Игра в секретаря (фр.) заключалась в том, что каждый участник записывал на отдельном листе названия двух предметов или явлений; записки складывали в коробку, тщательно перемешивали и тащили по жребию. Нужно было указать сходство и различия между понятиями, написанными на доставшемся игроку листе. Тот, кто придумывал самый остроумный ответ, избирался «королем секретарей» и распоряжался вечером. Об увлечении этой игрой в кругу великой княгини Елены Павловны сообщает графиня М.Э. Клейнмихель: «Иногда играли в “секретаря”, и в этой игре большей частью принимали участие жена португальского посла, графиня Мойра, французский посол Карл де Талейран, Щербачев, граф Фредро и сама великая княгиня, отличавшаяся блестящим остроумием. Император Александр II, очень уважавший свою тетку, любил эту игру, но не принимал в ней участия. Он добродушно улыбался, и его очень забавляли остроумные надписи на маленьких записках, в которых, конечно, не встречалось ничего двусмысленного, ничего, могущего кого-либо задеть» (Клейнмихель М.Э. Из потонувшего мира. Мемуары. Берлин, б.г. С. 57).

«Среда 26 июня 1857. Вчера вечером на Катальной великая княгиня сказала, что надо будет что-нибудь устроить к возвращению герцога, который должен прибыть в субботу или воскресенье. Обсуждали шарады, поговорки, живые картины, – ничего не решили. На следующий день князь Мещерский отправится в город и привезет графа Фредро. На него все наши надежды.

Пятница 28 июня. Ах! Что за бестолковый и беспокойный сегодня день! Сегодня утром после прогулки, когда я вошла в салон, то увидела у мамá Фредро и Ивана Рюмина (последний приехал из Петергофа). Беседовали, обсуждали предстоящие сюрпризы, которые до самого завтрака в изобилии рисовало воображение графа Фредро. Потом все общество собралось у нас. Посовещавшись между взрывами смеха и остротами графа Фредро, в результате мы выбрали три слова, которые должны быть представлены на обеде у великой княгини. Первая шарада “Армия”, вторая “Вер-вер”, третья “Вольтер”. План был почти составлен, поехали погулять по берегу Венки в двух экипажах. В первом, принадлежащем великой княгине, находились Елена и я внутри, а князь Мещерский и Фредро снаружи впереди. Во втором, нашем, экипаже находились мамá, Саша и Рюмин. Прогулка была очень веселой. Возвращаясь домой, мы неожиданно увидели Бориса, приехавшего из лагеря. Мы уже были приглашены на обед к великой княгине, но мамá, чтобы остаться с Борисом, попросила дозволения остаться дома, и я отправилась одна. Говорили о новых шарадах, потом великая княгиня пригласила меня покататься на своей коляске, запряженной пони. Мы совершили дивную прогулку вокруг озера, прежде чем присоединились к остальному обществу, которое собралось для чая на Катальной. После чая написали коллективное послание в стихах к княгине Одоевской. Сочинял его Фредро. Пока оно составлялось, мы играли в слоги: мадемуазель Штрандман, Борис, Нумерс и мы вдвоем. Когда письмо было закончено, великая княгиня позвала нас послушать его. Последние строчки его были: “И мы отправляем это дружеское послание с благословенной вершины Катальной горы”. Мы поставили наши подписи под этим посланием, и вскоре наша компания разделилась. Великая княгиня отвезла меня назад в коляске, запряженной пони. Остальные возвратились пешком. Герцог прибывает послезавтра, и наши шарады состоятся в субботу.

