледной щеке. Пчёлкин очень осторожно коснулся этой пряди, темной и прямой, но по-прежнему шелковистой, как и при жизни, когда она была вьющейся и каштановой, и заложил ее за ухо жены. Мужчина был не в силах оторвать взгляда от Жени, чувствуя, как снова теряет почву под ногами. Крепкая мужская ладонь дрожа накрыла ледяные пальцы, и обручальные кольца соприкоснулись с глухим звоном.

За спиной послышались голоса, а затем оклик Белова: «Шмидт, что там?». Пчёлкин повернул голову и увидел, что охрана преградила путь Дунаеву.

- Пропустите его, – велел Витя.

Андрей стремительным шагом приблизился к гробу. Кровь отхлынула от его осунувшегося, серого лица, и высокие скулы стали еще более выразительны.

- Кареглазая… – он вдруг осел около гроба, вцепившись в покрытое лаком дерево. – Ты что… Ты не могла…

Любовь – не память, она намного больше. Потому что любовь сильнее болезни разума. Дунаев вдруг тихо завыл, когда дотронулся до холодной кожи на Женином лице. «Вернись…» – шептал он одними губами. Пчёлкин застыл каменным изваянием, не в силах пошевелиться. Почувствовал, как плечо накрывает рукой Саша.

- Прости меня, брат, – услышал Витя пропитанные скорбью запоздалые извинения друга.

- А меня кто простит?

Потом ему передали ее вещи. Среди них обнаружились и аккуратные часики.

00:47.

Время замерло. Навсегда. Пчёлкин до рези в глазах вглядывался в разбившееся во время падения стекло, сквозь которое виднелись тонкие стрелочки. 00:47. Время, когда его жизнь полетела в тартарары. Время, когда он потерял ее.

С этим нельзя смириться, ведь всё внутри умирает – медленно и в ужасных муках. Никто из нас неспособен забывать. Забывать всё и полностью. Время не лечит, оно просто смягчает удар.

Он убивал.

Но смерти до этого не видел.

Он никогда не забудет тех первых чувств и ощущений. Её глаза заставляли его забываться. Она всегда говорила, что в ней нет абсолютно ничего особенного. А Пчёлкин тонул каждый раз в плене золотистого взгляда.

«Он ведь самый распространённый. Это банально. Очень», – говорила Женя.

А он с ней спорил.

А сейчас Витя в полной мере осознал, что его разрывает на части: вся жизнь, словно хрупкая ваза из хрусталя, разлетелась на миллионы мелких осколков. От переполняющих сердце и душу чувств хотелось кричать.

Это случилось на похоронах – паника охватила Пчёлкина во время самой, как назвал её кто-то из присутствующих, – главной части – спуск гроба в могилу. Он уже было собрался остановить весь этот «абсурд», но его вовремя схватил за руку рядом стоящий Белов.

- Пчёла, остановись! – тихо проговорил друг, и хватка его сделалась стальной.

Остановился, потому что перед ним замер Юрка – ничего не понимающий, но ощущающий, что мамы рядом больше не будет. Витя вцепился в плечики сына, сохраняя равновесие. Ольга Николаевна крепко взялась под руку зятя, и ладонь ее была влажная от мокрой земли. Удары молотка по гвоздям, забивающихся в крышку гроба, гремели словно залпы выстрела. В самое сердце.

Валера медленно распахнул глаза. Повышенная доза успокоительного сморила его глубокой ночью, и ему даже снились сны. Он давно разучился их видеть. Или просто уже не помнил. Но этот до сих пор стоял перед глазами.

Ему снилась Женька.

Совсем маленькая, именно такая, какой она вышла вместе с братом из дверей детского дома – в ситцевом платье и с бантом. Только в сновидении она не пошла с ним за руку. Осталась стоять на пороге казенного дома. А он ее звал… звал… и звал… Ольга Николаевна стремительно уводила его всё дальше, и силуэт сестры медленно таял в белой дымке.

Фил бегло осмотрел палату. В кресле дремала верная медсестра Катя. Не было Томы. Впервые за столько времени жена не сидела возле кровати, не держала за руку. И ее отсутствие заставило пульс подскочить. Страх когтистыми лапками вдруг пополз от самых кончиков ног. И Валера захрипел.

Катя резко вскочила и бросилась к мужчине, взволнованно глядя в его широко распахнутые темные глаза. В них дрожала влажная пелена.

- Ж… – зашипел Филатов, – Же… ня!..

====== 36. Выстрел ======

Стоять около больничной койки, где в тяжелом состоянии находится один из близких, теперь казалось какой-то злой традицией. Пчёлкин на автомате выставил на тумбочку пакет с фруктами и плюхнулся на край кушетки.

- Я тебе там привёз… Потом посмотришь.

Космос закряхтел, машинально хватаясь за забинтованный бок, поморщился, но смог подтянуть тело к изголовью, принимая полу-сидячее положение.

- Пчёл, скажи… С Жекой что?

Холмогоров едва отошел от операции, сам напоминал сейчас иссохшую мумию с полностью забинтованным корпусом. Он был слаб и морально подавлен; о том, что было после того, как он отключился на руках Шмидта в ту роковую ночь, мужчина не знал.

Пчёлкин запрокинул голову, уставился на светящую длинную лампу на потолке в попытке предотвратить накатывающие эмоции. Непонятно было, то ли лампа так противно и тихо жужжала, то ли кровь кипела в ушах. Его долгое молчание напрягло Космоса.

- Нет Жеки, – голос предательски сорвался, и Витя почувствовал влагу в уголках глаз.

На Космоса будто упала наковальня. Раздробила грудную клетку и размозжила сердце. Мужчина открыл рот, но не издал ни звука. Колючий ком вскарабкался по гортани и саднил горло до такой боли, что Космос в прямом смысле начал задыхаться.

Пчёлкин повернул к нему голову, видя, как Холмогоров схватился длинными, дрожащими пальцами за лицо. Его губы дрожали, он пытался вздохнуть, но из груди вырывался кашель вперемешку с зарождающимся гортанным рёвом.

- Я виноват… – хрипел Космос. – Не смог…

Пчёлкин вскочил и притянул вздрагивающую голову друга к груди. Его красные глаза уставились на белую стену, а правая ладонь беспрерывно стала гладить затылок Космоса.

- Тихо. Замолчи, – в его осипшем голосе слышалась ничем не прикрытая мольба. – Просто замолчи, Кос.

Космос смолк. Перед глазами с бешенной скоростью заплясали обрывки воспоминаний: как Женька улыбается, держа в руках фотоаппарат, как выходит из джипа Макс, как в свете фейерверков хищно блестит лезвие армейского ножа, как руки пытаются поймать оседающую на землю подругу, как холодный металл пронзает грудную клетку и как тело накрывает Женьку сверху в попытке защитить… Не смог. Девчонку спасти не смог.