Суббота 29 июня. Сегодня Петров день, мы были у обедни. После завтрака у нас было обсуждение. Фредро великолепно читал сцены из Мольера. Потом мы с мадемуазель Штрандман приводили в порядок наши костюмы. Это непростое дело – скомпоновать три красивых костюма в стиле помпадур из вещей, которые есть под рукой. Все мы, и Борис тоже, обедали у великой княгини. После обеда все отправились на прогулку в линейке. Я сидела рядом с Фредро, и его разговор меня удивил. Он, такой веселый, всегда в хорошем расположении духа, говорил мне с печалью о гнете воспоминаний, о горестях настоящего, в котором человека окружают могилы дорогих ему людей. Когда с ним заговаривал кто-то, сидящий по другую сторону, он сразу же отвечал блестящими остротами, похожими на фейерверк, внезапно вспыхивающий на небе, покрытом тучами. Этот блеск остроумия, эта неиссякаемая веселость – не было ли это только маской, под которой он скрывает печаль, терзающую его сердце? Если так, то его очень жаль. Мы пили чай во дворце. Борис, нас двое, Елена и Жорри, мы сидели за столом с фруктами и молочным. Борис начал рассказывать о моей так называемой поэтической одаренности и, несмотря на все мои усилия его остановить, продекламировал злополучный “Счастливый день моего детства”, стихотворение, которое составляло мое мучение с 7 лет, с тех пор, как я его сочинила. Саша усугубила ситуацию, уверив всех, что я сочиняю стихи до сих пор и что их у меня множество. Елена сказала, что она это знает, и они с Жорри прибавили, что заставят меня их прочитать на Кавалерской. Вот те на! Хорошо распоряжаться без хозяина.

Воскресенье 30 июня. Фредро преследовал меня уговорами прочесть мои стихи. Я наотрез отказалась. Прибыл герцог. Завтра будут сюрпризы.

Вторник 2 июля. Сначала в 2 часа у нас была репетиция. Она проводилась в зале муз, и Фредро начал расставлять нас по местам. Великая княгиня, изображающая живопись, стояла у мольберта. Елена лепила бюст мадам Веймарн, которая позировала ей с вдохновенным видом. Мы с Сашей застыли в позе менуэта, а князь Мещерский со своей маленькой скрипочкой изображал нашего учителя танцев. В углу Жорри, Борис и Рюмин, делая вид, что декламируют с книгой в руках, изображали поэзию. Мадемуазель Гардер, превосходная пианистка и ученица Шопена, исполняла во время этой живой картины короткую и блестящую пьесу, за которой должен был последовать менуэт из “Дон Жуана”, спетый мадам Кочетовой (Соколовой), ее братом и сестрой. В это время группы оживают, и четыре пары танцуют менуэт. Великая княгиня, единственная, кто умел его танцевать, начала нас ему учить. Танцорами были: великая княгиня с Жорри, князь Мещерский с мадам Веймарн, Борис со мной, Елена с Иваном Рюминым. По окончании менуэта пошли в соседнюю комнату, превращенную в чудесный сад с помощью множества растений из теплицы, поставленных на возвышение, изображающее холм, и томный Ватто, напоминающий о “Декамероне” Боккаччо, представленный персонажами первого слога шарады, – все это изображало месяц май. Слово целиком представлял лагерь Валленштейна, устроенный на лужайках, прилегающих к китайскому дворцу. Был воздвигнут шатер, и среди груд оружия, солдат в средневековых доспехах и огней Жорри, Соколов и Нумерс разыграли сцену из трагедии Шиллера. Вторая шарада была “Вер-вер”. Сначала шла сцена из “Мизантропа”, сыгранная Фредро, князем Мещерским и Иваном Рюминым, затем сцена из “Заиры”, продекламированная великой княгиней и мамá перед князем Мещерским, изображающим Вольтера. Слово целиком было показано в виде живой картины, представляющей изумление монахинь, столпившихся вокруг клетки с попугаем. Нумерс изображал мать-аббатису, он позаимствовал мою юбку от амазонки, чтобы исполнить эту роль. Наша затея прекрасно удалась, было много веселья, и вечер был очарователен. В конце шарад великая княгиня устроила хоровод танцующих вокруг Фредро, а в заключение возложила корону на его голову. Все отправились ужинать, а потом разошлись в полном восторге от того, как провели вечер. Фредро уехал сегодня, обещая вернуться через несколько дней. На днях у нас на Катальной должен быть бал, и именно мамá будет приглашать и принимать гостей.

Четверг 4 июля. Мы с Еленой совершили долгую прогулку пешком, в то время как остальные возвращались в экипаже. Мамá просила почитать Елене мои стихи к балу, которые я написала этой весной. Я сначала отказывалась, но принуждена была уступить и заодно прочесть “Незабудку” и “Ласточку”. Думаю, что стихи Елене понравились.

Суббота 6 июля. Завтра бал! Наши головы полны этой мыслью, мы вновь и вновь подсчитываем число приглашенных; с удовлетворением читаем записки тех, кто принял приглашение, с досадой – тех, кто отказался. Катальную гору украсят множеством цветов. Среди тысячи развлечений этих дней я нашла несколько минут, чтобы посвятить их… Музе! Вот чем это было вызвано. Вчера великая княгиня привезла меня обратно с Катальной горы. Вечер был восхитительный, и я не удержалась от соблазна постоять несколько минут на балконе, чтобы подождать остальное общество, которое возвращалось пешком. Воздух был свеж и благоухал вечерним ароматом, небо ясное, погода теплая и мягкая, тишину нарушало лишь эхо голосов припозднившегося общества – все способствовало тому, чтобы моя душа прониклась чувством, полным нежности, я подняла глаза к небесному своду, такому спокойному, такому огромному в своей величавой гармонии. Я чувствовала, что, если бы родилась поэтом, этот миг вдохновил бы меня на самые прекрасные стихи, и я погрузилась в глубь своей души, чтобы найти выражения, которыми можно было передать чувства, которые я испытывала. Эту ночь я все грезила, но утром привела мысли в порядок и написала: “Больше, чем сверкающий блеск дня, полный великолепия, я люблю смутный час, когда луна испускает бледный свет, навевающий нежные грезы. Я люблю немое величие ясного неба и объятый покоем прекрасный летний вечер, и я люблю одиноко бодрствовать в час, когда все спят, чувствовать, как растет сладкое наслаждение, пробуждаемое в моей душе сном и молитвой. Это час, когда все отдыхает, когда спит природа, только душа воспаряет над землей, забывая все дурное, и с восторгом пронзает мрачные покровы в поисках света. Покой ночи проникает в мое сердце, и я ощущаю, как оно трепещет сладостной дрожью. Мое существо пронизано чарующим вдохновением, которое открывает мне небеса и которое осушает мои слезы. И в моем сердце раздается мелодичный звук, потому что снова ты нисходишь ко мне, божественная поэзия, и моя душа, охваченная мучительным восторгом, в экстазе устремляется к небесам! О миг, полный упоения! О сладостное мучение, которое исторгает мечтательные звуки из струн моей лиры! Сердце может понять и почувствовать твою сладость, но, увы, у разума нет слов, чтоб тебя описать!” Я нахожусь в такую минуту моей жизни, когда хочется провести ее, созерцая прекрасную звездную ночь, читая вдохновенные поэтические строки, слушая аккорды звуков, устремленные к небу, сопровождаемые низким звуком церковного органа. В такие минуты ощущаешь в сердце недостаток полноты жизни, которая есть в природе. О, если бы этому сердцу было позволено мечтать! О, сладкий, но несбыточный сон, оставь меня – узким кругом ограничена моя жизнь, пусть же в нем останется заключена и моя мысль.

8 июля. У меня с Фредро был разговор о поэзии, который принес мне бесконечное наслаждение. У него серьезный и созерцательный ум при внешней комичности, которой он прикрывается, и я нахожу в нем много очарования. Он загадал мне одну чудесную загадку Жана Жака Руссо, разгадка которой означает “портрет”: “Дитя искусства, соперник природы, не продлевая жизнь, я препятствую смерти. Чем более я правдив, тем больше лгу и, старея, становлюсь моложе”. Герцог снова уехал, и к его возвращению готовится новый сюрприз.

Суббота 13 июля. Великая княгиня очень добра ко мне, это меня трогает, я гуляю с ней почти все дни, и мы много беседуем. Сегодня я сопровождала ее во время визита к принцессе Ольденбургской. Когда я возвращалась пешком из Китайского павильона, то увидела Елену, которая из своего окна звала меня зайти к ней. Я зашла к ней, и после короткого разговора она попросила меня прийти поиграть на фортепиано на Кавалерскую, где Фредро пишет ее портрет. Поскольку это совпадало с моими намерениями, я с удовольствием согласилась, и Фредро, рисующий Елену, и я, играющая на фортепиано, – мы втроем, беседуя с перерывами, провели час весьма приятно. После обеда у великой княгини мы с Фредро предприняли короткую прогулку пешком. Весело разговаривая обо всем, мы прошли мимо скамейки, на которой сидели два господина. Мы сделали несколько шагов, как вдруг один из них, военный, быстро встал и высоким голосом обратился к нам: “Извините, судари и сударыни, позвольте мне задержать вас на минуту”. Несколько удивленные, мы сделали то, что он просил, и он, и его компаньон направились к нам. Фредро спросил, чего он хочет. “Я слепой, сударь, – отвечал он, – я потерял зрение на войне. Пенсию, которую великая княгиня изволила дать мне и моей семье, я уже некоторое время перестал получать. Я прибыл в Ораниенбаум, чтобы увидеть господина Нумерса и просить, чтобы он про меня не забыл, но вот уже три дня, как я тщетно пытаюсь его увидеть: мне постоянно говорят, что он в городе. Сделайте милость, скажите, должна ли великая княгиня пройти по этой аллее, я уже несколько часов дожидаюсь, чтобы упасть ей в ноги и изложить мою просьбу”. Этот рассказ, звучавший весьма искренне, очень нас тронул. Фредро отвечал бедному офицеру с доброжелательством, которое служило доказательством доброты его сердца. Он предложил прийти на следующий день во дворец и спросить графа Фредро. “Графа Фредро?” – спросил бедный слепец, снимая при этом шляпу. “Да, сударь”, – сказал Фредро, отвечая на поклон несчастному, который не мог этого видеть. Мамá обещала поговорить о нем с великой княгиней, Фредро – сделать то же самое в отношении Нумерса, и я надеюсь, что бедняга будет утешен. Мы продолжили нашу прогулку в молчании: эта встреча нас опечалила. Во всяком случае я долго и мучительно об этом размышляла. Рядом с роскошью и беспечностью благополучной жизни столько неизвестных несчастий! Какой контраст между нашим времяпровождением и тревогами этого несчастного человека, пока он дожидался удобного случая подать прошение великой княгине. Когда мы возвратились назад, то отправились в цветник, где был приготовлен чай. Вечерняя прохлада заставила нас вернуться в салон. Мы занялись музыкой: я играла, великая княгиня пела.

Понедельник 15 июля. Наконец-то наш сюрприз приобретает определенные очертания. Вот на чем мы остановились: во-первых, будет представлена “Миньона” Гете в трех картинах. Мелодия Бетховена оказалась совершенно подходящей к восхитительным словам: “Ты знаешь край”. Миньону будет представлять Елена Штрандман, певца – Жорри, Вильгельма Мейстера – Иван Рюмин, и будет видна только накрывающая его шляпа, как будто он спрятался под деревьями. На сцене итальянская картина, воспроизводящая “Отдых” Винтергальтера, будет представлена великой княгиней, мадам Тимашевой, графиней Пушкиной, Шереметевой, Сашей и мной – мы будем изображать дам и кавалеров. Во второй картине все итальянцы превратятся в статуи с помощью простыней и прозрачной материи, которыми обернут волосы, и с помощью рисовой пудры на лице. Лунный свет должен осветить их фантастическим светом. Наконец, в третьей картине розовый свет зари сменит голубоватый свет луны, холм будет изготовлен из скамейки, замаскированной множеством цветов. Прибыли путешественники, которые зовут с собой Миньону. За картинами последует пантомима, придуманная Фредро. Юная особа (мадам Веймарн) любит молодого человека (Фредро) и любима им, дедушка (господин Веймарн) дает согласие на их союз. От радости они танцуют. Бабушка (граф Дмитрий Нессельроде), угрюмая и ворчливая, впадает в ярость, найдя их вместе, она прогоняет воздыхателя, бранит внучку, колотит своего мужа, и все это оканчивается нервным припадком. Чтобы ее утихомирить, вызывают магнетизера, которому удается ее усыпить. Тогда в глубине поднимается занавес, и перед нами предстают бабушкины сны, в которых она видит свое прошлое. Первая картина показывает ее ребенком (Саша), играющим со своим ровесником (Иван Рюмин), позади них – их ангел-хранитель (великая княгиня), покровительствующий им и заботящийся о них. Потом несколько картин представляют сцены ее юности, когда жестокий опекун хочет заставить ее выйти замуж против ее воли. В этом возрасте ее будет изображать Елена. Старая женщина будет разбужена обращенной к ее внучке серенадой, которую споет Соколов. Великая княгиня ответит на нее за госпожу Веймарн прелестным романсом графа Виельгорского “Я не лгу”. Эффект этого будет волшебным. Сновидение смягчает сердце старой мегеры, которая дает согласие на брак, и в конце всего происходящего все персонажи будут танцевать штирийский танец, которому должна нас научить великая княгиня. В продолжение всей пантомимы будет звучать подходящая музыка. Вот подробная программа сюрприза, который состоится послезавтра. Мы до сих пор усердно репетируем.

Суббота 20. Сегодня вечером я запишу несколько слов. Только что вернулась с вечера у великой княгини. Играли в секретаря, что меня очень веселило. Много шутили, особенно Фредро, великая княгиня, князь Вяземский и Титов. Я тоже была в ударе, и многие мои ответы имели успех. После секретаря герцог предал огню все наши записочки. К счастью, мне удалось спрятать некоторые из них. Я сохраню их на память об этом чудесном вечере.

Воскресенье 21. Я только что пережила самый упоительный миг, миг наслаждения триумфом, который буду помнить всю жизнь. Мы обедали сегодня на Кавалерской с Борисом, Жорри и Нумерсом. Остальное общество уже было приглашено к великой княгине. После обеда Борис нашел мои стихи о бале, которые я переписала для мамá, а она оставила их на своем туалетном столике. Схватить их и убежать – для Бориса было минутным делом. В следующий миг я уже гналась за ним, чтобы отнять листок. Мы выбежали на балкон в тот самый момент, когда все общество возвращалось с обеда у великой княгини. “Граф Фредро, граф Фредро, хотите почитать стихи моей сестры?” – орал Борис во все горло. В один миг Фредро схватил листок и собрался читать. “Граф Фредро, умоляю вас, не читайте, верните его мне!” – кричала я изо всех сил. Но Фредро совсем не желал меня слушать и начал очень громко читать, а остальное общество расположилось вокруг него. Я ничего не могла поделать! Я была в высшей степени смущена, но замолчала и поступила, как остальные, – стала слушать. Между тем Фредро читал, он читал с одобрительной интонацией, и окружающие его явно поддерживали. Я жадно вслушивалась в каждое слово, которое исходило из его уст. Мои стихи казались мне мелодичными, предо мной открывался бескрайний горизонт, наслаждение чистого восторга заставляло трепетать мою душу, наконец-то я ощущала себя поэтом! И эта убежденность снизошла на меня таким сиянием, какого не ведает свет, потому что не дарует ничего подобного. Небо, заходящее солнце, лучи которого играют с деревьями, морской ветерок, который ласкает мое лицо, – все, казалось, звало меня к нежному братскому общению, так как поэтическая душа и чудная природа живут в согласии, полном гармонии. В то время, как я испытывала столь разнообразные ощущения, Фредро закончил чтение. Он поднялся к нам. “Княжна, – сказал он мне, – я не могу благодарить вас за то, что позволили прочесть ваши стихи, поскольку выпрашивал разрешение с величайшей неучтивостью, а вы его не дали, но благодарю вашего брата за наслаждение, которое он мне только что доставил”. Фредро сказал мне множество слов в том же духе, я была этим упоена, счастлива и убежала, чтобы сей же час доверить это милому и скромному наперснику (дневнику. – Е.Д.). Неужели я поэт? Ах! Сей дар был бы слишком божественным для моей души!

Понедельник 28 июля. Фредро делится с нами своей печалью по поводу отъезда из Ораниенбаума. “Я не могу выразить вам, – говорит он, – то огорчение, которое испытываю, покидая это Эльдорадо, этот рай на земле, где можно укрыться от всех земных забот, всей людской злобы, где самая серьезная неприятность – это тревога за то, что для живых картин не хватит цветов”. Печаль Фредро передалась мне, и смутная грусть не покидала меня даже за чтением. В самом деле, я с горечью предчувствовала, что дружеским отношениям, завязавшимся этим летом, скоро придет конец. Остается еще два дня, поскольку 25-го великая княгиня отправляется в Стрелиц, а мы – сначала в город, а затем в Степановское. “Прощайте, – говорит мне Фредро, уезжая, – сохраните обо мне добрую память и развивайте ваш в самом деле прекрасный талант. Никогда не останавливайте полет вашего вдохновения, когда оно будет вас посещать, и в эти минуты вспоминайте немного обо мне”. Тем вечером у нас был очень доверительный долгий разговор с Еленой Штрандман. Она говорит, что я была такой скрытной, что тщательно скрывала свои чувства и даже самые простые поступки, что я чересчур восторженна и что в моем характере есть многое, что принесет мне большие страдания. Наверное, она права, но я удивляюсь, что она это поняла.

Четверг 25. Я возвращаюсь в наш Кавалерский корпус после того, как мы проводили наших дорогих друзей до Кронштадта. Стояла превосходная погода, когда мы остановились в виду великолепного корабля “Олаф”, на котором они должны были плыть дальше. Музыка приветствовала прибытие великой княгини. Было очень приятно смотреть на это, и слышно в открытом море тоже очень хорошо, а особенно в такую прекрасную погоду. Поднялись на превосходный военный корабль, все офицеры были в парадной форме, у всех был праздничный вид. Вскоре надо было прощаться, и мы очень сердечно простились друг с другом. И сейчас, когда перевернута эта страница моей жизни, я устремляю долгий и печальный взгляд на эти летние дни, которые только что окончились, и снова вспоминаю все подробности, еще такие недавние, но которые с этой минуты упадают в бездну прошедшего и живут только в памяти! Прощай, милое время, прощай! Мое сердце печально, моя душа в тревоге. Ах! Я чувствую, что избалована общением с светом! Откуда эта грусть? Разве через три дня я не окажусь в Степановском? Почему эта мысль больше не радует меня так, как раньше? Возможно ли, чтобы у меня настолько вошла в привычку светская жизнь, что сельское уединение меня пугает, и мне этого недостаточно? Ах! Мое сердце, как ты малодушно! Как легко ты привязываешься к земным наслаждениям!»

«Не вы ли, милая, сочиняете такие прекрасные стихи?» (фр.).

«В них нет ничего особенного, мадам» (фр.).

«Напротив, мне их очень хвалили» (фр.).

безумный день (фр.).

Евгения и Мария Максимилиановны Лейхтенбергские.

Николай Николаевич старший, брат императора Александра II.

Сергиевская дача – имение в Петергофе, подаренное в 1839 г. императором Николаем I великой княгине Марии Николаевне, вышедшей замуж за герцога Лейхтенбергского. В 1839—1842 гг. архитектор А.И. Штакеншнейдер построил здесь дворец.